25 апреля в Петербурге в музее «Эрарта» состоялась премьера отечественной интерпретации нашумевшего спектакля «Суд над Джоном Демьянюком: Холокост кабаре» по пьесе канадского драматурга Джонатана Гарфинкела. После этого спектакль увидели в Киеве, но украинская премьера едва не сорвалась.

Суд над Джоном Демьянюком: Холокост кабаре
Режиссер Илья Мощицкий,
2017

Со скандала и придется начать. 25 апреля главный раввин Украины Моше Асман публично возмутился афишей, висевшей на входе в концерт‑холл «Bel’etage», напротив центральной синагоги. Название «Холокост кабаре» раввин посчитал провокацией. Режиссер постановки Илья Мощицкий и композитор Илья Саратский принесли извинения, отметив, что в спектакле нет ничего антисемитского и оскорбительного — все ровно наоборот. Но руководство зала отказалось предоставить площадку. «Мне сообщили, что им поступил звонок, — прокомментировал Саратский. — Откуда, они не говорят».

После этого спектаклю отказали еще две площадки, и только третья, «32Vozdvizhenka ARTS HOUSE», согласилась его принять. Два представления прошли с аншлагами, о премьере писали, в пресс‑конференции участвовал прилетевший из Канады Джон Гарфинкел. С 2011 года его пьеса ставилась в Германии, США и Канаде, и везде ей сопутствовал успех.

Имя героя пьесы было тогда на слуху, но сегодня, возможно, забылось. Поэтому напомню, что Джон, он же Иван Демьянюк (см.: Борух Горин. Колонка редактора), — последний нацист, осужденный за преступления против человечества во времена Второй мировой войны. Разбирательство длилось с 1981 по 2012 год, до своей смерти Демьянюк прошел ряд судебных процессов. Гарфинкел следил за ними и уже в начале 1990‑х стал работать над пьесой: «Демьянюк — больше, чем простой обвиняемый. Он стал символом — символом попытки найти виновных в кошмарах Второй мировой войны. <…> Возникает ощущение, что на процессе речь идет уже не о нем, а о стремлении Германии юридически примириться со своим прошлым».

О Демьянюке доподлинно известно только то, что он попал в плен, а после войны оказался в США как жертва фашистского режима. У Джона появилась семья, родились дети, он стал обычным трудягой на заводе «Ford». Но в конце 1970‑х годов его берут под стражу и экстрадируют в Израиль по обвинению в том, что он и есть «Иван «Грозный», знаменитый своей жестокостью охранник из Треблинки. С этого момента начинается спектакль.

Существует такой метод лечения заикания: текст, который требуется сказать, предлагается пропеть. На протяжении двух часов актеры петербургских театров (здесь заняты артисты Александринки, Малого драматического, Нового императорского и других театров) поют, пляшут, размахивают кусками сырого мяса, пытаясь поговорить со зрителями о том, о чем принято молчать, отводя грустный взгляд в сторону. Может ли смутить человека веселая песня о смерти в газовой камере? Если быть честным, то нет. Интереснее другой эффект: зритель смотрит всю эту фантасмагорию из песен, танцев и воплей, улыбается, удивляется, а потом по телу проходит холодок ужаса. Прием остранения встряхивает зрителя. Мировые трагедии XX века, ставшие белым шумом, пробуждаются в сознании с новой силой. История Джона становится невыносимым звоном литавр в череде трагедий. Герои постановки обращаются к нему: «Что ты делал во время войны, Джон? Что именно ты делал во время войны?» Ответ повисает в воздухе, потому что не имеет значения. Никто не выгораживает Джона, его вина доказана, та или иная вина. За 30 лет судебных процессов Джон стал призраком. Он стал триггером для 18 человек, которые безоговорочно опознали в нем того карателя из Треблинки, хотя суд Израиля признал, что он им не был. Преступник получил высшую меру наказания — его не лишили жизни, не оставили спокойно досиживать в камере. Он мучительно провел остаток своих дней, отвечая на вопрос: «Что же ты делал во время войны?»

«Холокост кабаре» — это способ произнести вслух то, что в другой ситуации страшно сказать. Создатели хотели эпического театра Брехта, актрисы хотели быть Лайзой Минелли. Зрительный зал «Эрарты» взрывался овациями, хотя желаемого труппа не добилась. Может быть, потому что поющие больше подходили не для спектакля, отсылающего к немецким политическим кабаре, закрытым при нацистах, а для американского шоу «Хор».