Из евреев в судьи
Материал любезно предоставлен Tablet
В 1939 году Франклин Рузвельт предложил назначить Феликса Франкфуртера судьей Верховного суда, и это был первый и единственный в истории США случай, когда американский президент удостоил такой чести еврея, родившегося за рубежом. Миллионы евреев, чьи родители бежали от гонений за океан, сочли взлет Франкфуртера на вершину судебной системы убедительным символом всего, что обещала им Америка. Но основополагающая роль Франкфуртера в истории американского еврейства не лишена иронии: он снял кипу задолго до того, как надел судейскую мантию. Путь Франкфуртера — путь не еврейского судьи, но путь «из евреев в судьи» — обиняками подводит к более широкому выводу: евреи в Верховном суде несут бремя, неведомое их коллегам‑христианам.
Феликс Франкфуртер родился в 1882 году в семье из Австрии, которая уже не один век давала миру поколение за поколением раввинов. Феликс едва вышел из детства, когда его отец поехал один в США и «влюбился в эту страну, а особенно в дух свободы, витавший в воздухе», рассказывал Феликс позднее. Отец решил вызвать к себе остальных членов семьи и всем вместе обосноваться в Штатах. Не прошло и года, как Франкфуртеры распрощались с родными местами и перебрались в кипучий мегаполис — Нью‑Йорк. «Едва мы ступили на берег в Манхэттене, — вспоминал Феликс, — я с безошибочным инстинктивным чутьем ребенка понял, что тут моя подлинная духовная родина». То есть трансформация религиозного самосознания в гражданское у Франкфуртера уже началась.
Хоть он и воспитывался в семье соблюдающих евреев, но вмиг, словно прозрев, отошел от религиозной обрядности. Однажды на Йом Кипур в синагоге Франкфуртер, в то время студент, внезапно почувствовал, что обряды этого дня его не трогают. «Я огляделся: вокруг благочестивые евреи в порыве чувств и с пронзительной искренностью били себя в грудь (он подразумевал еврейский обычай в знак покаяния колотить себя по груди), и мне как нельзя более живо помнится, что я подумал: с моей стороны нечестно, в некотором роде святотатство находиться в одном зале с этими людьми… и держаться за веру, которая что‑то значила для моих родителей, но перестала что‑либо значить для меня».
Франкфуртер немедля вышел из синагоги и больше никогда не появлялся на еврейских службах. Всю оставшуюся жизнь он по‑прежнему считал себя евреем — и это вполне понятно, — поскольку еврейская идентичность — это не только причастность теологического толка, — но его отношения с иудаизмом как верой резко оборвались. Взамен Франкфуртер принял новую религию — американскую демократию.
Он стал апостолом «истинной веры в демократию» и обычно описывал американскую правовую систему в сугубо религиозных терминах. «Общество вдохнуло в закон дыхание жизни и сделало его живой, самоотверженной душой», — писал Франкфуртер тем языком, каким в книге Бытия описывается, как Б‑г вдохнул жизнь в Адама. Конституцию США он называл «дельфийской», отсылая к верховной жрице храма Аполлона. Франкфуртер восхвалял законодательные органы, называя их сердцем представительной демократии, и превозносил их за то, что они вершат «суд пророков». Гарвардская Школа права, куда он поступил двадцати лет отроду в 1903 году, фактически была его храмом; он признавался, что относится «к Гарвардской школе права с почти религиозным чувством».
Обстоятельства своего зачисления в Гарвард молодой Франкфуртер наверняка расценил как акт Б‑жественного предопределения. Изначально он намеревался поступить в Колумбийскую школу права, но, когда шел подавать документы, по дороге в кампус ему встретился приятель и убедил прогуляться: мол, больно уж хорошая погода. Университет может подождать, а Кони‑Айленд — нет. Франкфуртер думал погодить всего один день с подачей документов, но слег с гриппом, да так и не выбрался в Колумбийский университет на другой конец города. Врач велел ему для поправки здоровья покинуть Нью‑Йорк — и Франкфуртер нашел убежище в Кембридже.
Если демократия была его верой, Конституция — священным писанием, а Гарвардская школа права — храмом, то пророком для Франкфуртера был Джеймс Брэдли Тайер . В 1893 году Тайер опубликовал в «Гарвард лоу ревью» легендарную статью, где призвал судебную власть ориентироваться на постановления законодательных органов. Франкфуртер писал: «На мои взгляды конституционалиста… с неодолимой силой» повлияла статья Тайера, «это Альфа и Омега». Здесь греческие буквы — иносказательное наименование Б‑га в Откровении Иоанна Богослова. Правда, в гражданской вере Франкфуртера были и другие пророки, но даже они были учениками профессора Тайера. На закате жизни Франкфуртер сказал историку Артуру Шлезингеру: «И Холмс , и [Луис] Брандис повлияли на меня как на конституционалиста, но они оба черпали из того же источника, что и я, — а именно из трудов Джеймса Брэдли Тайера».
Франкфуртер испытывал глубокое благоговение перед Тайером, притом что — поразительно, но факт — они никогда не встречались. Легендарный гарвардский профессор ушел из жизни всего за год до того, как Франкфуртер приехал в Кембридж учиться на юриста. Всю оставшуюся жизнь Франкфуртер сокрушался, что упустил случай учиться лично у Тайера. «Когда мы пришли учиться, Джеймса Брэдли Тайера уже не было на свете, и это — неизбывная утрата, как минимум, для одного студента нашего курса», — заметил Франкфуртер чуть ли не четыре десятка лет спустя после того, как получил диплом. Даже через 60 лет после окончания Школы права Франкфуртер вспоминал: ему часто говорили, что он «появился в Школе слишком поздно — не успел встретиться с тем, чей ум был бы сродни моему, — с Джеймсом Брэдли Тайером; не сомневаюсь, так и было бы, судя по всему, что я слышал о Тайере, и по всем его работам, которые я прочел».
Тайера больше не было на свете, но когда Франкфуртер учился в Школе права, его дух все еще там витал. На закате жизни в речи в Гарвардской школе права Франкфутер восхвалил «традиции Джеймса Брэдли Тайера, эхо которых все еще отдавалось в этих стенах в мои студенческие годы». То, что Франкфуртеру не удалось встретиться с Тайером во плоти, по‑видимому, лишь укрепило его восхищение покойным ученым. Недостатки — а при личном знакомстве они непременно обнаруживаются — не омрачали образ Тайера, так что Франкфуртеру было куда проще сделать Тайера своим кумиром. То, что память Тайера была для Франкфуртера священна, укрепило его статус, статус наследника благородной традиции.
Франкфуртер на удивление ясно понимал, что отсутствие иудаизма в его жизни определило его подход к юриспруденции. Он сказал своим коллегам — судьям Верховного суда: «Поскольку я никак не связан ни с какой официальной религией, то не исключено, что чувства, лежащие в основе религиозных форм, у меня претворяются в более пылкие чувства касательно долга американского гражданина». Франкфуртер, выросший в эпоху, когда антисемитизм играл весомую роль, по‑видимому, чувствовал, хотя бы подсознательно, что не может одновременно быть в полной мере евреем и в полной мере американцем; и в итоге отринул первое ради второго.
Правда, не все еврейские судьи в Соединенных Штатах ощущают необходимость отказаться от своей веры. Но историю Франкфуртера никак нельзя назвать из ряда вон выходящей. Большинство судей Верховного суда, сохранявших еврейскую идентичность, — от Артура Голдберга до Рут Бейдер Гинзбург — переставали, хоть и в разной мере, строго соблюдать законы веры. Эйб Фортас, назначенный в Верховный суд Линдоном Б. Джонсоном, напрямик сказал, что иудаизм его родителей — «скорее препятствие, которое приходится преодолевать, чем наследие, которому радуешься». Трудно представить, чтобы католики Антонин Скалиа или Эми Кони Барретт высказались бы так о своей вере. Если то, что еврейский судья до некоторой степени религиозен, и доныне препятствует, хоть и негласно, его назначению в высшую судебную инстанцию, в таком случае равноправие — а его сулило назначение Франкфуртера в Верховный суд — и доныне достигнуто далеко не полностью.
Оригинальная публикация: From Jew to Judge
Исчезающие: евреев вычищают из американской жизни
Еврейский покер в Верховном суде США: старая карта в новой игре
