Должны ли американские евреи говорить на иврите?
Материал любезно предоставлен Tablet
Когда 1948‑й год еще не наступил, Давид Бен‑Гурион, рассуждая о будущем сионизма, частенько шутил: «Как мы узнаем, что наша страна стала настоящей страной, такой же, как все остальные? Когда еврейские воры и еврейские проститутки будут обстряпывать свои дела на иврите, а полицейские — тоже на иврите — объявлять: “Вы арестованы!”» Нынче эта шутка — возможно, ее лишь приписывают Бен‑Гуриону — уже не кажется такой остроумной. Государство Израиль — самое что ни на есть настоящее, и людей, которые на иврите разговаривают и пишут, спорят и молятся, думают и видят сны, сейчас больше, чем когда‑либо в еврейской истории. Да и преступление и наказание на иврите — уже не исключение из правил. Собственно, это нечто даже слишком обыденное, ведь Израиль борется с главарями местной мафии и противодействует палестинским террористам, многие из которых свободно говорят на иврите. Те драмы, которые ждут Израиль в будущем, развернутся, видимо, в других сферах: религии и политики, безопасности и государственного управления.
Тем не менее успешное возрождение иврита затемняет более масштабные последствия этого возрождения для отношений между еврейским народом и израильской государственной властью. Как‑никак идеальная страна, говорящая на иврите, основана на образе еврейской автономии — самодостаточного мира, замкнутого в границах своей ивритоязычной территории. Но язык — это своего рода обоюдоострый меч: он одним махом сплачивает национальную общину тем, что обрубает ее культурные связи с миром вокруг.
Однако для евреев повторное овладение языком имело нежданный побочный эффект. Тот же иврит, который служит жизненно важной соединительной тканью, необходимой для установления еврейской государственности, вместе с этим разрубает еврейский народ надвое. С 1948 года половина еврейства живет не только вне Израиля, но и «за бортом» иврита. И этот факт стоило бы обсуждать намного обстоятельнее, чем в наших бесконечных дебатах об отношениях Израиля с диаспорой. Если мы хотим наметить будущее евреев как народа в Израиле и за пределами Израиля, вначале нам следует устранить самую диковинную нелепицу дня сегодняшнего: евреи постепенно превращаются в народ, разделенный общим языком.
Впервые вопрос о языке всплыл в начале ХХ века, при судьбоносном споре о будущем Сиона между Ахадом а‑Амом и Теодором Герцлем. В 1902 году Герцль в утопическом романе «Старая новая земля» (Alteneuland), написанном на немецком, представил в деталях свое видение страны, где 20 лет массовой иммиграции и подгоняемого техническим прогрессом экономического роста обеспечили всем ее жителям мир и процветание. Евреи, мусульмане и христиане счастливо уживались в образцовом демократическом государстве без армии. Решив свой «еврейский вопрос», евреи переключились на усовершенствование «третьего мира». В свою очередь, Ахад а‑Ам высмеивал фантазии Герцля об «идеальном рае», «самой просвещенной маленькой стране», какую только видел мир. За 20 лет, замечал он, не «перекачать» диаспору в Израиль. Земля израильская — ни физически, ни экономически, ни политически — не выдержит таких масштабов иммиграции. Картина еврейско‑арабских отношений, в которой желаемое выдается за действительное, изобличает преднамеренную наивность, несовместимую с силовым характером современной политики. Футурологические концепции без укорененности в прошлом и реалистичного взгляда на настоящее заведут еврейский народ в тупик.
Худшим грехом Герцля в глазах Ахад а‑Ама было то, что он лишил свое грядущее еврейское государство того единственного, что во все исторические периоды было залогом выживания евреев, а именно иврита. Никакое национальное возрождение невозможно без еврейского языка, на котором можно было бы о нем мечтать. Форма и содержание взаимосвязаны. Язык служил для передачи еврейской этики и для формирования еврейского сознания, прокладывал незаменимую пограничную линию между евреями и другими мировыми цивилизациями. В отсутствие языка все дальнейшие достижения еврейской науки и культуры будут лишь бледным подражанием западной цивилизации.
Спустя 100 лет с лишним после того как состоялся этот первый спор, мы вправе спросить: сейчас мы живем в мечте Герцля или в кошмаре Ахада а‑Ама? Пожалуй, есть основания ответить: сегодняшний Израиль доказывает — оба правы наполовину. Герцль пророчил мир и движимое техническим прогрессом процветание. Процветание у нас есть, а мира нет. «Страна стартапов» доселе находится в состоянии войны с соседями и страдает от опасных внутриполитических распрей. Ахад а‑Ам предостерегал, что в Сионе не следует строить Элладу. Современный Израиль — Афины и Иерусалим в одном флаконе, вдобавок щедро приправленные Спартой.
Если Израиль сегодня отчасти доказывает правоту обоих, и Герцля, и Ахада а‑Ама, в одном аспекте он опровергает прогнозы и того, и другого. Возрождение иврита едва ли обрекло Израиль на узость, страшившую Герцля. Но, кстати сказать, и не расширило духовное влияние Израиля в мире, на которое надеялся Ахад а‑Ам. А вот что, тем не менее, ему удалось — открыть новую, пусть и неопределенную главу в отношениях Израиля с остальным еврейским миром.
Всего яснее это видно по сложным родственным отношениям американских евреев и Израиля. Отстраненность или поляризация, недружелюбие или апатия, заступничество или критика — мы ставим много диагнозов и прописываем столь же разнообразные рецепты. Но споры о государственной политике и идеологии отвлекают нас от более существенных и долговременных реалий, заслуживающих нашего внимания. Самая крупная за пределами Израиля еврейская община практикует отношения с еврейским государством всецело на английском языке. Между тем как в израильском обществе есть арабские писатели и политики, рожденные здесь и спорящие на святом языке о справедливости сионизма, лишь немногие американские евреи — вне зависимости от их политической позиции по вопросу Израиля — на иврите могут разве что заказать фалафель. Американские еврейские лидеры бдительно отслеживают, какой образ Израиля рисуют американские политики и СМИ, но практически не соприкасаются с внутренней жизнью израильского общества, которое столь пламенно защищают. Местные федерации и Министерство иностранных дел Израиля спонсируют фестивали израильского кино, концерты и лекции — на английском, не на иврите.
Оказывается, ни Герцль, ни Ахад а‑Ам даже не предвидели, что возникнет мир, где мы живем сейчас. Герцль предполагал, что влияние Европы естественным образом охватит языковую сферу и превратит немецкий язык в lingua franca еврейского мира. Ахад а‑Ам полагал, что успешное еврейское национальное возрождение, каким бы оно ни было, пойдет в другом направлении, и иврит колонизирует еврейскую диаспору. Вот так‑то: наши пророки не оставили никакой карты, которая указала бы нам путь в будущее.
О сегодняшнем Израиле многое узнаешь, когда прибываешь в аэропорт имени Бен‑Гуриона. Длинные, извилистые коридоры, опоясывающие главный зал ожидания, ведут к циклопическому пандусу, спускающемуся в зону прилета. В помещении погранконтроля многоязычный гул звучит громче, когда толпа разбивается на две очереди, тянущиеся бок о бок: по одну сторону — обладатели израильских паспортов, по другую — паспортов прочих государств. Разделение происходит по предсказуемым принципам. Лысые мужчины отрывисто говорят по мобильному на иврите, а крашеные блондинки щебечут по‑русски, без проволочек проходя контроль в очереди для израильских граждан. Христиане, приехавшие с групповыми экскурсиями, и менеджеры южноазиатских ИТ‑компаний терпеливо выстаивают очередь для иностранцев. Арабские семьи сидят в сторонке, дожидаясь некой особой, предназначенной исключительно для них проверки. А еще есть мы — все остальные. В этой толчее мне всегда бросается в глаза одна группа пассажиров: американские еврейские студенты, озадаченно взирающие на указатели на иврите.
В «Операции “Шейлок”» Филип Рот отмечает, насколько радикально одноязычие американских евреев. Американские евреи, пишет Рот, вздумали «быть такими евреями, какими никто еще не осмеливался быть за все три тысячелетия нашей истории: говорить и думать на американском английском и только на американском английском, что непременно обрекало на отступничество». Рот прав в том, что одноязычие само по себе — что‑то вроде современной американской еврейской ереси. Многоязычие неизменно было фактом еврейской жизни на протяжении всей истории. Но на каком бы языке ни говорили евреи — на греческом или арамейском, арабском, идише или ладино, — стержнем духовной и культурной жизни, особенно для образованной элиты, оставался иврит. В современной Америке евреи, напротив, отвергли многоязычие. И вместо этого возвели английский в ранг идеологического выбора, исключающего все другие языки.
В 2013 году исследовательский центр «Пью» провел опрос: согласно ему, лишь половина американских евреев знает ивритский алфавит. Заметьте, не иврит, а ивритский алфавит. Еще меньше (13%) тех, кто утверждает, что понимает значение еврейских слов, когда читает. Заметьте, даже не устную речь, а слова (вероятно, в молитвеннике). Та самая, как считается, высокообразованная или высоко поднявшаяся в научной иерархии еврейская община не выучила начатки иврита.
Эта самонадеянность в полной мере проявляется в аэропорту имени Бен‑Гуриона, когда полки экскурсантов, прибывших по линии «Права рождения» , выходят из аэропорта и садятся в поджидающие их туристические автобусы. При их виде непременно вспоминается песня группы «Типекс», которая называется «А‑Лоазим» — «Иностранцы» (под этим словом подразумеваются и те, кто не говорит на иврите). Израильская рок‑группа беззлобно подшучивает над гостями из Америки, которые гордятся, что умеют сказать на иврите «шалом», и совершают множество других стереотипных, как по готовому сценарию, поступков: с дешевой покровительственной расчувствованностью обнимают израильтян, распевают «Хава нагилу», курят кальян, посещают «Яд ва‑Шем» и фотографируются в кипах. Как подмечено в песне, в армии они не служат, за хлебом в пекарню на углу не бегают и языком не владеют.
Разумеется, эта карикатура на американских евреев заодно служит декларацией израильской еврейской гордости, и можно без труда перечислить кучу тех стереотипных поступков, которые израильтяне совершают, а американские евреи охотно вышучивают. Но на более глубинном уровне песня правдива: она говорит о том, что в Израиле американские евреи — в огромной мере сторонние наблюдатели.
Как будет выглядеть зона прилета в Бен‑Гурионе через несколько десятилетий? Полагаю, мало что изменится. Туда по‑прежнему будут прибывать самолет за самолетом молодые американские евреи, жаждущие породниться с Израилем. Для некоторых это станет глубоко прочувствованным духовным и политическим возвращением на родину. У других поездка в Израиль вызовет озадачивающие, неоднозначные чувства от столкновения со страной, которая для них не своя. Однако, что бы их ни разделяло, между этими многочисленными молодыми людьми будет кое‑что общее: все они обнаружат, что Израиль радушно приветствует их на языке, на котором они не говорят.
Еще в 1950‑х годах великий гебраист Шимон Равидович высказал опасение, что создание Израиля приведет к расколу еврейского мира надвое — на израильтян и евреев. В доказательство он рассказывал байку о двух молодых израильтянках в Лондоне, которые, когда домовладелец‑антисемит отказался сдавать квартиру еврейкам, простодушно и непоколебимо возразили: «Но мы не еврейки, а израильтянки».
Как оказалось, Равидович был и прав, и неправ касательно опасности этой долгосрочной тенденции. В Европе и Северной Америке есть многочисленная израильская диаспора. Нам уже примелькались статьи о том, как много израильтян проживает в Берлине. Американцы израильского происхождения — еще более широкоизвестный феномен. По разным оценкам, на данный момент в США обосновались примерно от 200 до 500 тыс. израильтян. Недавнее учреждение Израильско‑американского совета — похоже, это наполовину ивритский аналог АИКОС , наполовину ландсманшафт новейшего времени — свидетельствует, что эти люди все отчетливее мыслят себя как отдельную группу, а их политический вес растет.
Высказываются самые разные прогнозы о потенциальном будущем этих американцев израильского происхождения. Некоторые обозреватели пренебрежительно называют их «йордим» — так уничижительно обозначают эмигрантов из Израиля. Многие из них, дорожа своими американскими паспортами, обречены говорить на смешанном языке типа спанглиша — гибриде иврита с английским. Такое смешение языков уже слышится в корявом иврите взрослых, выросших здесь американцев израильского происхождения: говорят они на иврите, но думают по‑английски. Другие отмечают, насколько держатся друг за друга американцы израильского происхождения. Как и предыдущие поколения, они образуют иммигрантские анклавы и сохраняют прочные связи с Израилем благодаря связям с родней, двойному гражданству и ивритским СМИ.
Самая крупная за пределами Израиля еврейская община практикует отношения с еврейским государством всецело на английском языке.
Но, разумеется, рано или поздно нам приходится считаться с физическими границами пространства. В аэропорту имени Бен‑Гуриона родители натаскивают детей, как им отвечать на неизбежные вопросы об израильском паспорте, службе в армии и законах о гражданстве, и такое зрелище подчеркивает сложный транснациональный характер этой конкретной общины. «Закон о возвращении» задумывали как «билет» на получение гражданства Израиля, причем «билет в один конец». Понятие «отъезд» в этот план не входило. «Израильтянство» без израильского гражданства — для нас terra incognita .
Какими, в таком случае, будут эти американцы израильского происхождения спустя 20–30 лет? Несложно представить, что американцы израильского происхождения разделятся на две группы в зависимости от своего выбора относительно иврита. Первая группа будет считать «израильтянство» идентичностью вроде той, какой она была в «краях наших предков», а иврит — унаследованным языком . Отказавшись от двойного гражданства, они растворятся в широкой массе американских евреев, чьи связи с израильским обществом вполне реальны, но постепенно ослабевают.
Другие американцы израильского происхождения сделают иврит стержнем своей жизни, стараясь овладеть двумя языками. Эта ивритоязычная когорта, как я предполагаю, не перестанет ощущать тесную связь с Израилем, но одновременно встроится в еврейскую общинную жизнь диаспоры. Частые поездки с семьей в Израиль и летние лагеря помогут им и их детям пустить корни в израильском обществе.
У американцев израильского происхождения неизбежно изменится и подход к взаимодействию с американской еврейской жизнью. В 2017 году Бюро переписи населения США предложило (а позднее отклонило) идею добавить к списку идентичностей в своих опросниках вариант ответа «ближневосточная или североафриканская идентичность», причем одним из подвариантов было бы «израильская» наряду с такими, как «палестинская», «египетская», «сирийская», «иранская» и другие. В этом предположении кроется насмешка судьбы. За несколько десятилетий до этого американские евреи вели трудоемкую судебную тяжбу ради того, чтобы в опросниках для переписи не фигурировало «еврейство». В пункте касательно вероисповедания евреи видели угрозу для своей политической безопасности в американском обществе, в том числе из страха быть обвиненными в двойной лояльности. А теперь израильтянам представился бы шанс на то, что их статус официально признают власти США. Одобрят ли американцы израильского происхождения появление такого варианта в опросниках? Возможно. Но если эти предложения — что маловероятно — примут, они станут лишь еще одним непредсказуемым фактором, влияющим на отношения между американскими евреями, американцами израильского происхождения и Израилем. Даже если ивритоязычные американцы израильского происхождения не отделятся таким образом от других американских евреев, они все равно будут бросать вызов как ивритскому обществу Бен‑Гуриона, так и американской еврейской жизни в плане языка и идентичности. И это подводит нас к последнему элементу головоломки — к тому, как в Израиле смотрят на иврит и еврейскую государственность.
Когда бы я ни приезжал в Израиль, сильнее всего я печалюсь, когда наступает пора уезжать. И это не банальная грусть расставания. И не наваливаются на меня сокрушительное чувство вины или страхи за будущее Израиля. Нет, уезжать мне очень тяжело по куда более прозаичной причине — из‑за неотвратимого спора с охраной аэропорта о языке. «Отчего это вы говорите на иврите?» — неизменно спрашивает сотрудник службы досмотра, а я отвечаю: «Почему бы и нет? Я еврей». «Но вы американец», — парирует сотрудник. На это я отвечаю: «Но я еврей, и мы в Израиле!» В этот абсурдный миг, когда мы препираемся из‑за того, почему это для американского еврея неестественно говорить на иврите, на меня накатывает печаль. Ведь тут‑то всякий раз я понимаю, что язык стал скорее причиной разобщения, чем связующим звеном между Израилем и еврейским миром.
Оставив позади нелепые препирательства из‑за иврита, мы переходим к более рутинным вопросам. Где я живу в США? Есть ли там еврейская община? Хожу ли я в синагогу? Есть ли у меня родственники в Израиле? Где они живут? Как их зовут? И наконец, последний, неизбежный вопрос: есть ли у меня израильский паспорт? Для этого, финального вопроса существует масса практических резонов. Воинская повинность, налоги, визовый режим и попросту логика погранконтроля. За деланно невинным, слегка абсурдным диалогом притаилась в засаде гигантская комплексная система безопасности, неусыпно надзирающая за въездом и выездом.
Но я непременно чувствую в этом вопросе привкус той лицемерной логики, которая определяет израильскую позицию в отношениях Израиля с диаспорой. Иврит — это для израильтян. Слишком хорошее знание иврита — тревожный звоночек. Если кто‑то взял на себя труд выучить иврит, то, по логике вещей, следующий шаг для него — стать гражданином Государства Израиль. В плане политики израильтяне не могут и вообразить американских евреев, кроме как в статусе «зарубежных гостей» и «потенциальных соотечественников». Американец, говорящий на иврите, рискует пошатнуть эту изящную двоичную классификацию.
Израильтянам чудится какая‑то угроза в американских евреях, говорящих на иврите, а американским евреям чудится угроза в двуязычии. Размышления об этом приводят меня не в будущее, а снова в прошлое, к Давиду Бен‑Гуриону. Отец‑основатель Израиля часто описывал сионизм в терминах «еврейской революции». Другие народы, такие, как американцы или французы, боролись за свободу от тирании монархического правления. Но еврейский народ восстал не против конкретного политического строя, а против самой истории. В результате на его стародавней родине родилась заново его суверенная политическая государственность.
Руководя сионистами, Бен‑Гурион стал не просто архитектором еврейской государственности. Заодно он стал и великим современным пророком еврейского политического суверенитета. Краеугольным камнем его революционного видения было «полное собирание изгнанников» со всех концов земли в еврейское государство. Настоятельно требовалось избавиться от «рассеяния» — зависимого положения в диаспоре, которое низводило евреев до статуса «чужестранцев, меньшинства, лишенных отечества, перекати‑поля и отрезанного ломтя», — и сделать так, чтобы на смену ему пришла еврейская политическая репатриация.
Эта централизующая концепция страны и государственности имела свою оборотную сторону — непризнание легитимности диаспоры. И действительно, после 1948 года Бен‑Гурион сделал пресловутое заявление, вызвавшее большую полемику: призвал американских евреев совершать алию. Единственный способ быть воистину частью еврейской нации и жить полнокровной еврейской жизнью, подчеркнул он, это стать гражданином Государства Израиль.
Но не столь широко известно, что в первые годы существования государства Бен‑Гурион все же разработал собственную конструктивную модель отношений мирового еврейства с Израилем. Тогда он изложил план объединения американских евреев и других евреев по всему миру вокруг новой формы сионизма. На знаменитом совещании в 1950 году, где обсуждалась израильская позиция в отношении американского еврейства, Бен‑Гурион сказал советникам, что старые определения и модели теперь не годятся, так как американские евреи не станут массово переселяться в Израиль. «Они знают, по какому адресу дают израильские визы», — угрюмо констатировал он, но не выстраиваются в очередь за визами. «Мы должны трезво проанализировать, — сказал он соратникам, — что они могут дать нам, а мы — им».
Бен‑Гурион полагал, что пришло время для нового «постоянного партнерства», которое держалось бы на трех столпах: глубоком самоотождествлении американских евреев с возрожденным Государством Израиль, изучении ивритской Библии и ее связей с современным израильским отечеством, а также знании иврита. Политика и религия должны были разбудить воображение американского еврейства. Еврейское государство должно было стать средоточием глобального еврейского единства. Но столь же важная роль была уготована ивриту — он стал бы средством объединения израильских и американских евреев.
Бен‑Гурион так и не проработал детально этот языковой аспект своей еврейской революции — тому помешали экономические и политические проблемы, их было слишком много. Политическая целесообразность диктовала, что нужно заручиться поддержкой американских евреев и больше не укорять их за коллективное равнодушие к ивриту. Возрождение иврита было слишком трудоемким и опасным бременем, чтобы взвалить его на плечи страшно занятых, немолодых лидеров американских еврейских общин, чья поддержка требовалась Бен‑Гуриону. Неумолимый прагматик, он понял, что для американских евреев более простым центром политической мифологии и точкой приложения сил станет Государство Израиль. В то время это, возможно, было правильное решение. Но сегодня мы за него расплачиваемся. Бен‑Гуриона давно нет, и его шутка об иврите давно уже не актуальна. Но его еврейская революция до сих пор остается незавершенной.
Оригинальная публикация: Should American Jews Speak Hebrew?
Нафтали Беннет: «Израиль принадлежит всем евреям в мире»
Сион как магистральное направление
