Материал любезно предоставлен Tablet

В 1845 году, вскоре после смерти раввина Хаима Пинто, его бывшая служанка, мусульманская крестьянка по имени Малика, увидела Пинто во сне. Раввин попросил ее ухаживать за его могилой, затерянной среди разъеденных ветром скал в нескольких сотнях метров от стен города Эс‑Сувейра на юге Марокко. Я бедна, ответила Малика. А кто позаботится обо мне? Не волнуйся, ответил ей Пинто: мои ученики и паломники, которые будут приходить на мою могилу, позаботятся, чтобы тебе было на что жить, и о твоих потомках они тоже позаботятся.

Эту историю рассказал мне нью‑йоркский раввин, когда около 1500 евреев из Франции, Соединенных Штатов, Израиля, Канады и Аргентины собрались вокруг могилы раввина, сразу после полуночи в годовщину его кончины в августе прошлого года.

Над могилой раввина Хаима Пинто посреди еврейского кладбища Эс‑Сувейры, смотрящего на бескрайние воды Атлантического океана, возвышается усыпальница с полами из полированного мрамора. Могила богато украшена, она выглядит красивее, чем могилы Ари или Рашби или множества других более важных раввинов. У могилы Пинто кажется, будто весь город встает из облаков морского тумана.

В Марокко сейчас проживает 2–3 тыс. евреев — все, что осталось от общины численностью более четверти миллиона человек, существовавшей в начале ХХ века. Поскольку марокканские евреи практически не сталкивались с масштабными гонениями — эта страна зачастую становилась безопасной гаванью для тех, кто скрывался от гонений, — сердца марокканцев‑мусульман и многих евреев марокканского происхождения, живущих в других странах, наполняются гордостью. Духи евреев навещают мусульман во сне, а мальчишки в бывшем еврейском квартале Марракеша, который называется Мелах, на иврите объясняют, как пройти к синагоге «Слат аль‑Азама». «Здесь каждый может удостоиться чуда от раввина Хаима Пинто», — говорит паломник в толпе, направляющейся к могиле под звуки волн в ночной темноте.

В тот же день у стен Старого города в большом шатре проходили субботние богослужения; несколькими днями ранее раввин Давид Пинто читал молитву «Биркат а‑мелех» в присутствии короля Мухаммеда VI. Такие публичные иудейские мероприятия были бы нежелательны или даже опасны почти в любой другой арабской стране, да и во многих европейских странах. За весь день я не увидел почти ни одного металлодетектора или вооруженного охранника.

И все же иногда нелегко оценить, до какой степени Марокко готово принимать евреев, поддерживая имидж толерантной и милостивой автократии. Представление о благожелательно относящемся к евреям, а значит, либеральном королевстве является полезным с политической точки зрения мифом, и мало кто больше сделал для укрепления этого мифа и создания условий, при которых он звучит убедительно, чем Андре Азулай — правая рука Мухаммеда VI и фигура, не имеющая прецедентов в еврейском и мусульманском мире.

Августовским днем Азулай обратился к 50 участникам первой в мире конференции Мусульманско‑еврейской межконфессиональной коалиции — группе людей разных национальностей и вероисповеданий моложе 40 лет. Он стоял перед портретом Мухаммеда VI в украшенном колоннами главном зале «Дар Суири» — культурного центра, размещающегося в поместье XIX века. Как и всё в Старом городе, «Дар Суири» прячется за безликой внешней стеной, покрытой белой штукатуркой.

Исторические здания Эс‑Сувейры практически лишены внешних украшений и выглядят так, как будто они на несколько столетий древнее, чем на самом деле, или вообще лишены возраста. Они похожи на белые прямоугольные строительные блоки, а улицы города представляют собой строгие белые коридоры, характер которых меняется в зависимости от цвета неба и резких углов падающих теней. Янтарного цвета зубчатые стены вьются среди выщербленных скал вдоль побережья.

Официально Азулай занимает пост экономического советника короля Мухаммеда VI, однако этот титул мало что говорит об истинном содержании должности, которая на самом деле гораздо шире. Он теневой министр иностранных дел, вездесущая «правая рука короля» и человек, усилиями которого в стране сохраняется любая еврейская жизнь и еврейская память.

Азулай — малопримечательный человек 77 лет с седыми волосами и тонкими усиками. Он говорит тихо, иногда почти шепчет в микрофон, и его медленная речь оказывает гипнотическое воздействие. Он родился в Эс‑Сувейре, и этот город, в котором, по его словам, в XIX веке евреи составляли большинство населения, представляет для него своего рода духовный домен. В своей речи он с гордостью рассказывает о многочисленных музыкальных фестивалях, проходящих в городе, в которых участвовали еврейские исполнители и которые отражают многоликую историю города: возрождение Эс‑Сувейры как культурного центра — многолетний проект Азулая. Наша группа посетила три синагоги, и табличка с его именем присутствует в каждой из них.

Азулай убежден: его деятельность в городе показала, что евреи и мусульмане многие века жили рядом и до сих пор могут жить рядом. «Дайте [людям] понять, что на юге Марокко есть место, где они сопротивляются, где они обязаны сопротивляться амнезии, сопротивляться современным тенденциям и впечатлениям от новостей», — просил он нас, говоря по‑английски с таким сильным акцентом, что его тяжело было понять. Иногда слова его казались такими расплывчатыми, что смысл терялся. По мере того как он говорил, его лицо оставалось задумчиво‑неподвижным. Охраны не было видно — даже когда он вывел нашу группу из «Дар Суири» и повел к вскоре открывающемуся Еврейскому музею и научно‑исследовательскому центру. Это крупнейший проект Азулая, и его портрет висит там в ряду портретов других выдающихся евреев, родившихся в Эс‑Сувейре, например ученого‑этнографа Хаима Зафни и эрудита XVIII века раввина Давида Элькаяма.

Вернувшись в Соединенные Штаты, я рассказал знакомому, который многие годы занимается Северной Африкой, что я встречал Азулая, его присутствие произвело на меня сильное и чарующее впечатление, но я не могу вспомнить в его словах ничего интересного. «Именно в этом источник его воздействия», — ответил мне специалист.

Азулай — незаменимый человек в королевстве, человек, который может сделать все, что угодно, благодаря тому что в любой момент может обратиться к самым влиятельным людям, и они не посмеют ему отказать. «Его основная функция в жизни состоит в том, что, когда он садится побеседовать с тобой, ты не узнаешь ничего, а он узнает все», — объяснил мой знакомый. Азулай понимает происходящее так, как может понимать только ближайший советник одного из самых успешных автократов на земле. Слушателю остается только догадываться, что ему может быть известно, потому что азулаи всего мира никогда в жизни не раскроют своих секретов — хотя иногда могут проронить пару намеков.

Азулай начал свою карьеру в правительстве в качестве советника короля Хасана II в 1990 году. В то время Азулай уже несколько десятков лет жил во Франции и работал исполнительным вице‑президентом банка Paribas, отвечая за Ближний Восток и Северную Африку. Одновременно он возглавлял пиар‑отдел банка. Король Хасан II вступил в последнее десятилетие долгого правления в Рабате — 39 лет на троне и целый ряд попыток государственного переворота. Однажды мятежные военные летчики атаковали в небе королевский самолет на истребителях F‑5. Другой бунт сопровождался кровавым побоищем в летнем дворце. Он аннексировал бывшие испанские территории в Западной Сахаре, несколько тысяч его критиков были убиты или исчезли, он сыграл тайную и ключевую роль в арабо‑израильских переговорах. Хасан II провел реформу политической системы Марокко с таким успехом, что смог убедить иностранцев и немалое число своих подданных, что его страна представляет собой прекрасное исключение из хаоса и автократии, царящих в регионе.

Хасан II, скончавшийся в 1999 году, был не менее масштабной исторической фигурой, чем его извечный враг Муаммар аль‑Каддафи. Создается ощущение, будто тот факт, что сейчас он менее известен, тоже был частью какого‑то блестящего плана. В лобби моего отеля в Эс‑Сувейре висел портрет молодого Мухаммеда VI, сидящего на скромном троне, позади которого стоит огромный трон, заполняющий почти все пространство фотографии. Этот пустой трон навевает мысли о человеке, который должен был на нем восседать, — человеке такого масштаба, что физический его образ кажется излишним.

Наследие Хасана II достаточно величественно, и никому не нужно было напоминать, кто все это создал. «Его биография еще не написана», — сказал Азулай в своей речи о Хасане II, не вдаваясь в подробности.

Каким был покойный король? Я спросил об этом Азулая на пресс‑конференции, которая состоялась после его речи. «Он умел быстро принимать решения», — ответил Азулай.

На его лице появилось слабое подобие улыбки: «Он трижды арестовывал меня, — продолжил он. — Я был молод. Когда мне было 19 лет, я был марксистом. Вероятно, я во многом заблуждался». Азулай описал, как встречался с Хасаном II в Париже еще в те времена, когда работал в Paribas. В ходе разговора зашла речь об арестах, Азулай сказал, что стал старше и умнее; Хасан признал, что, возможно, его правительство напрасно несколько раз задерживало молодого человека.

Из этой беседы слушатель понял, что признание достоинств прагматического подхода и способности ваших оппонентов меняться чрезвычайно важно для грамотного правления. Мудрый король и народ, который может завоевать и сохранять доверие этого короля, готовы забыть былые обиды. Они оба понимали это, и поэтому их отношения плодотворно развивались, как и само королевство. «Я не помню года, чтобы мы не проводили какие‑нибудь реформы», — говорит Азулай.

Но возможно, помимо прагматизма, Хасан и Азулай руководствовались общими принципами. Их объединяло представление о Марокко, которое они выработали совместно. Для них это была страна, где древние источники власти, узаконенные, согласованные и в определенном смысле неотделимые от идеального образа Марокко, в состоянии продолжить путь к современности. «Я марокканец, я бербер, я еврей — и, наверное, немного еще и мусульманин», — сказал Азулай в своей речи. «Эту реставрацию провели не евреи, — заметил он, рассказывая о восстановлении Мелаха и многомиллионных проектах по реставрации еврейских памятников по всей стране, часть из которых Азулай возглавляет лично. — Ее провели марокканцы».

Марокко Азулая, как и Марокко Хасана и Марокко Мухаммеда VI, — это государство, где плюрализм, социальная сплоченность и гибкая власть поддерживают марокканскую идентичность в таком состоянии, что она способна сгладить существующие политические и социальные противоречия. Определенную роль в этой идентичности играет и история толерантности и филосемитизма. Возможно, именно деятельность Азулая по строительству национального мифа заставила французского философа Бернара‑Анри Леви написать: «Если среди нас есть Лоренс — но Лоренс без войны, Лоренс мирного времени, более того, еврейский Лоренс, в определенном смысле двойной Лоренс, честный Лоренс — то это он, Андре Азулай».

Национальные мифы воздействуют, только если получается в достаточной степени игнорировать противоречащие им нарративы. Азулай в своей речи развивал мысль, что он понимает марокканских мусульман лучше, чем они сами себя понимают. Интересно, что думают о своем короле или о евреях сами марокканцы в других городах за пределами Эс‑Сувейры или в самой Эс‑Сувейре? Интересно также, почему сотни тысяч евреев уехали из страны, где их якобы так высоко ценят, и что потеряло Марокко навсегда, когда евреи решили уехать?

Эти вопросы марокканцы сами задают себе. На форуме Мусульманско‑еврейской межконфессиональной коалиции присутствовал также Эль‑Мехди Будра, основатель и президент «Мимуны» — организации, которая занимается сохранением памяти о еврейской общине Марокко. Как и большинство сотрудников «Мимуны», Будра, окончивший магистратуру Университета Брандейса по программе изучения мира, конфликтов и сосуществования, не еврей, но он называет себя «евреем по культуре — это часть марокканской многоликой идентичности». Эту организацию основали не политики из Рабата или Касабланки, а студенты Университета Аль‑Ахаваян в Ифране — небольшом городе в центре страны. Во время одного из первых мероприятий, прошедших в 2007 году, «Мимуна» «на один день сделала кампус еврейским», рассказывает Будра. Они принесли экспонаты из еврейского музея в Касабланке, повесили вывески на иврите и провели концерты марокканской еврейской музыки. Сейчас «Мимуна» проводит курсы по истории Холокоста на арабском языке, многочисленные конференции и отправляет марокканцев нееврейского происхождения для налаживания связей с многочисленной марокканской еврейской общиной в Израиле. «Наша работа состоит в сохранении не наследия, а памяти, — уверен Будра. — Одного наследия мне мало».

Когда Азулай умрет, еврейская историческая память в Марокко станет делом молодых и мотивированных неевреев, таких как Будра. Он противопоставляет «старое поколение, которое говорило о евреях с ностальгией, и новое поколение, которое ничего не знает о них». Но он верит, что арабам интересны евреи, которые покинули свои страны или были вынуждены уехать. «Мы представляем собой молчаливое большинство арабского мира», — говорит он.

В Эс‑Сувейре евреи широко представлены на культурных событиях, на периодически проходящем межконфессиональном форуме, на ежегодных паломничествах к могиле Пинто, в отреставрированном Мелахе, в присутствии Азулая. Но большую часть года евреи — это только имена на памятных светильниках в пустых синагогах. Ничто не противостоит полному исчезновению общин, пусть даже марокканские евреи уехали сами и при менее трагических обстоятельствах, чем их единоверцы в Египте или Испании.

Некоторые евреи марокканского происхождения не могут не чувствовать этот диссонанс. Рашель Бенаим, молодая писательница, состоящая в Мусульманско‑еврейской межконфессиональной коалиции, нашла имя своего прадеда где‑то в синагоге «Слат Лкааль», и она точно знает, в каком месте еврейского кладбища Эс‑Сувейры он похоронен. Когда за несколько месяцев до конференции она впервые пришла на кладбище, ее «поразило глубокое ощущение отсутствия покоя, как будто здесь вот‑вот что‑то случится. Я не поняла, что это… Я села в уголке и долго плакала».

Форум и процесс организации интенсивного недельного межконфессионального мероприятия в городе, откуда уехала когда‑то семья ее отца, ответили на некоторые ее вопросы и поставили другие, ответить на которые невозможно. «Я думаю, что беспокойное ощущение еще присутствует, — считает она. — Я не знаю, возможно, этот дискомфорт объясняется вступлением в сферу, которая одновременно такая близкая и такая чужая нам».

Оригинальная публикация: André Azoulay is the most powerful jew in the muslim world