В Виннице у Центрального рынка проживала пара: его звали Пинхас, ее — Гитл. Родом они были из маленького местечка Синява, что недалеко от Меджибожа . Когда началась война , Пинхаса из‑за плохого зрения комиссовали и отправили на Урал, на трудовой фронт. Гитл последовала за ним. Там они жили впроголодь, очень тяжело работали, едва выжили. Все их близкие, оставшиеся в местечке, погибли. Когда война закончилась, Пинхас и Гитл решили не возвращаться домой. «Это уже совсем не то местечко, которое я когда‑то знала, — заключила Гитл. — Это одно большое кладбище, а я не хочу и не смогу жить на могилах моих родных». Они переехали в Винницу. Сначала снимали комнатушку, несколько лет копили, копейка к копейке, и наконец купили домишко напротив рынка: две небольшие комнатки и кухня.
Пинхас двадцать лет проработал бухгалтером на местной фабрике, пока не вышел на пенсию. Гитл была домохозяйкой. Она никогда не сидела без дела: кроме обычных домашних забот, она то шила, то перелицовывала, то перешивала, то вязала, а потом продавала свои изделия рядышком, на рынке. Днем дверь их домика никогда не закрывалась, стояла распахнутой, только занавешенной марлей, чтобы мухи не залетали. Многочисленные знакомые, приходившие на рынок, заглядывали в дом Пинхаса и Гитл и оставляли у них корзинки с покупками, чтобы не таскать тяжести, обходя торговые ряды.
Гитл каждому гостю предлагала стакан чая со свежим домашним печивом, которое всегда было у нее наготове. Домик их стоял в глубине двора, зато большое окно смотрело прямо на ворота рынка, и Гитл шутила: «Это окно и есть мой телевизор. Отсюда я узнаю все новости, вижу, кто пошел на базар, кто идет обратно, кто что купил, кто с кем встретился, кто с кем перемолвился парой слов… А что еще нужно?»
Так супруги и прожили свои годы, как говорится, не хуже других. Одно огорчало: Б‑г не дал им детей. После войны соседи и знакомые долго уговаривали их: «Столько еврейских сирот осталось после войны, возьмите себе ребенка и вырастите как своего. Почему бы так не сделать? Вы тем самым и детскую душу спасете, и обеспечите себе помощь в старости». Гитл была готова на такой шаг и даже узнавала в детдоме о процедуре усыновления, но Пинхас заупрямился: «Если мне не суждено иметь своих детей, то растить чужих я не хочу». А его слово для жены было закон.
Вообще Пинхас слыл молчуном, редко когда слово выговаривал. Высокий, худой, с лысой головой, он носил очки с толстенными линзами, глаза его часто моргали. Время от времени он проводил ладонью по своей лысине и вздыхал. Его узнавали издалека по коричневому вельветовому френчу со множеством карманов и серой фуражке, которые он носил годами.
Гитл была намного ниже Пинхаса, полноватая, с добрым улыбчивым взглядом и копной снежно‑белых волос, которые она закрепляла на макушке черным полукруглым гребнем. Между мужем и женой были отношения, которые со стороны могли показаться странноватыми: он никогда не демонстрировал чувств, был сдержан, погружен в себя, а она всегда смотрела на него таким влюбленным взглядом, что сразу было понятно: он и есть суть всей ее жизни, ее единственное утешение в этом мире.
И действительно, Гитл была для своего Пинхаса больше чем женой. Она была для него и мамой, и подругой, и сестрой, и ангелом‑хранителем. Редко когда жена так заботится о муже! Он не просто был для нее зеницей ока и смыслом жизни, о таких женщинах обычно говорят: она подносит ему ложку ко рту. У Гитл так и было, без преувеличения: готовила она только то, что любил Пинхас, стакан чая никогда не подавала ему, не размешав сахар ложечкой, муж у нее всегда был чисто и аккуратно одет, и невозможно было представить, чтобы он вышел на улицу в брюках, на которых не было бы отутюженной заботливыми руками жены стрелочки. Сколько раз, сидя у большого круглого стола и подпирая руками подбородок, она смотрела на него взглядом, полным любви и преданности, онгеквэлт (любуясь), точь‑в‑точь как любящая еврейская мама приходит в восторг от своего драгоценного ребенка.
В этом же дворе их ближайшими соседями были Женя и Шимон. Эта молодая пара жила в доме, который достался Шимону от родителей. Его отец вернулся с фронта после тяжелого ранения, промучился пару лет по окончании войны и умер, когда мальчику было всего двенадцать. Мать пережила мужа на десять лет, и, будучи совсем молодым человеком, Шимон остался совершенно один. Отслужил в армии, вернулся домой, днем учился в строительном техникуме, а по ночам работал. Вскоре на танцплощадке в городском парке он познакомился с Женей, темноволосой красавицей родом из местечка Бершадь , южнее Винницы. Она хорошо училась, окончила школу с золотой медалью и поступила в медицинский институт, что для еврейской девушки в те годы было редкостью. Между молодыми людьми вспыхнула страстная любовь, они поженились. Женя стала врачом‑окулистом, а Шимон — прорабом.
Отношения между молодой парой и Пинхасом с Гитл были намного ближе, чем добрососедские. Они жили как одна семья: ничего не скрывали друг от друга, вместе отмечали праздники, дарили подарки на дни рождения, а по вечерам смотрели телевизор в доме Шимона и Жени. Благодаря золотым рукам и строительным навыкам Шимон помог пожилой паре отремонтировать дом, немного перестроил его, провел газ и водопровод.
Через год после свадьбы, в 1958‑м, у молодоженов родился сын. Назвали его Марик, в честь покойного отца Шимона — Меира. Гитл и Пинхас в этого ребенка всю душу вкладывали, он стал для них по‑настоящему родным внуком, рос у них на руках. В раннем детстве Марик часто болел, больше сидел дома, чем ходил в детский сад. Родители были на работе, а бабушка и дедушка со стороны Жени жили в Бершади и из‑за проблем со здоровьем редко навещали детей. Мальчик почти все время проводил у добросердечных соседей. Во время многочисленных простуд Гитл отогревала его, поила молоком, смешанным с содой, маслом и медом, варила бульоны. Болея, Марик лежал в спальне у Гитл, а она закрывала деревянные ставни, укрывала его толстым колючим шерстяным пледом и не позволяла никому в квартире громко разговаривать: «Ребенок нездоров, ему нужен покой», — говорила она.
Марик рос, осознавая, что у него есть дед и бабушка — мамины родители в Бершади, куда его возят каждое лето на пару месяцев, а здесь, в соседнем доме, всегда есть дедушка Пинхас и бабушка Гитл, которых он видит каждый день и которые заботятся о нем и балуют. Когда он стал школьником, то после занятий приходил к ним домой. Там его всегда ждал вкусный обед, а Гитл, как настоящая еврейская бабушка, стояла над ним, беспокоясь, чтобы ребенок доел до конца и, не дай Б‑г, не остался голодным. Кроме того, она следила, чтобы Марик сделал уроки, пока родители вернутся с работы.
Пинхас, обычно скупо проявлявший чувства, на Марика не мог надышаться, ласково гладил его по голове и получал от него много нахес (удовлетворение, радость, благодать). С Мариком он переставал быть молчуном, рассказывал мальчику разные истории и случаи, посвящал ему все свое время. Позже Пинхас научил его играть в шахматы и часами мог просиживать с Мариком над очередной партией. Гитл не раз приговаривала: «Видишь, муж мой, Б‑г не дал нам детей, зато наградил внуком, вот так оно у Всевышнего, как у любящего отца: одной рукой наказывает, а другой гладит».
Родители Марика чаще всего были заняты, жили, как миллионы советских людей, в повседневных заботах, старались достать или купить самое необходимое. Поэтому неудивительно, что большую часть времени мальчик проводил в соседнем доме. Там, у дедушки Пинхаса и бабушки Гитл, он научился понимать идиш — основной язык в их доме. От них же он почерпнул идишкайт , с детства знал о еврейских праздниках, хорошо усвоил, что и по какому поводу Гитл будет варить и печь. Не раз по утрам в субботу, когда Пинхас в белой рубашке и галстуке шел в синагогу, Марик просил, чтобы дедушка взял его с собой, но тот неизменно отвечал: «Ты еще мал для этого, подрастешь, тогда возьму».
Гитл с Пинхасом в мальчика всю душу вкладывали. Они гордились каждой его хорошей оценкой, до боли в сердце переживали, когда Марик вернулся домой заплаканным и рассказал, что дети бросали в него камешками, крича при этом: «Жидовская морда, убирайся в свой Израиль!» Пинхас тогда потерял самообладание и хотел было идти в школу разбираться с обидчиками, но Шимон и Женя его остановили. «Дядя Пинхас, кому и что вы хотите доказать? Думаете, их можно изменить? Наоборот, будет только хуже, — втолковывал ему Шимон. — Они еще и мстить Марику станут за то, что он нажаловался дома. Поверьте мне, это напрасный труд. Я в жизни пережил немало таких моментов и вывел для себя правило: самый верный способ противостоять этому — уметь дать физический отпор. Я хочу, чтобы Марик был способен сопротивляться подонкам. А они понимают только силу. От антисемитизма их все равно не излечить, они впитывают его с материнским молоком. Поэтому я решил записать Марика в секцию классической борьбы, только это поможет ему достойно противостоять бандитам».
Шимон сдержал слово и повел сына в спортивную секцию. Отныне два раза в неделю после школы мальчик ходил на тренировку, поэтому рос высоким, крепким и широкоплечим. После того как он пару раз показал, на что способен, местные «антисемитики» расхотели с ним связываться.
Гитл и Пинхас не могли нарадоваться на мальчика, который вдобавок к классической борьбе в пятом классе поступил в музыкальную школу и начал играть на аккордеоне. Старики ежедневно получали нахес, прислушиваясь, как он играет гаммы, этюды, а потом известные мелодии. Когда Гитл удавалось купить какой‑то дефицит, она всегда говорила: «Лучший кусочек должен быть для ребенка, мы моложе и здоровее уже не станем, сможем обойтись и без этого».
Марик окончил школу. Благодаря знакомству родителей его приняли в местный политехнический институт, что для еврейских ребят на Украине в то время было непросто. У Гитл и Пинхаса чуть сердце не выпрыгнуло наружу, пока они дождались этой новости: старики переживали намного больше самого абитуриента и его родителей, ночами не спали из‑за беспокойства.
С тех пор как Марик стал студентом, жизнь его вошла в новое русло: он был уже не тем маленьким мальчиком, который каждый день спешил к дедушке с бабушкой и рос под защитой крыльев, которые они над ним распростерли. Теперь он стал высоким сильным парнем, в мгновение ока превратившимся в мужчину. Помимо учебы, Марик много времени проводил со своими друзьями, встречался с девушками, ходил на дискотеки, а в выходные с огромным рюкзаком, в котором скрывалась палатка, ехал за город с группой ребят, весело гремевших котелками, гитарами и другим туристическим скарбом. Пожилой паре, Пинхасу и Гитл, тяжело было смириться с мыслью, что птенец вылетел из гнезда и они будут видеть его все реже. Умом‑то они понимали, но сердце желало одного: как можно чаще видеть внука. Теперь они часами, молча, просиживали у окна своей квартиры, всматриваясь, не покажется ли он во дворе.
Особенно беспокоилась Гитл. Она страшно боялась, чтобы, не дай Б‑г, не произошло непоправимое, и говорила, что Марика непременно нужно познакомить с еврейской девушкой, потому что по нынешним временам ничего нельзя предвидеть… Она без устали твердила об этом Шимону и Жене, но те отвечали: «Тетя Гитл, о чём вы говорите, ему еще рано думать о таких вещах. Пусть закончит учебу, начнет работать, всё приходит в свое время».
Но Гитл мало надеялась на судьбу и решила взять дело в свои руки. Как только Марику исполнился двадцать один год, она письмом вызвала к себе из местечка Гайсин дальнюю родственницу, решив познакомить ее с любимым внуком. Девушке тоже было лет двадцать, она училась в техникуме.
Четко зная, что Марик категорически против сватовства, смотрин и прочих подобных вещей, Гитл обустроила всё лучше разведывательной службы. Она организовала мероприятие так, чтобы молодые люди встретились будто случайно.
Был праздник Швуэс. Она приготовила королевскую молочную трапезу и попросила Марика, чтобы он зашел к ней поесть блинчес (блинчики) с творогом, которые очень любил. Как только тот зашел, Гитл сказала: «Входи, дорогой, и познакомься с нашей гостьей. Это моя родственница из Гайсина, ее зовут Эля, Эльвира».
Марик сразу уяснил, что здесь происходит, рассердился на бабушку Гитл, но не подал виду. Он бросил оценивающий взгляд и увидел симпатичную девушку, брюнетку с миндалевидными глазами, обрамленными длинными ресницами. Поймав на себе взгляд Марика, та в момент покраснела, как арбуз, замерла у круглого стола, за которым сидела, и, упорно глядя в пол, чуть слышно выдавливала из себя ответы на вопросы парня. Увидев, что беседа между молодыми людьми не клеится, Гитл перехватила инициативу и предложила: «Ну а сейчас обсудите немного ди международнэ положене!» Услышав это, Марик прыснул смехом. Лицо девушки сменило цвет с красного на бордовый…
Эта неудачная попытка не остановила бы усилия Гитл познакомить Марика с девушкой из приличной еврейской семьи. Однако вскоре Пинхас тяжело заболел, промучился в больнице с неделю и покинул этот мир. Гитл сообщила всем соседям, что без любимого Пинхаса она не станет долго крутиться на этом свете, только поставит ему красивый памятник — чтобы не хуже, чем у других, — и постарается как можно быстрее соединиться с мужем. Жизнь без него, говорила Гитл, лишена для нее какого‑либо смысла.
С тех пор она по полдня проводила на кладбище, «разговаривая» с драгоценным супругом, рассказывала ему обо всем, что происходит, и выплакала все нутро. Шимон и Женя боялись, чтоб она не лишилась рассудка. Марик тоже уделял бабушке больше времени, несмотря на свою занятость: он уже был на выпускном курсе и готовился к защите диплома.
Ничего не помогало. Через год после кончины Пинхаса Гитл поставила красивый высокий памятник, для него и для себя, и начала ежедневно просить Всевышнего скорее соединить ее с мужем. И будто в небесах услышали ее мольбы: Гитл начала слабеть, буквально угасая на глазах… Верные соседи, Женя и Шимон, заботились о ней: приносили все необходимое, заходили утром и вечером, готовили еду, убирали в квартире, следили, чтобы она вовремя принимала лекарства.
В один из дней Гитл, лежавшая в постели, попросила Шимона, чтобы Марик зашел к ней как можно скорее, неважно когда, даже ночью. Марик как раз сидел и писал дипломную работу. Но тут же прибежал к бабушке и, запыхавшись, выпалил:
— Бабушка, что случилось, что так горит?
— Да, мой любимый внучек, действительно горит, — Гитл говорила, тяжело дыша. — У меня осталось совсем мало времени, и я должна сказать тебе несколько важных вещей. Ты мне дороже всех, ты — вся моя жизнь. Как только дедушка Пинхас умер, я пошла к нотариусу и составила завещание: мой дом и все, что в доме, я переписала на твое имя. Открой‑ка левый шифляд в буфете и достань синюю папку.
Марик выполнил то, что просила Гитл, при этом умоляя:
— Бабушка, не нужно сейчас говорить об этом, ты поправишься, я закончу диплом, и мы спокойно всё обсудим.
— Не перебивай меня, — настояла на своем Гитл. — Раскрой папку, видишь, это завещание. Ты уже взрослый парень, у тебя скоро появится собственная семья, и я не хочу, чтобы вы все ютились в тесноте в двух комнатах твоих родителей. У тебя будет своя квартира. Под завещанием лежит конверт, он заклеен, его ты откроешь после того, как я навсегда закрою глаза. Я там расписала, что где найти. За всю жизнь я сумела скопить некоторую сумму, все останется тебе. На меня ты не потратишься, потому что я уже поставила нам с дедом памятник. Две картины, которые висят на стене, и фарфоровые статуэтки, смотри, не дай Б‑г, не выброси, они имеют немалую цену, посоветуешься с понимающими людьми… Я отдала тебе всю свою душу и теперь отдаю все, что у меня есть…
Марик прислушивался к словам Гитл, и глаза его наполнялись слезами. Он снова хотел остановить бабушку, но не смог говорить, боясь расплакаться. А Гитл продолжала:
— Одну вещь прошу у тебя. Я не написала об этом, но хочу, чтобы сейчас, глядя мне в глаза, ты пообещал, что, когда у тебя родится мальчик, ты назвал бы его в честь дедушки Пинхаса. Это моя единственная просьба.
— Бабушка, — прошептал Марик, борясь со слезами, — ты забыла, в какой стране мы живем, кто сейчас может назвать ребенка Пинхасом?
— Я приняла это во внимание, — успокоила Гитл внука. — Конечно, сегодня невозможно жить мальчику с таким именем. Поэтому назови его Петя, Петр, пусть хотя бы первая буква напоминает, что он назван в честь моего Пинхаса. Я хочу, чтобы ты пообещал мне это, глядя в глаза, это моя последняя просьба.
Марик поцеловал руку бабушки, прижал ее к сердцу и, уже не сдерживая слез, всхлипывая, произнес: «Конечно, бабушка, я обещаю… Как может быть иначе? И ты, и дед так дороги для меня…»
Назавтра Гитл не стало. Все соседи провожали ее в последний путь, туда, где нашла она вечный покой рядом со своим Пинхасом. На похоронах Марик буквально умылся слезами. Все удивлялись, что такой крепкий парень так близко к сердцу принял кончину Гитл. Но, с другой стороны, всем было известно: она вырастила его, была преданной бабушкой, вложила в Марика все своё сердце.
Прошло, наверное, больше недели после смерти Гитл, когда Марик набрался смелости открыть большой заклеенный конверт, лежавший в синей папке под завещанием. Он зашел в квартиру бабушки, осмотрелся, будто это было место, которое он давно не посещал, и теперь пытался понять, что здесь изменилось за время его отсутствия. Опустился на стул у большого круглого стола, какое‑то время прислушивался к осиротевшей тишине, потом осторожно отрезал краешек желтоватого конверта и вынул из него два листа бумаги и большое черно‑белое фото Гитл и Пинхаса. Марик удивился, что совсем не помнит этой фотографии: на него смотрели дедушка и бабушка, когда они еще были довольно молодыми, что‑то около пятидесяти; они сидели, прильнув друг к другу головами. Пинхас был одет в темный костюм с галстуком, а Гитл — в белую ажурную блузу, с брошью под воротом. Он внимательно вглядывался в их лица, пока не почувствовал ком в горле, перевернул фото и прочел надпись, сделанную рукой Гитл: «Нашему любимому внуку Марику на долгую добрую память. Не забывай, что у тебя были дедушка и бабушка, которые любили тебя, как саму жизнь». И вновь слезы наполнили глаза Марика.
Он начал читать написанное на листах бумаги, в них Гитл его подробно инструктировала, где найти сберкнижку, где лежат наличные деньги, которые она копила всю жизнь, что делать с небольшим числом ее драгоценностей, как найти нотариуса, который поможет переоформить дом на Марика, и прочие инструкции такого рода.
Марик окончил институт, стал инженером‑электронщиком, устроился работать на большое предприятие. С помощью отца он перестроил дом дедушки и бабушки, сделав из него довольно уютное жилище. Ему завидовали друзья: в то время мало кто из молодых людей имел возможность жить в собственной квартире.
Через пару лет после окончания института, в свой летний отпуск, Марик поехал в туристическую поездку на Кавказ, где познакомился с еврейской девушкой Лизой, учительницей музыки из Житомира. Молодые люди горячо полюбили друг друга. На протяжении года они встречались, курсируя между городами, и, хотя их разделяло всего 80 километров, для влюбленной пары это было огромное расстояние. Марик настаивал на скорейшей свадьбе и переезде Лизы к нему. Так и случилось, они поженились, стали жить в доме, который Марик унаследовал от Пинхаса и Гитл и который к тому времени уже приобрел новое лицо.
Вскоре Лиза забеременела, и Марик с нетерпением ждал рождения сына. Все в семье знали, что мальчика должны назвать Петром, в соответствии с клятвой, которую он дал бабушке Гитл. Но, как говорят, человек предполагает, а Б‑г располагает. Месяца за два до рождения ребенка у Шимона случился инсульт, и он ушел в вечность, так и не увидев долгожданного внука. Это был тяжелый удар для всей семьи. Радость по поводу появления мальчика переплелась с глубокой грустью из‑за внезапной смерти Шимона. Марик тогда часто вспоминал слова бабушки Гитл: «У нас есть великий Б‑г, который, как верный отец, одной рукой наказывает, а другой гладит».
Марика охватили сомнения, они буквально разрывали его изнутри. Ведь когда он давал клятву бабушке, кто мог предвидеть, что его отец уйдет так внезапно и в самом расцвете сил. Это было невероятно, перед каким испытанием поставила его судьба. На следующий день после радостной вести о рождении сына Марик пошел на кладбище, долго стоял у свежей могилы отца, словно надеясь услышать от него совет. Потом навестил могилу деда и бабушки и там снова искал ответ на свой мучительный вопрос, лежавший тяжким грузом на его совести. В итоге решение проблемы нашла Женя: «Марик, — сказала она сыну, — я уверена, что бабушка Гитл на том свете простит тебя, она ведь не могла предположить, что твой отец уйдет так рано. Поэтому сними камень со своего сердца, немыслимо, чтобы в таком случае, как у нас, ребенок не получил имя в память о родном дедушке. Поскольку по‑русски двойное имя дать нельзя, твоего сына будут звать Семеном. И если тебя терзают сомнения, то этот грех останется целиком на мне. Должно быть так».
Жизнь шла своим чередом, маленький Семен, которого все родные называли Сеня, рос умным мальчиком и доставлял много радости своим родителям. Через три года у него родилась сестренка, которую Лиза захотела назвать Раисой, в память о своей бабушке. Женя целиком посвящала себя внукам, они были настоящим утешением для нее.
В начале 1990‑х годов советская власть «мирно скончалась», и дышать стало свободнее. Марик оставил работу и открыл собственную компьютерную фирму, стал успешным бизнесменом. Он продал дом деда и бабушки и построил для своей семьи красивый двухэтажный особняк. В своем рабочем кабинете на столе он расположил в красивой рамке то самое фото Пинхаса и Гитл, которое нашел когда‑то в синей папке с завещанием. Детям он часто рассказывал о дедушке и бабушке, которые его вырастили. Семен много раз слышал от отца, что в принципе его должны были назвать Петром, но судьба распорядилась иначе. И каждый раз, когда отец говорил об этом, мальчик чувствовал в его словах вину, которую невозможно было скрыть.
Семья хорошо была устроена на Украине, но Семен рос с живейшим интересом ко всему еврейскому. Он активно участвовал в мероприятиях для детей и подростков местной общины, уговорил родителей отправить его несколько лет подряд в еврейский летний лагерь, усиленно учил иврит в молодежной группе, мечтал сделать алию и жить в Израиле. Он неустанно уговаривал семью репатриироваться, но отец объяснял ему: «Понимаешь, сынок, я много труда вложил, чтобы построить свою фирму, на сегодняшний день это процветающее предприятие, оставить все и начинать с нуля выше моих сил. Но я не буду против, если по окончании школы ты сам захочешь уехать в Израиль. Лично узнаю у представителей “Сохнута”, какие из молодежных студенческих программ подойдут для тебя. Конечно, я буду помогать отсюда, ведь мир сейчас совсем другой, не то что во времена моей юности: можно жить в разных странах и летать друг к другу…»
Семен окончил школу, к тому времени уже неплохо умея говорить и читать на иврите. По студенческой программе «Сохнута» он один репатриировался в Израиль и начал учиться в мехина ле‑олим при Университете Бар‑Илан. Родители тяжело пережили расставание с сыном, но не посмели противиться осуществлению мечты восемнадцатилетнего парня.
Через несколько недель после переезда в Израиль Семен позвонил отцу и огорошил его сообщением:
— Папа, у меня к тебе мужской разговор, я хочу кое‑что рассказать.
— Ну, слушаю тебя, — напрягся Марик.
— Я знаю, как вопрос моего имени мучил тебя все эти годы. Так вот, папа, я решил эту проблему: посоветовался с нашим раввином, здесь, на мехине, и с его помощью прошел брит мила… Не волнуйся, это сделали в больнице, а не пиратским способом, — усмехнулся Семен. — Отныне я ношу двойное имя: Шимон‑Пинхас и позабочусь о том, чтобы во всех моих документах так и было записано. Понимаешь, папа, нет больше вины, которая терзала тебя все эти годы!..
Марик почувствовал, как сердце его учащенно забилось, а лицо покрылось испариной. После нескольких мгновений молчания он сказал:
— Спасибо тебе, сын, я очень тронут твоим решением. Уверен, что и дедушка Шимон, и бабушка Гитл, и дедушка Пинхас благословят тебя с небес, чтобы ты был счастливым в новой жизни, в новой стране.
Вам взлет разрешен
Как геморе-нигн спас жизнь
