3 декабря в Петербурге, не дожив месяц до 80‑летия, умер историк литературы Борис Фрезинский.
Борису Фрезинскому было 12 лет, когда он прочитал роман Ильи Эренбурга «Буря», увлекший его «широкой панорамой событий предвоенных и военных лет». С тех пор он стал читать прозу, стихи, статьи писателя, следить за его газетными выступлениями. Ничего удивительного в этом не было: Эренбурга тогда читали все. Не слишком преувеличивая, можно сказать, что то была эпоха Эренбурга: Эренбург придумал для нее название — «оттепель»; Эренбург написал одну из главных книг той эпохи — «Люди, годы, жизнь».
Но для Бориса Фрезинского подростковое увлечение стало судьбой. В 1966 году он поздравил писателя с 75‑летием и попросил дополнить книгу мемуаров рассказом о Бухарине. Эренбург ответил письмом: воспоминания о друге юности написаны, дальнейшее зависит не от него. Два с лишним десятилетия спустя Фрезинский подготовит первое полное издание «Люди, годы, жизнь» с той самой «бухаринской» главой.
Через полтора года после того обмена письмами Эренбург умер, и Борис Фрезинский начал собирать все, что связано с писателем: первые издания, автографы, письма, записывать воспоминания тех, кто его знал. Он подружился с дочерью Эренбурга Ириной, она завещала ему ту часть архива, которая не была сдана на государственное хранение и хранилась у нее дома.
Параллельно шла другая жизнь: Фрезинский окончил физфак ЛГУ, почти 30 лет преподавал высшую математику в Ленинградском электротехническом институте связи. Но когда открылись архивы и стало можно без цензуры выпускать книги Эренбурга и об Эренбурге, он оставил кафедру.
Им сделано колоссально много: несколько переизданий легендарных эренбурговских мемуаров, каждое с исправлениями и дополнениями, собрание сочинений Эренбурга в восьми томах, том стихов и переводов, два тома писем писателя и том писем к нему, тома военной публицистики, вышедший в издательстве «Мосты культуры» альбом «Илья Эренбург с фотоаппаратом. 1923–1944», множество других изданий. Плюс три тома хроники жизни и творчества Эренбурга (в соавторстве с Вячеславом Поповым), плюс книга «Об Илье Эренбурге (книги, люди, страны)» (НЛО, 2013), плюс изданный «Книжниками» сборник «Мозаика еврейских судеб. ХХ век».
Постепенно от основного, эренбурговского, сюжета у Фрезинского стали отпочковываться боковые. Он издавал и комментировал тексты Бухарина, составил томик стихотворений парижской возлюбленной Эренбурга Елизаветы Полонской. От Полонской перешел к ее друзьям по кружку «Серапионовых братьев», от Бухарина — к сюжетам, связанным с политической историей советской литературы. Но Эренбург, конечно, всегда оставался для него центральной фигурой.
К своим героям, особенно к главному, Фрезинский был пристрастен и не скрывал этого. Мне довелось редактировать написанную им статью об Эренбурге для словаря «Русские писатели: 1800–1917». Цитаты из эренбурговских симпатизантов (например, Волошина) он старался привести как можно полнее, а негативные отзывы свести к минимуму или вовсе убрать. Мог предложить не упоминать какой‑то из романов Эренбурга 1930‑х или 1940‑х — «зачем? он не делает чести И.Г.».
Он ощущал себя не только исследователем, биографом, публикатором (хотя и это все умел замечательно), но и хранителем памяти. Рыцарем, оберегающим сюзерена от клеветников, недобросовестных мемуаристов, халтурящих диссертантов. Он любил не только самого Эренбурга, но и его близких, друзей: ту же Полонскую или Овадия Савича, о котором мы с ним много говорили. И этот «эренбургоцентризм», это пожизненное служение вызывали восхищение. Им повезло друг с другом: рыцарю с сюзереном, сюзерену с рыцарем.
