Devil Next Door («Дьявол по соседству»)
Режиссеры Даниэль Сиван, Йоси Блох
в 5 сериях. Netflix, 2019

Фильм начинается с американского выпуска новостей 1985 года. Демьянюк еще в Штатах, только решается вопрос о его экстрадиции в Израиль. Но: «эта история не имеет аналогов в мире», «дело десятилетия», «крупнейшее из подобных дел со времен суда над Эйхманом», — говорит ведущий (тут же, разумеется, путая дату эйхмановского процесса).

Ок, спишем это на всегдашнюю привычку журналистов гиперболизировать пустяки. Парадокс в том, что за прошедшие 35 лет «репутация» Демьянюка ничуть не померкла. Несколько лет назад умер Юлиус Шелвис, голландский исследователь Холокоста, автор лучшей монографии об истории лагеря смерти Собибор. Сразу несколько некрологов в солидных российских СМИ назывались: «Умер свидетель по делу Демьянюка». Совсем недавно вышел альбом фотографий, сделанных Иоганном Ниманном, заместителем коменданта Собибора, — больше 300 уникальных снимков. Что в этой сенсационной находке самое волнующее, по мнению газетчиков? «На двух фотографиях из этого собрания, возможно, запечатлен Демьянюк». Да и сам фильм Сивана и Блоха разве не доказательство того же? Кому из главарей Рейха Нетфликс согласился бы отвести больше четырех часов экранного времени?

Как ни кощунственно это звучит, Демьянюк оказался в одном ряду с Анной Франк, Эли Визелем, Оскаром Шиндлером — как и они, он стал символом Холокоста, заняв в массовом сознании место чуть ниже Гитлера, чуть выше Гиммлера. «Я герой, — произносит Демьянюк в фильме после приговора. — Даже если меня повесят, я герой. Ни одного нацистского главаря не судили столько времени, сколько меня».

И это, конечно, главная загадка «дела Демьянюка». Почему он? Мало ли бывших нацистов и коллаборационистов скрывались в то время в США и соседней Канаде? Кто помнит сегодня вахмана из Треблинки Федора Федоренко, выданного Советскому Союзу и расстрелянного в июле 1987‑го, когда в Израиле был в разгаре суд над Демьянюком? Где фильмы и книги о Клаусе Барби, шефе лионского гестапо и преступнике не чета Демьянюку, тогда же осужденном во Франции?

Ножницы между реальным значением Демьянюка — человека толпы, рядового Холокоста, почти анонима — и шумом вокруг суда над ним заставляют некоторых аналитиков говорить о «руке Москвы»: мол, вся эта история была спецоперацией КГБ, пытавшегося поссорить украинскую и еврейскую общины в Америке. На самом деле, видимо, все обстояло проще: Израилю пришло время пересматривать отношение к Катастрофе и каяться в былом невнимании к выжившим. Суд над Демьянюком стал триггером этого процесса.

Это был единственный в израильской истории суд, все заседания которого транслировались в прямом теле‑ и радиоэфире с первого до последнего момента. Газеты, радио, телевидение — все говорили только о Демьянюке. Очевидцы вспоминают, что, когда начинали передавать показания бывших узников, в переполненных автобусах в час пик наступала полная тишина. В зал заседаний иерусалимского суда выстраивались огромные очереди. Затаив дыхание, израильтяне слушали свидетелей, которых не хотели слушать раньше. На глазах всей страны, всего мира разворачивалась грандиозная мистерия — люди, восставшие из пепла, от имени мертвых судили своего палача. Страшного палача, приходящего к ним каждую ночь в кошмарах, — оператора газовых камер Треблинки, садиста по прозвищу Иван Грозный.

Вся эта история больше похожа на притчу, чем на психологический роман. В ней нет полутонов и полутеней, добро и зло разделены так четко, как, казалось бы, они никогда не бывают разделены в жизни. И это касается не только Демьянюка и бывших узников Треблинки, свидетельствовавших против него, но и героев второго плана. Вот сторона добра: благородные, глубокие лица прокуроров Михаэля Шакеда и Эли Габая, судей Цви Таля и Далии Дорнер. А вот их оппонент: пройдошистый Йорам Шефтель с огромным магендавидом поверх рубашки — карикатурный адвокат из анекдотов и комедий, с упоением играющий эту роль.

Американскому адвокату Демьянюка Марку О’Коннору отказали все звезды израильской адвокатуры. Казалось немыслимым, что кто‑то в Израиле возьмется защищать это исчадие ада. Шефтель согласился. За короткий срок он стал самым ненавидимым человеком в стране. Через некоторое время его возненавидел и О’Коннор — в соответствии с законами жанра Шефтель вошел в доверие к родственникам Демьянюка и выжил американца из лубяной избушки. Теперь он единолично осуществлял защиту и не должен был ни с кем делиться гонораром.

Его подзащитный казался воплощенной банальностью зла. Грузный, потный, неаппетитный старик в очках с сильными линзами. Бывший фордовский рабочий, после десятилетий жизни в Америке говорящий на ломаном английском с тяжелым акцентом. Никак не реагирующий на свидетельские показания и хуже того — начинающий улыбаться в самые неподходящие моменты. К тому же он как будто нарочно подыгрывал стороне обвинения. Ему предъявляли его вахманское удостоверение и просили ответить, его ли это фотография, а он говорил: «Не знаю, никогда раньше ее не видел». Его спрашивали, почему в анкете при въезде в Америку он написал, что годы войны провел в Собиборе, а он утверждал, что его как военнопленного заставляли работать возле Собибора на ферме. Когда, еще до начала процесса, израильские следователи спросили Демьянюка, известны ли ему топонимы Мендзыжец‑Подляски и Косув‑Ляцки, он ответил: «Вы толкаете меня в Треблинку». Разумеется, это тоже было использовано на суде — откуда человеку, не бывавшему в тех местах, знать названия крохотных городков возле Треблинки?

Но самый нелепый промах Демьянюк совершил уже в конце процесса, накануне приговора. Рассказывая о том, как попал в плен, он сказал: «Нас поместили в конюшни, позвали врачей и дали нам группу крови». Так суду стало известно, что под мышкой у подсудимого находится сведенная эсэсовская татуировка с обозначением группы крови, — раньше об этом факте никто не подозревал.

Тем не менее предсказать приговор было трудно. Люди верили свидетелям, опознавшим Демьянюка в суде. Но одного из них очевидным образом подводила память. Другой, как выяснилось, сразу после войны дал развернутые письменные показания, где утверждал, что во время восстания 2 августа 1943 года с помощью других узников зарубил Ивана Грозного, пока тот спал. «Конечно, я верил, что он убит. Вы понимаете, как вдохновляла нас мысль о том, что кто‑то убил нашего палача? Я желал этого всем моим сердцем. Я верил, что это правда. Но теперь я вижу, что он сидит тут, передо мной», — пояснял он при повторном допросе.

И все же суд не нашел в деле оснований для «разумных сомнений». В апреле 1988‑го, после более чем годичного разбирательства, Демьянюк был приговорен к смертной казни. Никто не сомневался, что апелляцию рассмотрят в короткие сроки, приговор устоит в Верховном суде и Демьянюк будет повешен.

Но вышло иначе. Дело Демьянюка превратилось в Израиле в навязчивую идею, почти манию. Когда в процесс в качестве второго адвоката согласился войти бывший судья Дов Эйтан, ему начали угрожать по телефону, обещали убить, похитить его детей, обнародовать подробности его личной жизни (Эйтан, примерный семьянин и отец двух дочерей, был бисексуалом). За пять дней до назначенной даты начала апелляционного суда Эйтан выбросился с пятнадцатого этажа высотного здания в центре Иерусалима. На его похоронах Исраэль Йехезкели, чьи родители погибли в Треблинке, плеснул кислотой в лицо Шефтелю и серьезно повредил ему левый глаз. Перед этим Йехезкели провел год в зале суда, наблюдая за процессом. Рассмотрение апелляции было отложено.

А потом все перевернулось. Рухнула Берлинская стена, распался Советский Союз, приоткрылись архивы КГБ. Шефтелю удалось заполучить показания треблинских охранников, называвших имя и фамилию Ивана Грозного — Иван Марченко, найти его фотографии. В июле 1993 года Верховный суд Израиля счел обвинения против Демьянюка недоказанными, и тот вернулся в Америку.

Дальше было очередное многолетнее разбирательство, повторная экстрадиция — на сей раз в Германию, суд над Демьянюком как над охранником Собибора, приговор к пятилетнему заключению, апелляция и смерть в баварском доме престарелых в возрасте 91 года. Но это уже была не античная трагедия, а обычный суд, который гораздо меньше интересен и нам, и авторам фильма.

Впрочем, самое удивительное в этом фильме — это постскриптум, эпилог. Авторы вновь интервьюируют Шакеда, Габая, Таля, Далию Дорнер — и оказывается, что все они по‑прежнему убеждены: Демьянюк на самом деле был Иваном Грозным, который с помощью предателя и негодяя Шефтеля обвел всех вокруг пальца и избежал казни. Им невыносимо думать, что израильский суд предпочел показания убийц свидетельствам выживших, что кто‑то посмел сказать людям, прошедшим Треблинку, что те ошибаются. Они ощущают это как свой личный позор и поражение. Габай даже рассказывает о своем разговоре с германским прокурором, поддерживавшим обвинение на процессе Демьянюка в Мюнхене: «Я спросил его, верит ли он, что Демьянюк был не только в Собиборе, но и в Треблинке. И он ответил: “Мы в Германии верим документам. Но Израиль — страна евреев. Вы должны верить тем, кто прошел через все это”».

То есть прекрасные люди двадцать лет не могут смириться с тем, что невиновного (в тех преступлениях, которые ему инкриминировались) человека не удалось отправить на виселицу. А дурной человек ценой своего глаза и всеобщей ненависти спас Израиль и израильское правосудие от главного позора за всю их историю.

Сиван и Блох сняли великий фильм. Фильм о том, что бывает такая боль, которую нельзя преодолеть, изжить, а попытки с ней хоть как‑то справиться приводят к новым трагедиям и умножают несправедливость. Фильм о том, что наша память конструирует прошлое как wishful thinking. Фильм об анониме, пытающемся забиться в щель истории, но его оттуда достают, ставят под прожекторы и превращают в символ и бренд.

В самом конце авторы дают слово внуку Демьянюка, и тот говорит: «Я знаю, что мой дед не был дурным человеком, я знаю, что он не был Иваном Грозным. Я знаю, что он делал то, что делал, для того чтобы выжить. Мне этого достаточно. Я интересуюсь историей, я читал про Флоссенбург, Майданек, Аушвиц‑Биркенау. Я знаю, чем он мог там заниматься. Но не он один, любой на его месте: вы, я, ваши друзья, мои друзья. Если бы вы оказались там и были поставлены перед выбором: жизнь или смерть — что бы вы предпочли? Так что где он был и что делал — мне все равно».