Александр Бараш о книге своих переводов стихотворений Йегуды Амихая

ЛИНОР ГОРАЛИК → С чего начались ваши отношения с Амихаем и как это связано с вашей собственной поэтикой? Это же многолетние отношения?.. Как выглядела их динамика на фоне динамики ваших собственных стихов?

АЛЕКСАНДР БАРАШ ← Я начал переводить ивритских поэтов, и среди них Амихая, на рубеже 2000‑х. И связано это было с этапом вживания в израильскую жизнь в целом, примерно через десять лет после моего приезда в Иерусалим из Москвы. К этому времени произошло какое‑то естественное соединение и с ландшафтом, и с «буквами». Прямой связи между динамикой моих стихов и переводами на уровне текстов, насколько я сейчас это вижу, не было. Тут вопрос более общего опыта… Первым ивритским поэтом, которого я начал переводить, был Дан Пагис. Йегуда Амихай возник позже, а по‑настоящему оказался важен уже только в десятых годах, особенно в последние несколько лет.

Я всегда занимался переводами без какой‑либо практической нацеленности — в общем, «по прихоти». Что‑то читаешь, возникает счастливое желание перевести: проговорить про себя, попробовать на «вкус и цвет», сделать это живым по‑русски, так же, как на иврите. Психологически — удовольствие, нечто вроде медитации… С Амихаем произошло нечто более сильное: близость чужого опыта и речи об этом — до спазма в горле. Ощущение, что он меня, человека уже совсем не юного, может чему‑то научить. У Амихая удивительное сочетание глубочайших трагических переживаний и эмоциональной благодатности — одновременно. И для меня это большой урок и поддержка.

Впрочем, есть все же одно совпадение в поэтике и в динамике движения текстов — Амихая и моих. Амихай близок к англо‑американской поэзии, и мне она всегда была наиболее близка. С середины 1990‑х, со стихов, вошедших в книгу «Средиземноморская нота», я прошел в этом направлении дальше, чем ранее, меняя ритмический рисунок и теряя по дороге рифмы или меняя рифмы на диссонансные… И динамика эта совпала с опытом сближения с ивритской поэзией, главным образом с Амихаем.

ЛГ → У Амихая совершенно особенный статус в ивритской культуре — и это влияет на прочтение его текстов. Русскоязычный читатель может этот статус понимать, но не ощущать. Как, на ваш взгляд, тексты Амихая будут звучать для этого читателя?

АБ ← Да, статус особенный. На разных церемониях, от свадеб до похорон и включая самые пафосные государственные церемонии, чтение текстов Амихая заменяет молитвы или официальные речи. Альтернатива внешней торжественности. Этот статус возник потому, что тексты Йегуды Амихая могут заменить те или иные формы торжественности или официальности: сохраняя значимость, существенность — и в то же время возвращая человеческую естественность, живую ткань словам о любви, чувстве утраты, общности в момент испытаний. Это создало его статус в Израиле и сделало его наиболее переводимым ивритским поэтом в мире. Стихи Амихая — о войне, любви, Б‑ге, детстве, времени, и все это выглядит как личный дневник, с универсальными темами, близкими любому читателю. В одном из интервью Амихай говорил: «Моей заботой было отсортировать, отделить любовь от войны. Голова была занята любовью, а история в это время была полна опасностей, новостей об убийствах, известий о Холокосте. Это то, что я вложил в свои стихи». Мне кажется, что все это близко российскому опыту, а тип и уровень статуса приложатся.

Стихи Амихая — один из способов преодоления травм ХХ века. Это способ выживания, психологического и эмоционального. Стихи его выросли из дневниковых записей, по жанру близких к предсмертным запискам, как он определял это в позднейших интервью. Записи велись им в перерывах между боями во время Войны за независимость в 1948 году. В них было сочетание экзистенциального отчаяния и любви к жизни во всех проявлениях, в том числе самых мелких и «бытовых». Еще он называл эти записи «вещами чувств». В воспоминаниях близкого знакомого Амихая из числа репатриантов из СССР есть слова, что в Амихае было что‑то от «старого лагерника» — там это тоже увязывалось с мудростью и любовью к жизни.

И кроме того, для израильского массового читателя он чуть ли не в первую очередь «поэт любви», его сборники любовных стихотворений все время переиздаются. Амихая такое реноме раздражало, он говорил: если о нем и возможно сказать как о «поэте любви», то лишь в том смысле, что для него всегда был важен «другой», партнер. Например, одно из его любовных стихотворений, о расставании, кончается так: «И скоро не останется ни одного из нас, чтобы забыть другого»: само собой разумеющееся полное равенство, партнерство и до, и во время, и после истории любви. Кажется, такой нарратив и сам по себе может нечто добавить, если не восполнить, в нашем сознании…

ЛГ → Как вы справлялись с контекстом, который в некоторых стихах Амихая кажется само собой разумеющимся для ивритского читателя, но не вполне очевиден читателю русскоязычному? Влияло ли это на отбор текстов, подачу, язык, на саму переводческую задачу?

АБ ← На отбор текстов по большому счету не влияло. На самом последнем этапе подготовки книги, когда я смотрел, какие тексты добавить для полноты картины, мне пришлось от чего‑то отказаться из‑за того, что текст потонул бы в потоке объяснений, касающихся еврейской традиции или израильских реалий (притом что «изнутри» это не требует объяснений). Но в целом таких случаев было немного. Либо комментариев для просвещенного русского читателя не требуется (достаточно общего знания Библии), либо необходимые комментарии даются в конце книги. Амихай принципиально демократичен и универсален, это касается и его прочтения из других контекстов. Он не требует от читателя, в том числе иностранного, особенных знаний. Моя общая переводческая задача была дать живой русский текст, максимально близкий к оригиналу. Стихи Амихая, с их современным спокойным разговорным ивритом, этому не сопротивляются, а помогают.

ЛГ → Амихай — не единственный, кого вы переводите с иврита, вы последовательно работаете с современной ивритской поэзией. Это не очень благодарная работа: имена российскому читателю незнакомы, вы оказываетесь человеком, двигающимся с очень небольшой группой добровольцев по пересеченной местности. Откуда такая миссия?

АБ ← Это не то что не миссия, а даже не «проект». И совсем без ансамбля, сугубо одиночное плавание. Я переводил стихи Амихая так же, как и Пагиса, как и другие: когда и что мне хотелось, не думая ни о чем, кроме самих стихов. Как поехать на машине куда‑нибудь в иерусалимские горы и посидеть пару часов на камне, глядя на горы и небо. Для книги Амихая, когда зашел разговор об издании, я добавил пару десятков текстов, по собственному свободному выбору. Но потом произошла замечательная история. Я уже сдал книгу в издательство «Книжники», все ушло, оставалось еще два‑три месяца, пока она дозревала в издательстве до момента непосредственной подготовки к печати. Можно было перейти к другим делам, к своим текстам, после полугода полной погруженности в Амихая. Но я не мог отключиться и, сам не зная для чего, просто потому, что ощущал: это лучшее и самое правильное, что я могу сейчас делать, продолжал переводить Амихая, по нескольку стихотворений в неделю. Издательство хотело издать билингву, потом выяснилось, что все же это будет только русский текст. И месяца через три после сдачи книги я написал «Книжникам», что все это время продолжал переводить. В результате мы включили все новые переводы в книгу. Не было «проекта», но задним числом все встало на свои места… Здесь не мистика, а некая логика того, что хорошо и правильно, что «по существу», которая не так уж редко и срабатывает…

Амихай существует в международном контексте, вполне «конвертируем» и может занять для русского читателя то же место в своей «нише», как прозаики — Меир Шалев, Амос Оз и другие — в своей. Открывание новых имен, заполнение лакун — это ведь и потенциал, возможность для читателя увидеть что‑то новое. Амихай, друг Теда Хьюза, переводившего его, корреспондент Пауля Целана, который его высоко ценил, встанет, я надеюсь, на полку русского читателя поэзии в ряду крупнейших авторов второй половины ХХ века, там, где он, собственно, уже давно и должен стоять, по общемировому признанию. Для широкого русского читателя есть возможность прочитать Амихая (может быть, я скажу несколько неожиданные вещи) как продолжение Ремарка: война, любовь, стиль отношения к жизни — или как параллель к ровеснику Окуджаве, с похожим типом доверительности и благодатности.

ЛГ → Есть ли такие тексты Амихая, переводы которых ощущаются вами самим как по‑настоящему удавшиеся? Может, давшиеся каким‑то особым трудом, а может, наоборот, легко, интуитивно «легшие в руку»?

АБ ← Поскольку это была не заказная работа, а «по любви» и по свободному выбору, то каждое стихотворение априори было мне близко. Огромную помощь оказала мне жена Ира: подстрочники мы делали вместе, и «ловля» цитат из Библии или из молитв, нередко косвенных, перетолкованных, была совместным увлекательнейшим занятием. Ключевым моментом было превращение подстрочника в стихотворение, вливание в него света и движения. Каждый раз, когда это происходило, это ощущалось как чудо: мертвая масса подстрочника становилась человеком, пейзажем, многослойным сном.

С точки зрения технической, стилистической основная опасность в переводах Амихая — в передаче этих стихов, поскольку они теснейшим образом связаны с Библией, тем или иным «пафосным» образом. И в лексике, и в синтаксисе. Но ивритский оригинал — и библейский, и современный литературный язык соответственно — фундаментально‑просты, в большой степени разговорны. И я старался так это и передать, но без потери значительности высказывания. Мир, где глобальные библейские события неотличимы от личных историй, где катастрофы и любовь — в одном узле жизни, в одном благословенном спазме, который длится тысячелетиями и умещается в благословении, длящемся, может быть, несколько секунд, — проявляется уже в первом стихотворении Амихая, которым открывается книга:

Если будет новый потоп, то праотец Ной
вместе со всеми парными тварями возьмет нас с тобой.

С парой слонов, парой мышей, с птицами и зверями,
со всеми, кто чист и нечист, мы поплывем над волнами.

Для лучшего мира, завернув, как побег винограда,
нас сохранит праотец Ной для нового сада.

И перевод этого текста, насколько я помню, был не работой, а попыткой повторения блаженного выдоха существования, вслед за ивритским оригиналом.