Израильская журналистка Алла Гаврилова обвинила прозаика Александра Иличевского в плагиате. В только что вышедшем романе Иличевского «7 октября» почти дословно использован двухстраничный фрагмент репортажа Гавриловой из Газы. Сторонники Гавриловой обнаружили в книге и другие заимствования. Бурное обсуждение этой истории началось в соцсетях, но через день доплеснуло и до «серьезной» прессы. В результате издательство «Альпина. Проза» по договоренности с автором убрало спорные фрагменты из электронной версии романа и пообещало в случае переиздания изъять их и из печатной.

Хронология событий такова. Несколько месяцев назад Алле Гавриловой сообщили, что Александр Иличевский позаимствовал отрывок из ее материала для своего тогда еще не изданного романа. По версии Гавриловой, она попросила писателя убрать фрагмент или поставить сноску. По версии Иличевского, сошлись на развернутой благодарности автору статьи. В итоге роман вышел с благодарностью Алле Гавриловой, без репортажей которой «книга была бы неполной».

Гаврилова сочла это недостаточным, о чем и написала на своей странице в фейсбуке. Затем она развила тему еще в нескольких постах. Сейчас у первого из них более 500 комментариев и десятки перепостов. Через несколько часов тему обсуждали крупнейшие российские и русско-израильские писатели, филологи, журналисты и просто взволнованная интернет-общественность.

Тем временем доброжелатели нашли в романе Иличевского два заимствования из очерка известного физика и энтомолога Владимира Мурзина «Приключения в пустыне», размещенного в интернете больше 20 лет назад, — про черепах и про термитов. Сам Мурзин умер в 2007 году, его имя в книге Иличевского не упоминается.

Скандал (точнее, то, что в современном русском языке называется изящным словом sratch) летел, как сказано у классика, вперед и выше, всё вперед и выше, очень скоро достигнув верхнего до. Попытки немного снизить градус дискуссии пресекались на корню. Образцово здравая и корректная реплика редактора NEWSru Евгения Финкеля — использование размещенного на нашем сайте репортажа с нами согласовано, претензий к автору романа и издательству не имеем, но и эмоции Аллы Гавриловой можем понять — утонула в негодовании сотен комментаторов: «вы готовы сдать человека, который много лет работал у вас на совесть».

Вообще вся эта история хорошо демонстрирует отличительные черты как сетевых дискуссий, так и переживаемого нами «исторического момента»: утомительную зацикленность на собственных представлениях об этике, готовность сражаться насмерть по пустякам вместо легкой иронично-понимающей улыбки — «слаб человек», сбитое представление о масштабе того или иного явления, пристрастие к мелочной регламентации — в каком месте книги давать ссылку на использованный текст, на какой минуте спрашивать согласия партнера.

Но если «казус Гавриловой» с самого начала казался мне совершенно бесповодным, то «казус Мурзина» представляется гораздо более «проблемным». И не только потому, что в первом случае цитирование сопровождается благодарностью в выражениях, ясно дающих понять, что прозаик так или иначе заимствовал фактуру из репортажей благодаримой. Дело в том, что в случае с Гавриловой абсолютно очевидна функция заимствования — писатель, работая над книгой о местности, где он не был, в поисках аутентичных деталей обратился к свидетельству очевидца. Это ровно то, зачем вообще писатели во все времена обращались к чужим текстам, сочиняя собственные.

Очерк же Мурзина хотя, конечно, не фикшн в чистом виде, но в нем есть сильный художественный элемент. То есть романист, копируя фрагменты этого текста, заимствует не просто детали и фактуру, даже не просто чужой опыт, а чужое зрение, юмор, метафоры. На мой взгляд, это признание писателем своего поражения, пусть и на пространстве в один-два абзаца. Конечно, любой европеец, писавший роман о Китае, но сам там не бывавший, брал описания пустыни Гоби из записок каких-нибудь путешественников, и никто никогда это за особый грех не считал. Но зачем писателю чужие впечатления о близком Негеве, а не о далекой Гоби и недоступной Газе, не очень понятно.

Скандалы, подобные нынешнему, сопровождали литературу с давних времен, но в XXI веке возникают особенно часто. В 2006 году, например, практически одновременно в Британии в плагиате обвинили одного из самых известных английских прозаиков Иэна Макьюэна, а в России — Михаила Шишкина. В 2021 году один самарский историк заявил, что роман Гузели Яхиной «Эшелон на Самарканд» — компиляция из его постов в Живом журнале. Перечень легко продолжить. Скажем, сегодня я узнал про романиста, герой которого, занимающийся русским романтизмом, говорит цитатами из чужой диссертации о Жуковском (без всяких ссылок, разумеется).

Во всех этих случаях обвинения практически никак не сказались на репутациях писателей. Михаил Шишкин ответил обвинителям открытым письмом, где утверждал право прозаика брать нужные ему реалии из «бескрайних залежей мемуарного мусора». На защиту Макьюэна дружно встали его коллеги. Даже легендарный отшельник Томас Пинчон ненадолго вернулся в мир, чтобы подтвердить: да, такова природа писательского труда — искать свое в чужом.

Впрочем, случай Иличевского отличается от перечисленных и в каком-то смысле даже интереснее их. Интереснее — как в некотором роде модельный, как доведение до предела определенной тенденции. В отличие от Яхиной и Макьюэна он не компилировал, а копировал. В отличие от Шишкина он не создает постмодернистские романы-коллажи, романы-палимпсесты, где «чужое слово» — основа конструкции. Ну и — самое главное — тот же Шишкин всем всё доказал своим романом. В случае же с «7 октября» «художественность не победила заимствования», как тонко сформулировал кто-то в соцсетях.

А потому придется — не Иличевскому, а литературному сообществу, если предположить, что таковое существует — искать ответы на самые разные вопросы, которые ставит эта история. Ну, например, допустимо ли использование романистом копипасты — прямого, практически неадаптированного переноса чужого текста в свой? И если да, то в каком объеме? Где та грань, за которой несколько зернышек становятся кучей? Где граница между литературной игрой с «чужим словом» и плагиатом? Уместно ли вообще слово «плагиат» применительно к современной литературе? Как публицистическое слово сочетается с художественным, можно ли вставить журналистский текст в роман без ущерба для последнего? Имеет ли писатель право писать о реальности, которая для него настолько не своя, что единственный способ придать ей аутентичность — это заимствовать куски чужих текстов?

Не исключаю, кстати, что в конце концов ответы на некоторые из этих вопросов могут оказаться в шишкинско-пинчоновском духе. Потому что писательское ремесло — действительно другое. И всеобщее «а уж у меня сколько раз воровали — репортажи, статьи, куски из диссертаций и т.д.», звучащее в эти дни как в защиту, так и в осуждение, совершенно не имеет отношения к делу. У вас крали прозаики? Нет? Тогда извините, но это не ваш случай.

Ибо художественная литература существует по принципиально иным законам, чем журналистика или наука. Здесь другие отношения между своим и чужим, другая этика. Писатель по определению вор, вуайерист, соглядатай, подслушивающий. Для него весь мир сырье — родные, друзья, кошки, собаки, закаты, восходы. И чужие тексты, разумеется. Так всегда было, так, слава богу, и останется.

Другое дело, что где есть материал, там есть и сопротивление материала, и преодоление этого сопротивления. Не детское «хорошо ли брать чужое», а «способен ли я сделать чужое своим». Мало увести черепаху у ближнего своего, приручить ее — вот настоящий вызов. Черепаха Мурзина должна стать черепахой Иличевского, чтобы получить правожительство в его романе. Этот переход часто неопределим и трудноуловим, но именно он в конце концов решает всё.