В московском Музее нонконформизма до 15 марта открыта выставка Марлена Шпиндлера «Перед праздником». В экспозиции представлены полсотни работ художника — пейзажи и абстракция, относящиеся к периоду между 1960 и 1990 годами.

Живопись победила цирк

Марлен Шпиндлер (1931–2003) родился у подножия горы Терскей‑Алатау, в небольшом киргизском городке Каракол недалеко от озера Иссык‑Куль.

Прогретое солнцем детство, проведенное среди природных красот, инфицировало его любовью к пейзажу.

В конце жизни, уже прикованный к инвалидному креслу, художник с грустью скажет: «Пейзаж — как человек, с ним можно разговаривать, влюбляться в него… Поцеловать нельзя».

Воистину мученический путь не позволил Марлену Шпиндлеру отдаваться безмятежной радости общения с природой в полную силу. И пейзажи его остаются почти неизвестными. Но теперь, наравне с абстракциями, их можно видеть в Музее нонконформизма, основанном Надей Брыкиной, углубленно и последовательно занимающейся наследием Марлена Шпиндлера.

Уникальный дар художника, не терпевшего лжи, вызревал из неизбежности конфликтов и ударов судьбы.

С яркой внешностью, талантом, фамилией Шпиндлер и неукротимым нравом существовать при советской власти было непросто. Даже если твое имя образовано из фамилий Маркс и Ленин. Размышлять о творчестве Марлена Шпиндлера невозможно в отрыве от истории его жизни.

Один прадед Шпиндлера был раввином, другой — потомственным портным, занимавшимся пошивом шляп в Гродно.

В каждой общине имелись свой портной и шляпник: издревле это типично еврейское ремесло, поскольку головной убор — непременный элемент еврейского костюма.

Ремесло вместе со шляпной мастерской по наследству досталось и деду будущего художника.

Однажды шляпнику Льву Шпиндлеру, как многим тогда в черте оседлости, пришла мысль всей семьей отправиться в Америку, но в последний момент он передумал. В результате из белорусского Гродно семья переехала в Среднюю Азию.

Представитель следующего поколения, Павел Львович Шпиндлер, имел неплохие способности к музыке, был интеллектуалом, освоил несколько восточных языков и решил посвятить себя науке. Он поступил в университет на факультет востоковедения.

Увы, с четвертого курса его заставили уйти обстоятельства: надо было содержать семью. Пришлось заняться все тем же традиционным шляпным ремеслом.

Свою будущую жену, Татьяну Николаевну Заборскую, Павел Шпиндлер встретил в Ташкенте. Еврейская семья предсказуемо не одобрила выбор сына. Тогда Павел и Татьяна тайно сбежали в Киргизию, поселились на берегу озера, где Марлену и суждено было появиться на свет.

Перед войной, весной 1941 года, Шпиндлеры купили домик в подмосковном поселке Красково, соседнем с Малаховкой.

В Краскове Марлен пошел в школу. Ловкий и сильный, он мечтал стать артистом цирка‑шапито, научился ловко жонглировать, поднимал гири, ходил по проволоке, натянутой во дворе. Его манили кочевая жизнь в кибитке, переезды из города в город. Мальчик не пропускал ни одной цирковой программы. Но при этом еще и много рисовал.

И живопись в конце концов победила цирк.

После школы, в 1947 году, отец устроил сына, 16‑летнего подростка с порывистой, нежной душой и бьющим через край еврейским темпераментом, в художественное училище при «Мосфильме».

Марлен принес свои рисунки в приемную комиссию и был принят. Но по окончании училища устроиться на «Мосфильм» ему не удалось.

«Моему талантливому ученику»

Шпиндлера призвали в армию, где творчество не особенно поощрялось.

В казарменных условиях, тем не менее, Марлену удавалось не только рисовать, но и совершать самовольные отлучки из гарнизона «на этюды». Владимирская область, где проходила его служба, щедра на пейзажи со столь любимыми Шпиндлером «недосказанностью, светлой грустью».

Он жить не мог без неброских очертаний деревьев у реки, неухоженных домиков, покосившихся заборов и тишины, нарушаемой гомоном птиц.

Грустный и мечтательный гений русского пейзажа Исаак Левитан, параллель с которым первым делом приходит тут на ум, также вдохновлялся среднерусским пейзажем. В пользу этого сравнения и корни: семья Левитана, как и семья Шпиндлера, также была из литваков.

В приказном порядке Марлена Шпиндлера приняли в комсомол. В общей сложности за время службы солдат, не желающий «жить по трафарету», провел на гауптвахте 200 суток.

Плохая армейская характеристика не позволила ему поступить в вуз, например в Суриковский институт. И высшее образование ему заменили студии и изучение древнерусской иконописи в Ферапонтове, Кириллове, Новгороде, Тутаеве.

Преподавать в этих изостудиях устраивались отовсюду изгнанные «формалисты»: «бубнововалетец» Александр Куприн, «новый реалист» Элий Белютин, бывшие члены группы «НОЖ» — Моисей Хазанов, Александр Глускин и Михаил Перуцкий.

Куприн подарил Марлену Шпиндлеру свою монографию с надписью «Моему талантливому ученику».

Элий Белютин, рассматривая работы ученика, попросил в дар понравившиеся ему «Карусели в парке культуры после первого снега». Свой самый любимый этюд художник отдал учителю с неохотой.

Однажды студия Белютина отправилась в поездку на теплоходе по Волге. Сохранилась фотография, на обратной стороне которой рукой Шпиндлера написано: «Группа идиотов во главе со мной».

Едва ли художника Михаила Шварцмана, с которым его свела студия Белютина, можно считать учителем Шпиндлера, хотя в «иературах» первого и полуабстракциях второго улавливается нечто общее. Обоих можно назвать продолжателями идей художников‑евреев, представителей авангарда и модернизма, свое национальное самосознание выражавших в формах, созвучных современности.

Но кто у кого, Шварцман у Шпиндлера или наоборот, позаимствовал прием — еще вопрос. По одной из версий, Шварцман оказался в мастерской Шпиндлера в его отсутствие и увидел «знаковые» темперные абстракции, которые художник никому еще не показывал.

На фоне контрастного, без полутонов, цвета — розового, красного, желтого, голубого, черного, зеленого, изысканного серого — проступали контуры, силуэты и таинственные формы: лики, ритуальные существа, звери, куклы, круг в круге.

Для Шпиндлера тот случай стал огромной травмой. Он разочаровался в людях, никого больше не пускал на порог своей мастерской и с большой неохотой расставался с работами.

Творчеству, прошитому элементами разных эпох, религий, визуальных культур, временами — стилистическим разбросом, трудно подобрать определение, с чем и сам Шпиндлер был согласен: «Направления, по‑моему, никакого у меня нет… Есть немного стихийной архаики».

При жизни художник славы не снискал, не получил ни эпитета «выдающийся», ни статуса «неофициальный», ни в одну из андерграундных групп не входил, хотя участвовал в молодежных выставках.

Холсты подписывал тремя перечеркнутыми штрихами.

Кстати, в «тотемах» и символах Шпиндлера Михаил Шварцман заметил дизайнерские задатки и составил протекцию при устройстве в «Промграфику».

Комбинат графических искусств оказался единственным, хотя и недолгим местом службы художника, где тот занимался разработкой товарных знаков, или, как сейчас говорят, логотипов. Деятельность была для него новой, но он сделался в ней виртуозом: помогли необыкновенная фантазия и упорство.

Плакат «Только знак — спасение» висел на стене в мастерской Шпиндлера.

Три срока

Неуживчивый характер не раз подводил Марлена. В день 50‑летия Октября у входа в ресторан «Центральный» он заступился за приятеля по изостудии, сорвал фуражку с головы швейцара и растоптал ее.

Наряд милиции схватил Шпиндлера. Месяц он провел в Бутырке.

За освобождением последовало и увольнение художника со скверной репутацией с комбината: во время спора об искусстве Шпиндлер ударил коллегу совком для мусора.

Марлен уединился в Краскове, целиком посвятил себя живописи. Рядом с ним находились любимая жена Лидия Токарева и дочь Маша.

В продовольственном магазине он брал мешки из‑под соли и сахара и из этой крупнозернистой мешковины делал холсты. Рельеф грубой ткани «вдохновлял, приближал к земле». Подрамники мастерил из досок сломанного забора. Краски добывал из перемолотых в порошок камней, подобранных в окрестностях села Ферапонтово, плюс яичный желток. Иногда писал на изрядно потертых клеенках. Работал быстро, в технике фрески, после сушил паяльной лампой и любовался образовавшимися трещинами‑кракелюрами на полотнах, и без того «взорванных» экспрессией.

В вещах 1970‑х годов Шпиндлер развивает найденный им прием, обращаясь к наскальным рисункам, язычеству и иудаизму. Прибегает к «говорящим» знакам, использует пластику форм на контрастном фоне, выразительные глаза диковинных существ.

Чтобы написать автопортрет, Шпиндлеру достаточно было нескольких красочных пятен, ритмичных ударов кисти, перекрещивающихся штрихов, линий.

Когда всплывали у него воспоминания о среднеазиатском детстве, мрачная палитра озарялась солнцем и праздником.

Отдавая всю энергию абстракции, Шпиндлер не снижал упрямства и при любых обстоятельствах продолжал писать полные спокойствия и гармонии пейзажи.

Из этого, казалось бы, противоречия была соткана двойственность его творческой натуры.

Даже в тюремной камере, в одиночке, он продолжал писать пейзажи, но только уже по памяти: «Эх, если б сейчас был холст и не было решетки…»

Да, у него случился очередной конфликт с законом. В 1976 году Шпиндлер был обвинен второй раз, теперь уже в тунеядстве. На ум приходит параллель с арестом Иосифа Бродского.

Марлена на два с половиной года отправили в Вологду на исправительные работы. Впоследствии добавили еще три года.

Гуашью, тушью, шариковой ручкой на бумаге он рисовал в вологодской тюрьме все то, что его окружало: играющих в домино и шахматы сокамерников под окном с решеткой, натюрморт с газетой.

Его работы передавали на волю местные водители грузовиков. Если картины попадались в руки охранникам при досмотре, их немедленно сжигали.

Наконец отбывшему свой срок Шпиндлеру еще пять лет предписывалось жить за 101‑м километром.

Им был выбран город Александров Владимирской области. Здесь Марлен опять оказался увлечен живописью.

В его работы вернулся яркий свет, чье отсутствие так удручало в тюремной камере, а с ним и цвет.

Уставший от одиночества, Марлен в 1986 году тайно приехал в Красково, к семье. Сосед‑антисемит увидел его и вызвал милицию. Донос и приговор: четыре года тюрьмы строгого режима в Угличе.

В третий срок из работ узника, чаще всего это были клочки оберточной бумаги, напрочь уходит абстракция, предоставив место реализму горькой неволи, ее примитивным атрибутам.

Итак, в тюрьмах и ссылках Марлен Шпиндлер провел 15 лет. Но обиды, как ни странно, не испытывал.

Только с началом перестройки, летом 1989 года, он оказывается на свободе. Но тут его подстерегает инсульт и лишает возможности работать.

Шпиндлеру все же довелось единожды почувствовать себя известным художником: в 1996 году в Третьяковской галерее, в зале в Лаврушинском переулке, открылась его персональная выставка. Впрочем, настоящая слава пришла все‑таки позже.