Эрнст Неизвестный. «О граде грядущем»

Борис Жутовский 14 августа 2016
Поделиться

9 августа в Нью‑Йорке на 92‑м году ушел из жизни выдающийся скульптор и художник Эрнст Неизвестный.

Он родился 9 апреля 1925 года в Свердловске (ныне Екатеринбург), в семье врача Иосифа Моисеевича Неизвестного и поэтессы Беллы Абрамовны Дижур. Семья не пряталась от своего еврейства, но и — в духовном смысле — на нем не замыкалась. Не думаю, что еврейские корни, иудаизм, оказали сильное влияние на творчество Эрнста. Да и христианство тоже, вопреки мнению некоторых экспертов. Например, к знаменитым своим распятиям Эрнст Неизвестный относился так же, как относились к христианству художники эпохи Возрождения: они для него стали символом борьбы с косностью. Неизвестный был человеком своего времени, и время его было по‑своему ренессансным. Дух искусства, любовь к литературе — вот что он впитал с детства. Уже с 14 лет начал участвовать во всесоюзных конкурсах детского творчества. В 1942 году поступил в художественную школу при Ленинградской академии художеств. Но вскоре, недоучившись, 17‑ти лет от роду, приписал себе год и уехал в Кушку, в военную школу Воздушно‑десантных войск. Оттуда в звании младшего лейтенанта ушел на фронт. В Австрии был тяжело ранен. Врачи констатировали клиническую смерть. Выжил. Этот опыт выживания потом не раз ему пригодился. Кто‑кто, а Эрик имел право сказать главе КГБ Шелепину на выставке в Манеже: «Дай мне пистолет, я на твоих глазах застрелюсь». Как художник Юло Соостер в ответ на истерический вопль Хрущева: «Вас всех в лагеря надо сослать» имел право спокойно возразить ему: «Я семь лет отсидел в лагерях». Позже, после всей этой манежной истории, Эрик говорил мне: «Боба, я пытаюсь дружить с властью как могу. В этой стране, чтобы что‑то сделать, художник должен выцарапать деньги у власти».

Мы познакомились с ним в 1956 году. После окончания института я приехал в Екатеринбург, для подработки взялся иллюстрировать книжку Беллы Дижур. Начал ходить к ней. В один из дней повстречал там Эрика. Белла Абрамовна сказала: «Вот, Боренька, это мой сынок». Эрнст ответил: «О, сейчас поедем с тобой на “Уралмаш”, там мне контрабандой скульптуры льют. Нам их через забор перекинут, а мы с тобой сюда их привезем». Это была скульптура «Старуха» и алюминиевый барельеф «Богиня кибернетики». С них и началась наша дружба. Она длилась и до его отъезда за рубеж, и после. После — больше созванивались.

Я и сейчас часто вступаю с Эриком в астрально‑телеграфические диалоги, иногда мы спорим отчаянно, иногда во всем соглашаемся. Он был одним из немногих, с кем можно было откровенно говорить на табуированные темы. Например, может ли творческий человек избежать общения со спецслужбами или мы все под колпаком? Мы в «оттепельные» годы придумали для гэбэшников такую формулировку: «Мы советские люди и все делаем для пользы своего отечества». Когда Эрик приехал в Москву справлять 80‑летие и Лужков разрешил ему поставить скульптуру на Багратионовском мосту, на открытии Эрнст сказал мне: «Борька, видишь, кто у нас тут стоит? Не узнаешь?» Я ему: «Нет». А он мне: «Как же, это же тот самый гэбэшник, который за нами все ходил… Я подумал и пригласил его. Все‑таки жизнь целая вместе прошла».

Мне кажется, он чуть ли не единственный из больших художников нашего времени, кого на протяжении долгой жизни так унижала своим избыточным вниманием власть. Да и высоколобая критика не обошлась тут без смеси расправы и глумления.

Стоит художнику умереть, его наследие складывается в единое целое, в гармоничную форму, замкнутую его смертью. Так было с Ван Гогом, Матиссом, Шагалом. Уверен, что так будет и с Эрнстом Неизвестным. Для меня он был и останется личностью колоссальной, я ставлю его в один ряд с великими художниками, которых упомянул. Когда узнал, что Эрика больше нет, я пришел к себе в мастерскую, перевернул его портрет, который сделал много лет назад, и прочитал надпись, оставленную им мне: «О граде грядущем». И слова эти обрели для меня совершенно новый смысл.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

В гостях у первой в мире галереи хасидского искусства

За последние десятилетия хасидское искусство заявило о себе как творческое начинание, которое следует принимать всерьез. Ничего этого не случилось бы без благословения и поддержки рабби Менахема‑Мендла Шнеерсона. С тех самых пор, как Ребе возглавил Хабад, он начал формулировать новую роль искусства в еврейской жизни

Революционное представление Ребе о еврейском искусстве

Вопреки утверждению, что религиозному еврею запрещено создавать какие‑либо произведения искусства, Ребе учил, что Б‑г наделяет человека индивидуальными талантами и творческими способностями, и благодаря этому каждый из нас может положительно повлиять на свое окружение. И хотя в искусстве есть свои тонкости, если бы Б‑г не хотел, чтобы мы служили Ему в том числе и посредством искусства, Он запретил бы его

Осквернение Библии Гутенберга чудесным образом помогло еврейской семье 

Cамым заметным достижением Уэллса было приобретение Библии Гутенберга в начале 1920-х годов. В немыслимом акте предпринимательства и одновременно вандализма он разорвал ее и продал отдельными страницами... Часть состояния, которое Уэллс накопил, осквернив самую ценную в мире Библию, оплатила бегство несчастной еврейской семьи из Венгрии и заложила основу для ее новой жизни на другом конце света.