Материал любезно предоставлен Tablet
В начале 1946 года на Ашера Берлина напали в тель‑авивском переулке. Вооруженные ножами мужчины — целая банда — наносили удары в лицо и живот. Кровь Берлина обагрила землю, а нападавшие предупреждали прохожих, чтобы те не смели прийти ему на помощь: «Не вмешивайтесь. Он доносил в гестапо на евреев». Невзирая на угрозы громил, Берлина доставили в больницу, и он выжил — правда, на лице и теле остались шрамы.
Ашер Берлин никогда не выдавал евреев гестапо. В Европе ноги его не было с 1924 года, когда он приехал в Тель‑Авив. Его с кем‑то спутали, вот он и попал под самосуд, который вершился на улицах Палестины в первые годы после капитуляции Германии. На тех евреев, про которых ходили слухи, что они сотрудничали с нацистами, в ярости набрасывались выжившие узники концлагерей, жестоко избивали их, а в некоторых случаях — таких, как с Берлином, — чуть ли не убивали. Редакция тель‑авивской газеты «Итон меухад» предостерегала: «Анархия, бушующая у нас в общественных местах, вышла за пределы».
Спустя несколько лет на смену толпам, вершившим суд Линча, пришли суды по уголовным делам. В 1950 году новопровозглашенное Государство Израиль приняло Закон о наказании нацистов и нацистских пособников. По этому закону еврейских капо и членов юденратов (еврейских советов) гетто привлекали к судебной ответственности за преступления против еврейского народа и преступления против человечности. История этих судебных процессов, по большей части позабытая, кардинально важна — она позволит нам по‑новому взглянуть на то, что значило быть евреем во время Холокоста, как разъясняет Дан Порат в проницательной, прекрасно написанной новой книге «Горький час расплаты: Израиль судит тех, кто выжил при Холокосте, как нацистских пособников».
DAN PORAT
Bitter Reckoning: Israel Tries Holocaust Survivors as Nazi Collaborators
[Горький час расплаты: Израиль судит тех, кто выжил при Холокосте, как нацистских пособников]
Cambridge, MA: Belknap Press, 2019 — 288 p.
Больше всего удивит читателя рассказ Пората об обвинениях, которые предъявляли евреям‑ответчикам. Многие из тех, кто выжил, ставили еврейских капо, полицейских и членов юденратов на одну доску с нацистами. Эльзе Тренк, которая была капо и избивала женщин‑заключенных в Аушвице‑Биркенау, в 1950 году предъявили обвинения в геноциде. Арестовавший ее полицейский утверждал, что она «намеревалась истребить еврейский народ», а на судебном процессе обвинитель заявлял, что она «отождествляла себя со своими немецкими начальниками».
Тренк признали виновной в дурном обращении с заключенными и приговорили к двум годам заключения. Обвинения в военных преступлениях и преступлениях против человечности с нее сняли, как и со всех других евреев — ответчиков на этих процессах. Жестокость Тренк объяснялась тем, что она пережила в Аушвице в 1942–1943 годах, — это травмировало ее психику. К такому выводу пришел суд. Она не отождествляла себя с нацистами и не желала истребить еврейский народ.
Спустя несколько месяцев после Тренк, в начале 1952 года, к судебной ответственности привлекли другую женщину‑капо из Аушвица — Раю Ханес. Адвокаты Ханес по‑новому осветили положение евреев в лагерях. Бывшие узницы, обвинявшие Ханес, не знали, почему она кричала на них и била их. Ханес хотела, чтобы заключенные из вверенного ей барака ее проклинали, объяснила одна свидетельница. Чем суровее она поступала, тем больше ей доверяли немцы, а это давало ей возможность помогать узницам.
Оказалось, что Ханес рисковала жизнью, чтобы спасать заключенных. Могла ли такая женщина при этом быть садисткой? — спросил судья, который ее оправдал. Судья добавил, что некоторых выживших подводит память. Они травмированы своими мытарствами и оттого не могут быть надежными свидетелями. Они путали разные события или приписывали Ханес жестокие поступки, которых она попросту не могла совершить.
И все же некоторые капо, привлеченные к судебной ответственности, были, в отличие от Раи Ханес, садистами. Якоб Хонигманн, служивший немцам в лагере Гросс‑Розен, имел привычку пороть физически слабых заключенных, а также пинал их в живот и половые органы «без какого‑либо повода, просто как садист, получая от этого удовольствие». К такому выводу пришел суд и приговорил Хонигманна к восьми с половиной годам заключения. Срок этот Верховный суд позднее сократил до шести с половиной лет. Никто из капо, фигурантов этого процесса, к более длительному сроку приговорен не был.
Вердикт по делу Хонигманна предполагал, что еврейских должностных лиц можно было судить по критериям, распространяющимися на деяния в любых обстоятельствах, а не в особых обстоятельствах Шоа. То, что нацисты в любой миг могли убить их, как и всех евреев, не освобождало их от ответственности.
В 1954 году еще одно дело, где речь шла о предполагаемом коллаборационизме еврея, приковало внимание израильтян. Обвиняли Рудольфа Кастнера, члена кабинета министров от партии МАПАЙ. Десятью годами ранее, будучи одним из лидеров будапештского Комитета сионистского спасения, он убедил Адольфа Эйхмана разрешить 1685 евреям, взамен на бриллианты, золото и огромную сумму денег, выезд в Швейцарию, где они были в безопасности. Пассажирами «поезда Кастнера» стали более 50 членов семьи Кастнера и сотни человек из его родного города. Тем временем Эйхман уничтожал многих из оставшихся в Венгрии евреев.
Согласился ли Кастнер утаить от евреев Венгрии факты нацистского геноцида, опасаясь, что его план спасения родственников окажется под угрозой, если жертвы Эйхмана попытаются сбежать или поднимут восстание? Такие тяжкие обвинения выдвинул журналист Малкиэль Грюнвальд — он родился в Венгрии, во время войны у него погибли 52 родственника. Грюнвальда возмущало и то, что Кастнер спас своего партнера по переговорам, высокопоставленного эсэсовца Курта Бехера, которого на Нюрнбергском процессе должны были судить за военные преступления. Генеральный прокурор Хаим Коэн — он осуществлял надзор за процессами капо — настаивал, чтобы Кастнер присоединился к судебному иску о клевете, который подали на Грюнвальда. Если Кастнер откажется, добавил Коэн, то Кастнеру предъявят обвинения как нацистскому пособнику.
На «процессе Кастнера», как его стали именовать, адвокат Грюнвальда утверждал, что Кастнер был добровольным орудием в руках нацистов и во многом из‑за него венгерские евреи «шли на бойню, как овцы». Кон, представлявший в суде сторону обвинения, то есть интересы истца, Кастнера, возразил, что Кастнер и Комитет спасения, возможно, сделали неверный выбор, но это «вопрос, который должен решаться между ними и небом». Переговоры с нацистами были допустимой тактикой. Кон добавил, что убийство полумиллиона венгерских евреев не было платой за спасение 1685 выживших из «списка Кастнера». Не Кастнер, а Эйхман и немцы — вот кто обрек остальных на гибель.
Довод Кона не подействовал на судью Биньямина Алеви — он в своем заключении, занявшем 274 страницы, установил, что Кастнер «продал душу дьяволу». Как евреи Венгрии избежали бы смерти, если бы Кастнер известил, что их отправят в Аушвиц, судья не объяснил, но не сомневался, что они уж как‑нибудь уцелели бы. Кастнер обжаловал решение в Верховном суде, но в 1957 году, прежде чем дело успели рассмотреть, его убил член некоей правой ячейки.
В следующем году Верховный суд принял сторону Кастнера, которого уже не было в живых, и отменил изначальный вердикт. «Не приведи Г‑сподь, чтобы мы называли этого человека “пособником”», — написал судья Шимон Агранат в заключении, принятом большинством голосов. Цель Кастнера состояла в том, чтобы спасти жизнь евреям. Даже если некоторые его действия были, возможно, выгодны нацистам, целью его было не помогать нацистам, а спасать евреев.
Проведенная после Холокоста серия судебных процессов по делам о коллаборационизме, кульминацией которой стало убийство Кастнера, обнажила взрывоопасный вопрос: можно ли винить евреев в пособничестве нацистам? Или это обвинение — клевета, порожденная непониманием сатанинского, перевернутого с ног на голову мира, который создали для евреев немцы, — мира, где оставаться в живых уже было преступным деянием?
Адскую реальность, созданную нацистами для евреев Европы, было трудно анализировать, исходя из представлений о добре и зле, преобладающих в мирной гражданской жизни. Во время Шоа выдача других на верную смерть могла быть единственным способом спасти себя или своих друзей, или своих родителей, или своих детей. Так сплошь и рядом было в случае еврейских полицейских в гетто, которых щадили в обмен за то, что они брали под арест родню других людей — и даже свою собственную родню.
Были ли такие поступки похвальными? Разумеется, нет. Они достойны порицания. Но также они были настолько обыденным явлением, что, прежде чем вынести вердикт, всякий, кто хоть сколько‑нибудь понимает в морали и истории, замешкается. Смертный приговор, обрекавший евреев Европы на истребление, вынесли и привели в исполнение нацисты, а не те, кого они истязали и убивали.
И все же, безусловно, те жертвы Холокоста, которые служили нацистам, были их соучастниками в какой‑то, хоть и ограниченной мере. Хиршу Баренблату, начальнику еврейской полиции в польском городе Бендзин, предъявили обвинения в том, что он передал тысячи евреев в руки их палачей‑нацистов. В одном случае, настаивал прокурор, он выгнал с чердака 50 детей и отправил их на верную смерть. Правда, Баренблат помогал и еврейскому подполью, но только начиная с 1943 года, когда его жену, а также нескольких руководителей юденрата отправили в Аушвиц. Баренблат взялся помогать евреям лишь после того, как его положение нацистского пособника стало ненадежным, но не прежде.
Баренблата уже один раз, в 1948 году в Польше, судили и оправдали. В 1962‑м его отдали под суд снова, на сей раз в Израиле, менее чем через год после казни Эйхмана. Заместитель окружного прокурора Тель‑Авива Давид Либаи намеревался доказать, что Баренблат был членом вражеской организации, — то же обвинение раньше предъявляли Эйхману. На процессе Эйхмана генеральный прокурор Гидеон Хаузнер впечатляюще отправил под суд весь нацистский режим, а не только щуплого человечка в пуленепробиваемой стеклянной будке. Точно так же Либаи хотел отправить под суд не только Баренблата, но и еврейские советы и еврейскую полицию.
Однако в последний момент, завершая изложение обвинения, Либаи, к удивлению присутствующих, снял финальный пункт обвинения против Баренблата — обвинение в членстве во вражеской организации. Таков был приказ генерального прокурора Израиля — тот опасался: если признать Баренблата виновным, на скамью подсудимых сядут тысячи израильских граждан, которые при нацистах были полицейскими или членами юденратов. Баренблата признали виновным по другим пунктам обвинения, в том числе в выдаче нацистам людей, подвергавшихся преследованиям.
Многих израильтян действия Баренблата ужаснули. Журналист и политик Ури Авнери считал, что процесс Баренблата куда более важен, чем суд над Эйхманом, поскольку на нем еврейская полиция разоблачалась как как «преступная организация». Без еврейских советов и еврейской полиции, громогласно заявлял Авнери, «истребление было бы невозможно!». Авнери вторил книге Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме». Скандально известно заявление Арендт, что еврейский коллаборационизм был «самой черной главой» Холокоста. Если бы ни один еврей не сотрудничал с нацистами, говорила она, «было бы много страданий и хаоса», но все же погибло бы не шесть миллионов.
Авнери, Арендт и иже с ними хотели, чтобы еврейские жертвы Холокоста воплощали высокий идеал жертвенной морали, основанный на исторической прозорливости. Подразумевалось, что евреям Европы следовало бы пожертвовать собой, вместо того чтобы хоть в мелочах содействовать палачам своего народа. Но устанавливать критерии, которые мало соотносятся с историческими обстоятельствами или жизненным опытом тех, кто выжил, — не верх нравственности, а вид эгоцентрической фантазии, где жертв клеймят, а их критиков, попрекающих жертв тем, что они живы, прославляют.
Точно так же всяческие фантазии о том, что, если бы евреи сопротивлялись с оружием в руках, они остановили бы геноцид, оскорбляют жертв Шоа, которые по большей части не имели такой возможности. Ошибались ли они? На самом деле история подтверждает, что у них не было возможности сопротивляться, и это должно удерживать нас от желания видеть образы героических евреев, берущих верх над нацистами. Да, отважные партизаны и участники восстаний в гетто будут и должны вечно жить в еврейской памяти, но их сопротивление чаще всего приводило к еще более масштабным убийствам евреев и при этом не создавало существенных помех нацистской машине истребления. Ставить их в пример как олицетворение нравственных критериев — значит взваливать еще одно непосильное бремя на миллионы других безвинных жертв геноцида.
Когда Баренблат подал апелляцию в Верховный суд, его председатель Моше Ландау — он председательствовал на процессе Эйхмана — оправдал Баренблата по всем статьям. Ландау утверждал, что было бы «лицемерием и самонадеянностью с нашей стороны — со стороны тех, кто никогда не был на их месте», — «критиковать тех “маленьких людей”, которые не дотягивали до высот нравственного превосходства в то время, когда их беспощадно угнетал режим, чьей первостепенной целью было стереть с их лиц человеческий облик». Самый животрепещущий вопрос, рассуждал Ландау, не в том, преступно ли выдать кого‑то нацистам для «депортации», а в том, на ком лежит ответственность за злодейства, частью которого были эти деяния.
Гирш Баренблат был, если использовать знаменитую формулировку Примо Леви, в промежуточной «серой зоне». Когда мы размышляем о временах нацизма, считал Леви, у нас есть потребность принять чью‑то сторону и отделить добро от зла. Но, поскольку во время Шоа (и в других, столь же чрезвычайных ситуациях) на природу человека взвалили немыслимо тяжелую ношу, четкое противопоставление невиновности и вины, лежащее в основе всех гражданских правовых систем, нельзя безоговорочно распространить на тех, кто идет на нравственный компромисс, — людей вроде Баренблата: их роль жертв неотделима от их роли в пособничестве преступникам.
Натан Альтерман в поразительном стихотворении 1954 года «Йом а‑зикарон — веамордим» («День Памяти — и День восставших») описывает, как герои восстания в Варшавском гетто смешиваются с широкими массами погибших евреев. У Альтермана бойцы Сопротивления хотят, чтобы читатель проникся сочувствием к «еврейским отцам, говорившим: “подполье доведет нас до беды”», а также к самому трагичному случаю — «тому мальчику или девочке <…> от которых не осталось ничего, кроме крохотного белого носочка».
Героизм приобретает разные формы, утверждает поэт. Но есть и те, кто не устоял и кого мы не будем оплакивать сообща. Порат отмечает, что в другом месте Альтерман назвал некоторых коллаборационистов всего лишь «хищными зверями». «Есть поступки, которые психически здоровый человек не должен “понимать”», — написал Альтерман. Еврейские капо, члены юденратов и еврейские полицейские не были на стороне нацистов. Но тех из них, кто был жесток и бессердечен, все равно надо судить, пусть и не в зале суда, только оплакивать их сообща мы не будем — вот их приговор. 
Оригинальная публикация: Kapos
Общий долг: переписка Ханны Арендт с Гершомом Шолемом
Предсмертная записка Примо Леви
