«Если я проиграю — будет плохо для всех, но я буду жить… Если выиграю — людям плохо уже не будет, но я должен буду умереть. Если я сделаю ничью — все будут довольны». В этих мыслях вслух Изи (Исаака) Липмана, героя романа Ицхокаса Мераса «Вечный шах», сконцентрирована интрига книги, рассказывающей о героях и жертвах гетто в Литве. Она вышла в СССР в 1966 году с фантастическими иллюстрациями Вадима Сидура — их оригиналы показали в Москве.

Поиски свободы

Эти рисунки можно было увидеть в Центре Вознесенского, где прошла большая выставка, посвященная «оттепели». Точнее, это лишь первая часть долгоиграющего проекта «Центр исследований Оттепели» (ЦИО), цель которого — отразить визуальный стиль эпохи, ставшей самой свободной в истории СССР.

Выставка и рассказывает о поисках свободы. А именно свободы эстетической, проявленной в новых манерах и вкусах, в необычном оформлении книжных обложек, в фотографиях, запечатлевших героев неформальных объединений тех лет. Вслед за этой первой выставкой в рамках того же проекта были запланированы еще две. Во второй, которая открылась 3 ноября, можно увидеть экспозицию под названием «Алфавит и Оттепель. Типографические опыты Соломона Телингатера 1950–1960‑х», посвященную знаменитому конструктивисту и типографу. А в третьей покажут среди прочего иллюстрации к детским книгам, созданные Ильей Кабаковым, Виктором Пивоваровым, Эриком Булатовым, и представят «Архив Ирины Пивоваровой» — художницы и писательницы, первой жены Виктора Пивоварова и матери художника Павла Пепперштейна, который и формирует этот раздел.

Все три части ЦИО представляют собой сложные конструкции, и каждая, в свою очередь, состоит из нескольких разделов. В премьерной, первой части один из разделов посвящен искусству, рожденному «оттепелью». Главным образом графике — тонким контурным рисункам, гравюрам, точно выверенным прозрачным портретам и силуэтам, сделанным часто единым, без отрыва от бумаги движением карандаша, фломастера, пера. Анна Романова сочинила этот отдельный зал как куратор — ее «выставка в выставке» получила название «Аргонавты андеграунда». Она наглядно продемонстрировала, как из женщины‑птицы Пикассо — его иллюстраций к элюаровскому «Лику вселенского мира» (1951) — и рисунка Матисса вырастают контурные профили и тела у Вадима Сидура, Юло Соостера, Юрия Нолева‑Соболева, Льва Кропивницкого, Анатолия Зверева, как превращается этот оформившийся в 1960‑х стиль в маркер своего времени. Как «Девушка‑березка» с офорта Стасиса Красаускаса, заняв почетный угол на обложке журнала «Юность», становится визуальным символом эпохи.

В «Юности» впервые увидела свет сокращенная, журнальная версия романа‑поэмы Ицхокаса Мераса «На чем держится мир» (1966). А сам Мерас тоже стал одним из персонажей выставки, где закольцован связанный с писателем сюжет и центральное место отдано иллюстрациям, сделанным к его сочинениям Вадимом Сидуром. Пока смотришь на них, в голове вертится единственный вопрос: как это могло выйти в официальной советской печати в 1966 году?..

«Проходной» автор

Годом раньше, напомню, Михаилу Ромму запрещали в «Обыкновенном фашизме» употреблять слово «еврей», табуированное, казалось, на всех уровнях. Но то было в Москве, а роман Мераса «Ничья длится мгновение» (он же «Вечный шах»), вышедший в авторизованном переводе Феликса Дектора, рассказывал о Литве. И там же был написан. Да, книгу выпустило издательство «Художественная литература», но как опус литовского писателя — у «национальных» авторов часто было больше свободы, чем у центровых. Еврея Ицхокаса Мераса, потерявшего в 1941‑м, семи лет от роду, обоих родителей, спасла семья литовских крестьян, которая его и вырастила. Литовский язык в его сознании вытеснил детский идиш, на литовском он стал писать — сначала в Литве, а после репатриации в 1972 году в Израиле. Тогда, понятно, его перестали издавать на родине, но до того печатали, переводили, благосклонно смотрели на издание за рубежом, снимали по отдельным сочинениям фильмы на Литовской киностудии. И притом что о Холокосте в советские времена предпочитали особо не распространяться, протащить его книгу в печать, скорее всего, позволило то обстоятельство, что автор был «проходным» как литовец — не как еврей.

А для художника — еврея по отцу, выросшего в Днепропетровске с именем Вадим Абрамович Сидур и столкнувшегося в связи с этим со всеми «прелестями», вызванными подобным происхождением, — книга явилась не только напоминанием о войне, инвалидом которой он стал в 19 лет. Конечно же это была дань трагедии его собственной семьи и тех, в чьем окружении он вырос.

Эта трагедия, суть которой Сидур смог сформулировать очень точно, много больше его личных бед, и один из его монументов так и называется — «Формула скорби». Скульптор объяснял, что его «постоянно угнетало и угнетает физическое ощущение бремени ответственности перед теми, кто погиб вчера, погибает сегодня и неизбежно погибнет завтра». Но в иллюстрациях к «Вечному шаху» не просто антивоенный пафос, в них та же лаконичная метафора, что в установленной в Берлине «Треблинке» или кассельском «Памятнике погибшим от бомб».

Почерк скорби

На выставке много других сидуровских вещей: нежных обнаженных, любовных сюжетов, нарисованных как будто другой рукой. Не той, что ваяла антивоенные монументы, или его «Гроб‑арт», или эти рисунки, лежащие под стеклом, для которых он использовал, скорее, свой скульптурный почерк—почти прямые линии, ровные углы. Как будто насильно сдерживая эмоции, он добивался тем самым сильнейшего эмоционального отклика.

Есть еще нюанс в самом романе, связанный с «оттепелью» — временем, когда у переживших и выживших появились наконец силы не только всё описать, но и попытаться осмыслить, подняться до уровня притчи. Эту притчу уловил и литовский режиссер Миндаугас Карбаускис, в 2010 году поставивший инсценировку по роману в московском РАМТе (спектакль заслужил тогда «Золотую маску»). Конечно, рисовал притчу Сидур. Необычный язык прозы Мераса — короткие реплики, вопросы, остающиеся без формальных ответов, — вообще характерен для литературных поисков того времени.

И не только это отсылает нас к «оттепели». Вспомним сюжет романа «Ничья длится мгновение», с которого я начала. В нем не плач о безвольных жертвах, а восхищение героями — теми, кто пытался сопротивляться наступающему аду и сохранял достоинство, оказавшись внутри него.

Итак, все происходит в гетто, где среди прочих обитателей — Авраам Липман и семеро его детей. Его сын Исаак играет в шахматы с жестоким, склонным к доморощенному философствованию немецким офицером, от которого зависит судьба детей гетто: если Исаак выиграет, дети будут жить, но умрет он сам, если проиграет — он выживет, но дети умрут. И все выживут только в случае ничьей.

А теперь посмотрим на время написания романа — 1963 год. За несколько лет до этого, в 1957‑м (а в Швеции в 1956‑м), вышел знаменитый фильм Ингмара Бергмана «Седьмая печать», где рыцарь играет со смертью в шахматы на жизнь невинных людей. Вдохновленный церковной фреской XIV века на популярный средневековый сюжет, этот фильм так и не появился в официальном советском прокате. Притом что следующая картина Бергмана — «Земляничная поляна» (1957) — в СССР шла. Наверняка имели место закрытые показы в Доме кино и, возможно, не только там, потому что в годы перестройки я узнала о «Седьмой печати» от людей, видевших фильм в 1960‑х и никогда не покидавших страну. В «оттепель» случались разные чудеса. Не хочу сказать, что Мерас заимствовал фабулу, но фильм мог стать для него одним из источников вдохновения.

Сегодня же восприятие этого сюжета зависает на новом уровне, не позволяя игнорировать то, что происходит прямо сейчас. «Немцы играли верой в то, что все будет хорошо, — комментировал свою постановку Карбаускис. — Знакомая игра. Готовность обманываться — одна из тем и моего спектакля. Но главное, конечно, выбор между самообманом и сопротивлением».