Начало см. в № 3–7, 9 (299–303, 305)

ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ

На зону я прибыл в июне. После трехнедельного этапа с Лукьяновки через Харьковскую и Полтавскую пересылки. На хуторе ИТК‑16 близ Диканьки чалились под две тысячи сидельцев общего режима. Двадцать отрядов, по два отряда в бараке, каждый барак в отдельном локале, то есть огорожен четырехметровой стеной с воротами на электрозамках. Вся жилзона поделена на шестнадцать локалов, в которых бараки, БУР (барак усиленного режима, по‑новому ШИЗО‑ПКТ), санчасть, столовая‑клуб, вахта, карантин, спецчасть. За локальными воротами наблюдает с вахтенной вышки козел (заключенный, работающий на администрацию). Он слышит, что говорит в переговорное устройство вертухай или зэк, нажимающий на кнопку у ворот, и решает, открывать ли их.

К началу 1980‑х почти все зоны стали «красными». Отрицалова — отказывающихся от работы — не осталось, их всех уже перевели на тюремное заключение. Носить косяк, то есть нашивку на лепень, означающую принадлежность к «общественной организации заключенных», стало не то что не западло, но не каралось, как раньше. Даже косяк СПП (службы поддержки правопорядка) не означал приговор козлу, хотя к честным арестантам такой заключенный принадлежать уже не мог и на этапе с ним могли поквитаться. Нормальный мужик старался надеть нейтральный косяк, типа художественной самодеятельности. Чтобы и на УДО иметь шансы, и козленочком не стать.

Новый этап сразу попадает в карантинный барак. Зэки, кто может, выходят посмотреть на новеньких, которых сначала строят на плацу, сквозь ворота своих локалов. Не только посмотреть знакомых, но просто увидеть тех, как они говорят, кто «еще срет домашними пирожками». И разница таки была налицо! Новоприбывшие сильно отличались от зоновских цветом лица. Те, что на зоне не первый месяц, имели серый цвет кожи, как старая картонная коробка. Это объединяло всех каторжан. И еще — вялость движений, особый прищуренный взгляд, манера держать самокрутку так, чтобы скуривать ее в ноль, чинаря не оставляя. И умение подолгу сидеть на корточках, опираясь на пятки. Это было общее и у блатных, и у мужиков.

О чем бишь мы говорили? А, карантин! Построили на плацу, где нас приветствовал хозяин — полковник Хижняк. Он сообщил нам, что ему легче списать зэка, чем шконку. Со шконкой писанины больше…

Барачный быт предельно прост. Сто десять рыл в одной спальне. В три яруса. Двумя проходами. Между шконками — тумбочки, тоже в три яруса. В проходах — табуретки, одноярусные. Кроме спальни в бараке есть «ленинская комната», гальюн на пять очков, умывальня на восемь раковин, кабинет начальника отряда и каптерка, где хранятся наши вещи и хозяйничает бугор (завхоз барака).

Питание в лагере лучше, чем в тюрьме, но все равно глат‑кошер. Разница в количестве картофелин на бак воды. Или капусты‑свеклы, тоже померзшей. «Рыбий глаз» такой же, как на пересылках. Зато каши — хоть и без жира, но с сечкой. Короче, цинги на ИТК‑16 не было (все‑таки Полтавская область — не Магаданская), но дизентерия косила каторжан нещадно. Кровавым поносом мучались даже вертухаи (и приходили порой к зэкам лечиться чифирем). Мясные котлеты давали два раза в год: на 1 мая и на 7 ноября, и ко мне загодя приходили договариваться об обмене на пайку или две…

За десять дней карантина я понял кое‑что о лагерном трудоустройстве. Большинство населения зоны плетет сетки. Или металлическую рабицу, или нитяные для овощей. Нитяные плетут вручную челноками. Это кошмар. Норма очень высокая, за невыполнение — ШИЗО (штрафной изолятор). А многим приходится делать норму за себя и за блатарей. Выносят нитки и челноки из промзоны в жилзону, чтобы вязать по ночам, а это запрещено. Зэков шмонают на выходе, и контрабандистов водворяют в ШИЗО. Некоторым удается, обмотав нитками тело под бельем, преодолеть вечерний шмон на выходе и плести свою норму ночью в бараке. А надо еще умудриться обмануть утренний шмон на входе в промзону… Сетка‑рабица ничем не лучше. Работа изнурительная, на горизонтальных валах, которые крутят вручную. Норма высокая. За невыполнение — лишение свиданки, отоварки, водворение в ШИЗО. Только что проволоку по полям собирать не приходится, как в Египте…

Немного получше в восемнадцатом и девятнадцатом отрядах, которые работают в цехе редукторов, и в двадцатом, который делает «японские» складные зонтики. Но на редукторы берут заключенных с рабочими специальностями и шоферов‑механиков (их на зоне до хрена — аварийщики), а на зонтиках в основном ювелиры, часовщики, ремонтники — рукастые, в общем.

Козлиная элита — нарядчики. Они ходят во всем новеньком, важные, с планшетами. Освобождаются по УДО и на этап не попадают. А если попадают, то приезжают уже в целлофановом пакете.

Есть еще так называемые придурки. Это банщики, библиотекари, каптерщики, завклубом, бугры бараков, работники комнат свиданий и прочие. Но они — назначенцы или «абвера» (зоновской оперчасти), или блатоты.

Раз нельзя стать придурком и боишься, как огня, производственной нормы, надо постараться устроиться полупридурком. Как? Тут я вспомнил, что у меня три курса института по специальности «автоматика и телемеханика».

На лагерной вахте есть система сигнализации. А у нее — аварийная схема аккумуляторного питания. Те же танковые 24‑вольтные батареи, но объединенные в хитрый контур. И зэк, обслуживавший этот подвал, как раз откидывался. Меня послали к нему в ученики на несколько дней. Но я вовремя понял, что это как раз самая козлиная работа и есть — помогать вертухаям охранять каторжан. И дал задний ход.

И тут пришел запрос из цеха редукторов на электрика. Я, конечно, такой же электрик, как полковник Хижняк — Махатма Ганди, но этот цех был меньшим злом, да и должность была полупридурковой, в моем представлении. К тому же теоретические основы электротехники нам в МИИТе преподавали… Так я попал в восемнадцатый отряд и в цех редукторов.

А вот вечера на этом хуторе были необычными. Таких невероятно красивых закатов, как над божковской шестнадцатой зоной, я больше нигде не видел.