В Москве на 91-м году жизни скончался Борис Жутовский. В память о художнике и писателе мы публикуем материал, вышедший в «Лехаиме» в 2010 году

Творчество Бориса Жутовского многообразно и охватывает самые разные слои, темы и жанры, однако тема еврейская, надолго западающая в память зрителя, занимает особое место и звучит в творчестве художника высоким трезвучием, рождение которого началось давно, с первой поездки за рубеж, случившейся через некоторое время после скандала на выставке в Манеже, после знаменитой нецензурной брани Хрущева. Борис Иосифович испытал шок, вызванный посещением Освенцима: «Это было совершенно пустое стылое пространство с аккуратными бараками. Тротуары были выложены специально отформованной плиткой. И вдруг!.. Горы волос, навсегда покинутые куклы, зубные щетки и протезы… Меня потрясло это преступление против жизни. Именно тогда я и осознал до конца, с кем я и против кого и чего», – рассказывал он в своей маленькой мастерской – шкатулочке с невысокими стенами, увешанными картинами впритык. Повернуться негде. Картины везде, даже на потолке, так что первое ощущение: ты находишься в какой-то другой реальности, где изменяется сам ход времени.

И отовсюду на человека, попавшего в мастерскую к Борису Иосифовичу, наступает цвет: исходит от картин, буквально выплескивается через край, проникает сквозь тебя, отражается от окна, которое выходит на зимний ремонтируемый двор «Маяковки». За окном неуютно и сыро, а здесь, в небольшой комнате, которая кажется бесконечной – столько в ней света и цвета, – оказываешься в мире, которым управляет художник.

Жутовский именно управляет: воспоминаниями, впечатлениями, даже разговорами, чтобы все это превратилось в произведение.

Он берет из мира ту его часть, которая брызжет жизнью, как надкусываемый плод – соком, и переносит на холст. Он вкушает от жизни, как от плода, который многие из нас считают запретным. Получать от жизни удовольствие, делиться ее разнообразнейшими вкусами с окружающими – вот отрада Жутовского. Время дорого и хочется успеть сделать как можно больше. Надо иметь изрядную долю смелости, чтобы жить и думать так, как это делает Жутовский. Он не боится. А этот талант – редкость, даже среди художников. Как и другой дар – жадность до жизни – людей, лиц, впечатлений…

Недавно вышла книга его графических портретов: «Последние люди империи. 101 портрет современников 1973–2003» Книга вышла в издательстве БОНФИ в 2004 году . Стоит взять ее в руки – и каждая линия в его рисунках – свидетельство того, как ему хочется поймать и сохранить время, самое неуловимое, что есть в этом мире.

При чем тут «империя»? Название для книги подарил Жутовскому Искандер – давно, лет тридцать назад. Емкое название, неоднозначное. И населяет книгу Бориса Иосифовича самый разный народ: и артисты, и художники, и дети, и ученые… Эйдельман и Гердт, Гинзбург и Хрущев, Сахаров, Райкин… Даже убийцам нашлось в ней место. Со всеми, кто поселился на страницах книги, Жутовский был знаком. Он приглашал некоторых людей в свою мастерскую специально для того, чтобы сделать их портрет. Как он сам говорит, «только те, кого знал и кого “трогал”. Все с “натуры”. <…> Некоторых не трогал от оторопи величия или страха возмездия». Все эти персонажи, как ни странно, уживаются в одной книжке, как уживались в одной стране. В книге – проще, хотя и жизнь каждого из этих людей – своя, непридуманная, у нее свой рельеф и свои черты лица. И поколение в книге – не одно, но всех объединяет незримо общая судьба. И живые, драгоценные крупицы оседают где-то на дне души. Все они нужны: и блестящие, и неправильной формы, разного цвета, шероховатые на ощупь… Без этого калейдоскоп памяти невозможен. Живые и ушедшие, все они собраны под одной обложкой: последние люди империи.

Рядом с каждой картинкой точный рассказ-комментарий художника. И человек, который был еще пять минут назад совершенно незнаком читателю, почти готов сойти с листа и завести непринужденную беседу (как если бы когда-то разговор прервался по не зависящим от сторон обстоятельствам, да еще и на самом интересном месте, и вот теперь возобновился). В книге сотня современников – целый мир, многоликая память.

Борис Иосифович держится за людей, дорожит ими, дружит с ними. У него есть картина, как он сам говорит, «про прожитое и продуманное, про друзей и близких, про живых и ушедших», которую он «подарил себе» к 50‑летнему юбилею, еще в 1982 году. Сейчас эта работа закончена – огромная деревянная панель, разделенная на равные квадраты, числом семьдесят пять. Она состоит из трех равных блоков. В первых двух умещается пять серий: «Природа», «Память», «Искусство», «Друзья», «Гении», по десять фрагментов в каждой. И есть еще шестая, она называется «Годы» – в ней двадцать пять фрагментов. Они созданы из совершенно разных материалов, то, что загадочно называют «смешанной техникой». Здесь есть и металл, и камень, и лак – и все это художник собрал воедино. И почти все, что он сделал, – про людей.

Отец художника погиб, когда Жутовскому было пять с половиной лет, на Северной Двине, в 1938 году, в самый разгар репрессий, возвращаясь из арктической экспедиции. Тем самым избежал лагеря. Похоронили с почестями, на Новодевичьем. А останься жив – посадили бы. Безумие времени… Художник отца не помнит, но все равно создает его образ. В полиптихе «Как один день» (серия «Память») – черный профиль на фоне документов Иосифа Жутовского. Вот и все, что остается от человека.

Две картины – «Отец» и «Мама» (оргалит, рельеф, смешанная техника, серебро, золото). Разделенные на черное и белое, с рельефом и контррельефом мужской и женской фигур. И среди золота и серебра – колючая проволока, которая «прорастает» фигуры. Вот они – несвобода и страх поколения, постоянно живущие в мыслях и творчестве, – бесконечное количество раз.

Жутовский сохранил то качество, которое присуще детям и от которого убегают взрослые: он постоянно готов пробовать мир на вкус. Люди вырастают и обрывают нити, которые связывают их с миром. Они перестают слушать землю. Насколько же художник ближе к миру, как он есть, чем большинство из нас. К пониманию, каков этот мир на самом деле. Редкий диалог между необъятным и человеком, редкая удача – смотреть в глаза того настоящего мира, от которого иные прячутся и отворачиваются всю свою жизнь.

Все его работы – это разговор о страхах и болях XX века. Он и наблюдатель, и репортер, тщательно следящий за чем-то неуловимо важным. Фиксирует, выражает то, что происходит вокруг, болеет тем, что его окружает. Но помимо бесконечного и бессмысленного страха, который дал миру XX век, он подарил нам и другое: невероятный всплеск европейской культуры. Всплеск, не в последнюю очередь обусловленный столкновением с культурой еврейской, к концу XIX века выплеснувшейся за пределы местечек и заставившей культуру европейскую плодоносить, как плодовое дерево заставляет плодоносить привой. Эйнштейн и Кафка, Шостакович и Шагал… Произошла встреча двух миров, до того живших бок о бок, но не очень-то друг к другу приглядывавшихся… Все изменилась, Европа будто начала жить заново. Концентрация человеческих талантов и качеств, побед была гораздо выше, чем могла себе представить Европа без еврейской культуры. Со временем эйфория от этого культурного шока несколько поутихла… Но случились 30-е, а затем и 40-е годы, которые совпали с этим культурным всплеском. Эти страшные годы полностью изменили карту мира и породили множество больных вопросов, которые и сегодня не оставляют нас в покое.

Дело художника, с точки зрения Бориса Иосифовича, – реакция на происходящее на Земле. А картина, скульптура, рисунок – это попытка осмысления.

Лично для него отношения с традицией определяются как «предмет поведения человека на земле».

Говорит об этом легко. Но делает вещи, вбирающие в себя боль и память и заставляющие вновь и вновь задавать проклятые вопросы. Таков его триптих, который находится в музее Людвига в Кельне: «Память. Польша-1965» («Памяти жертв Освенцима», «Памяти польских солдат», «Памяти евреев Треблинки»). В одной из частей триптиха он использовал восковой цветок с венка на печи Освенцима в центре звезды Давида. Даже воспроизведенный на бумаге, этот триптих оставляет борозды в сознании. Начинает работать собственная память, которой нужен был этот толчок, чтобы отозваться. И перед глазами предстает иная картина – та, которую никогда не видел, но почему-то знаешь до мельчайших деталей. Глубинный, почти животный ужас заключен в этом триптихе. И об этом ужасе нужно напоминать, нужно предупреждать о прошлом, чтобы оно не прорвалось в будущее.

В начале 90-х годов, когда рухнул «железный занавес», поток народа, стремящегося на «историческую родину», резко возрос. И вот – Борис Иосифович в соавторстве с дипломатом Мироном Гордоном, который, кстати говоря, участвовал в установлении дипломатических отношений между Россией и Израилем, придумал сделать книгу для русскоязычных людей об Израиле. Книга называлась так: «Гостевая виза (29 взглядов на Израиль)». Помимо того что разные люди – актеры, писатели, ученые – на страницах этой книги рассуждали об Израиле, целая группа людей отправилась туда, чтобы описать увиденное. Среди ездивших был и Жутовский. Напряжение двухнедельного знакомства со страной не оставляло времени на творчество. Вернувшись, он обратился к одной из своих ранних находок – слепому рисованию. Закрыв глаза, ощупывая другой рукой край листа, он подробно переносил на бумагу картинку событий, сохранившихся в памяти. Уже открыв глаза, слегка «донапрягал» рисунок цветными карандашами. Всего несколько раз в жизни он прибегал к этому изнурительному методу. На сей раз это было удачно.

Его выставки – всегда событие. К сожалению, выставка в Израиле не состоялась. Жаль, даже картины уже привезли. Пришлось возвращать их назад, в мастерскую, так и не дождавшись открытия.

Жутовский – джентльмен удачи. Ему удается поймать эту капризную и непостоянную барышню, что называется, «за хвост». Но она не обижается и делает подарки, позволяет заглянуть на дно души человеческой и даже время от времени разрешает болтать ногами над пропастью бесконечного, но такого короткого времени.

(Опубликовано в №215, март 2010)