Как вы «вышли» на эту проблему?

Родом я из Мозыря — это одно из тех мест, которые раньше называли штетлом. Дома у нас говорили на идише, и уклад семейный в какой‑то степени был идишский — возможно, в силу этого обстоятельства в 1988 году, когда я уже жил в Минске, в моем сознании произошел слом — захотелось услышать родной маме лошн. Я отыскал единственное место в городе, где мое желание могло бы осуществиться, — религиозную общину, квартировавшую в частном доме. Начал регулярно посещать ее, а уже через год, в 1989‑м, меня избрали председателем общины и я погрузился в обычные на таком посту хлопоты. Самым сложным оказалось собрать «двадцатку» — минимальное количество человек, необходимых для юридической перерегистрации. С Б‑жьей помощью мне это удалось. В те времена люди ведь не особо рвались демонстрировать свою связь с еврейством. После аварии на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 года никто в точности не знал, что на самом деле случилось, но осенью 1989 года была впервые опубликована так называемая «грибная карта». Территория Белоруссии оказалась поделенной на три зоны: места, где нельзя собирать грибы, где можно, но с последующим контролем уровня радиоактивности, и чистая зона. В первую, самую загрязненную, зону и вошел Мозырь — до Чернобыля 50 километров по прямой. Тогда‑то стало ясно, что ситуация серьезная.

Что вы предприняли после того, как получили эту карту?

На тот момент я активно участвовал в легальном еврейском движении. И на проходившем в декабре 1989 года в Москве первом съезде Ваада СССР (Конфедерации еврейских организаций и общин СССР) — первой легальной еврейской организации общесоюзного масштаба — демонстрировал стенд минской общины, частью которого была эта карта. Я сделал все, чтобы привлечь внимание участников съезда к этой проблеме. Привел туда Симху Диница, тогда возглавлявшего «Сохнут», полагая, что он — самый нужный в этом деле человек, я принялся убеждать его, что надо вытаскивать оттуда детей, не дожидаясь, пока родители дозреют до отъезда. Он смотрел на меня как на сумасшедшего. Действительно, с точки зрения политиков и дипломатов, затея выглядела авантюрой. Кроме того, он, как и многие другие, поверить не мог, что еврейские мамы и папы отпустят детей одних в Израиль.

После таких ответов обычно опускаются руки…

Но я‑то верил в то, что родители согласятся отпустить детей, и решил попробовать найти другой путь. После окончания съезда Ваада я поехал в Кунцевскую ешиву, где работали р. Гедалья Рабинович и р. Пинхас Гольдшмидт. Они выслушали меня и обещали помочь. Через некоторое время пришло письмо из голландской организации «Noah’s Ark» («Корабль Ноя»), занимавшейся вывозом еврейских детей в Израиль из тех мест, где появлялась опасность (до нас, к примеру, организация действовала в Иране). Руководил ею Артур Коэн — ветеран голландского Сопротивления. Он и вице‑президент Яков Сандер поняли, что «уже можно». Они приехали в Минск. Я организовал им встречу с двумя заместителями председателя Совета министров Белоруссии — Ниной Мазай и Александром Кичкайло, — одобрившими вывоз детей на лечение и отдых. В марте 1990 года я получил письмо, в котором уведомлялось, что организация «Корабль Ноя» согласна оплатить выезд 250 еврейских детей. Формально говорилось о выезде на шесть месяцев в Нидерланды, но все понимали, что в действительности речь идет о поездке в Израиль, где эти дети смогут остаться.

Как проходила организация выезда?

Прежде всего, встал вопрос: кто будет оформлять документы? У общины таких прав не было. Но в Белоруссии существовало отделение Советского фонда мира, которое возглавлял известный скульптор Заир Азгур. Они согласились помочь. Сам Азгур нами не занимался, поскольку был загружен делами, но нам активно помогал его заместитель, ветеран войны Марат Егоров. А имя Азгура и его статус открывали нужные двери. Когда проблема была решена, возник другой вопрос: как организовать перелет? Прямых рейсов между СССР и Израилем тогда не было. И вот в мае 1990 года Хабад пригласил меня в Нью‑Йорк на встречу с Ребе. У меня с собой было две вещи для передачи ему — книга о Минске и письмо Кичкайло с просьбой к США помочь в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Обычно Ребе раздавал доллары подошедшим, но тут состоялся короткий разговор, во время которого он сказал: «Вам надо работать с правительством, и все будет хорошо». После этого я вернулся в Минск, а вскоре туда прилетел раввин Ицхак Коган, взявший на себя значительную часть работы. Нужно было оповещать людей, проводить собрания с родителями, привезти детей в минский аэропорт. Когда мы собирали детей, то я решил ограничиться населенными пунктами Гомельской области как наиболее пострадавшей от радиоактивного заражения. В итоге набралось 192 ребенка.

А как проходил сам отъезд?

Вначале все складывалось довольно драматично. 31 июля дети, их родители и организаторы поездки прибыли в минский аэропорт. Но самолеты в этот день не прилетели, и никаких сведений о них не было. На следующий день — то же самое. Как выяснилось позже, румынская авиакомпания, отвечая на запрос о цели своего прилета, сообщила о вывозе детей в эмиграцию, хотя официально речь шла об отдыхе и лечении. Пока все утрясали, время прошло. Ни один родитель, ни один ребенок не хотели возвращаться по домам, решили ждать самолеты. На третий день мы поехали в Дом правительства к Ивану Кенику, бывшему председателю Мозырского горисполкома, который сменил Александра Кичкайло на посту зампреда Совмина. Кеник сказал, что уже дал указание Минскому горисполкому обеспечить питание для детей и родителей. Аэропорт «Минск‑2» находился в процессе строительства, и возникли проблемы с предприятиями общепита. Мы договорились, что если самолеты не прилетят и сегодня, то дети будут размещены в студенческих общежитиях столицы Белоруссии. 2 августа в 17.00 в Минск прилетели два самолета «Ан», которые перевезли детей в Лондон. Там должен был ждать самолет «джамбо», чтобы перевезти детей в Израиль. Но в этот день Саддам Хусейн вторгся в Кувейт, и «джамбо» был задержан в Кувейте. А экипажи «Анов» по существующим правилам не могли больше управлять самолетами. Мы уже приготовились вновь сидеть в аэропорту, но тут в дело вмешался известный издатель и мультимиллионер Роберт Максвелл. Он послал свой личный самолет со сменными экипажами в Бухарест. Новые экипажи повели самолеты из Лондона в Тель‑Авив. Встречали нас как сенсацию: первые дети, прилетевшие без родителей, первая группа из зоны чернобыльской аварии.

Много детей осталось в Израиле?

Большая часть осталась в Израиле и дождалась родителей. Кто‑то, как мои племянницы, вернулся домой через пару месяцев. А сейчас они живут в Израиле. Главное, что все дети смогли увидеть страну, пожить в нормальной экологической обстановке. Стало ясно, что дорога открыта. Мы были первыми, потом по этой дороге проследовали десятки тысяч детей — «Сохнут» открыл свои программы вроде «Наале‑16». Но тогда, в августе 1990‑го, сохнутовцы едва меня «не съели». Основная претензия: «Почему вы решили вопрос не с нашей помощью, а с помощью хабадников?» Впрочем, когда я рассказал им о разговоре с Диницем, их пыл поугас. Тем паче что наша работа оказалась полезной для их организации. Приезд еврейских детей в Израиль — проект, в реализации которого приняли участие евреи Белоруссии, Великобритании, Голландии, Израиля, США, нечастый пример еврейской солидарности. К сожалению, мне не удается организовать такого уровня сотрудничество для реализации других проектов, над которыми сейчас работают Всемирная ассоциация белорусских евреев и Ассоциация новых иммигрантов за Государство Израиль и социальную справедливость. Речи идет о выплате пенсий эмигрантам из бывшего СССР и приведении в порядок еврейских захоронений на территории государств — наследников бывших советских республик.

В следующем году будет 30 лет со дня прибытия первых «чернобыльских» детей из СССР в Израиль. Планируете отметить это событие?

Я живу в США. Большая часть детей — в Израиле. Если бы Хабад, Министерство абсорбции, «Сохнут» или другие организации собрали «детей», которым уже под 40 лет, я с удовольствием принял бы участие в этом мероприятии. Думаю, что им будет интересно пообщаться друг с другом, вспомнить Гомель, Мозырь, Наровлю, Хойники.