«На пороге страха» — последняя работа кинодокументалиста Герца Франка, завершенная Марией Кравченко. Картина рассказывает о «человеческой стороне» жизни убийцы Ицхака Рабина, террориста‑одиночки Игаля Амира. Дополнительный интерес к фильму вызвал и тот факт, что снят он был при содействии российского Министерства культуры и получил в России три премии: главный приз Международного кинофестиваля «Зеркало» имени Андрея Тарковского, российскую национальную премию в области неигрового кино «Лавровая ветвь» и «Белого слона» Гильдии киноведов и кинокритиков России. Тем не менее 16 июня министр культуры Израиля Мири Регев выдвинула ультиматум организаторам Международного иерусалимского кинофестиваля, предупредив их о том, что, если документальный фильм будет показан, фестиваль лишится госфинансирования. Послужило ли тому причиной желание министра культуры придать дополнительное обоснование своему предыдущему решению, заморозить субсидии хайфскому театру «Аль‑Мидан» за постановку спектакля «Параллельное время», повествующего о судьбе арабского террориста Валида Дака, или на то были еще какие‑то причины, сказать трудно. Комментируя возникшую ситуацию, президент Израиля Реувен Ривлин заявил, что израильское общество пострадает, если искусство станет жертвой политизации. Случайно ли судьба запараллелила двух убийц? Существует ли в Израиле цензура? Должна ли культура субсидироваться государством? На эти и другие вопросы отвечают кинорежиссер и сценарист Евгений Руман, адвокат, член комиссии коллегии адвокатов Израиля по конституционному праву и правам человека Ицхак Бам, кинорежиссер и сценарист Леон Прудовский, журналист Лев Авенайс, переводчик и журналист Шауль Резник, кинорежиссер Лина Чаплин.

 

Евгений Руман Вмешательство сверху в культурные процессы страны я считаю «красной чертой», которую переходить нельзя ни в коем случае. Казалось бы, с возникшей ситуацией все ясно: пришел «правый» министр и начал, как теперь говорят, «погоню за заголовками» в газетах и журналах. Со стороны Мири Регев это безосновательное вмешательство в культурный процесс. Начать хотя бы с того, что она сама фильм «На пороге страха» не видела. Как можно остановить показ фильма на том лишь основании, что тебя не устраивает его тематика? Для человека, являющегося министром культуры, ситуация не только недопустимая, но еще и смехотворная. Никто не объяснил министру культуры, что в искусстве важно не «что», а «как». Как сделан фильм, как поставлен спектакль… На израильском ТВ телерепортажи об Игале Амире и его жене Ларисе Амир‑Трембовлер выходили не раз и не два, мне непонятно, что могло вдруг так испугать министра культуры. Я, конечно, мог предположить, что фильм Франка вызовет обсуждение в обществе, но не предполагал, насколько бурным оно окажется. О юридической подоплеке дела я молчу: имеет ли право министр культуры отказать в финансировании театру или вывести фильм из программы кинофестиваля? На мой взгляд, нет. Хотя бы потому, что тот же кинофестиваль не нарушал никакого закона, выбрав для себя фильм Герца Франка. Уверен, весь этот скандал нужен был министру культуры как повод напомнить о себе. Должен сказать, что им она воспользовалась с огромным успехом.

Я с цензурой никогда не сталкивался, возможно, это связано с тем, что я больше занимаюсь художественным кино. Безусловно, в Израиле существуют определенные запреты, как правило связанные с обороноспособностью страны, чаще это касается документального кино. Но я полагаю, что подобного рода вещи происходят в той или иной степени в любой стране. Военная цензура — явление социального характера. На мой взгляд, наиболее распространенный и наиболее опасный вид цензуры для художника — это все‑таки самоцензура. Кто‑то боится, что его не поймут, и преднамеренно идет на облегчение темы, кто‑то боится, что ему откажут в финансировании, и поэтому решает не заострять тему. Бывают разные темы, случаются ожесточенные баталии по тому или иному поводу, но цензуры в Израиле точно нет. Большая часть израильского кинематографа поддерживается государственными субсидиями. А это означает, что кинематографисты в Израиле зависят от чиновников, а они, помимо того что бывают «левыми» или «правыми», еще подвержены колебаниям настроения. В случае с Израилем: государство должно спонсировать культуру. Спонсирует же оно образование, безопасность, а культура не менее важная составляющая общества, государства.

Что грозит публичной личности, если ее не устраивает мейнстрим? Думаю, что публичной личности в этом случае грозит линчевание, и ждет оно как людей левых взглядов, так и правых. Сегодня, когда существуют интернет и социальные сети, человека просто затопчут. Мы наблюдаем, как это происходит сейчас против левонастроенных деятелей культуры, поскольку победили правые. Возможно, сказывается и неспокойная политическая ситуация, как внешняя, так и внутренняя. Вообще, должен сказать, что отношения между людьми тут же обостряются, как только речь заходит о представителях элит. Такое впечатление, что само выражение — «представители элит» — вызывает недовольство у определенной прослойки общества. И мейнстрим, как вы называете эту самую многочисленную часть общества, сегодня озлоблен чрезвычайно. Это я еще ничего не сказал о религиозном сегменте общества. Тут тоже свои лидеры, свои предпочтения, эстетические и политические в том числе.

Конечно, это важно, что такой фильм есть, что он будет показан, ведь он часть нашей истории, а его сюжетная составляющая — следствие тех болезненных процессов, которые происходят сегодня в обществе. У меня к фильму «На пороге страха» отношение нейтральное. Я не видел окончательного варианта, но если судить по черновому, это такая попытка коснуться очень болезненных аспектов жизни израильского общества, взглянуть на них под другим углом. В то же время в фильме не говорится ничего нового, ничего из того, что раньше не звучало бы. При всем моем глубоком уважении к Герцу Франку, не уверен, что «На пороге страха» может как‑либо повлиять на дальнейшую судьбу как самого этого общества, так и на судьбу Игаля Амира и Ларисы Амир‑Трембовлер. Люди не склонны тревожить себя подобного рода болезненными вопросами, предпочитают уходить от них. Самое большее, что может произойти в связи с показом фильма, — это новый всплеск статей и обсуждений в СМИ.

 

Ицхак Бам Необходимо провести четкую границу между свободой слова и свободой слова за счет кого‑либо другого. Израильские деятели культуры считают, что налогоплательщики обязаны спонсировать их произведения, тогда как у каждого человека должна быть свобода не финансировать то, что ему не по душе. Поэтому в рамках этого подхода действия Мири Регев имеют под собой законодательную базу. Проблема в том, что эти действия были несколько импульсивными. Одно дело — лишить финансирования театр, который поставил пьесу террориста, другое — пригрозить кинофестивалю, который среди прочих фильмов показал работу Герца Франка об Игале Амире. Мири Регев, судя по всему, хотела создать некую видимость объективности, поскольку израильское общество не любит ни арабских террористов, ни еврейского убийцу премьер‑министра. Но это то же самое, если одновременно с запретом детской порнографии запретить и «Лолиту» Набокова. Фильм всемирно известного режиссера имеет куда более высокую ценность, чем пьеса террориста, получившего образование в тюрьме. Я лично придерживаюсь либертарианских взглядов и считаю, что государство вообще не должно спонсировать культуру. Потому что, если идет речь о материальной поддержке, сразу же возникают вопросы: а что такое культура? кто определяет критерии? почему члены соответствующей комиссии должны решать за налогоплательщика, куда пойдут его деньги? Гораздо логичнее распоряжаться кошельком самостоятельно, хочу — покупаю билет, не хочу — остаюсь дома.

С конца 1980‑х художественной цензуры в Израиле практически не существует. В 1986 году подобная практика завершилась вердиктом Верховного суда по поводу пьесы Ицхака Лаора «Эфраим идет в армию». Там израильские солдаты были изображены форменными зверями и нацистами. Верховный суд пьесу разрешил. В 1950‑х запретили пьесу на идише, по идеологическим причинам.

Есть, конечно, самоцензура. Театры и другие площадки самостоятельно могут принять решение о показе того или иного произведения. Есть также Совет по контролю над кинопродукцией, но в последний раз принятый им запрет на показ фильма был реализован в начале 1970‑х. Тогда речь шла о некоем фильме, посвященном декларируемому праву арабов на возвращение в Палестину. В конце 1980‑х пытались запретить фильм «Последнее искушение Христа» (оскорбляет чувства христиан), из «Империи чувств» в середине 1990‑х пытались вырезать несколько откровенных моментов, наконец, в начале 2000‑х была предпринята попытка запретить фильм «Дженин, Дженин» (вражеская пропаганда). Но все три раза Высший суд отменил решения совета. Сегодня совет занимается максимум определением возрастной категории фильмов.

Коммерческие СМИ руководствуются правилами, которые предъявляет Совет по телерадиовещанию. Запрещены нарушение авторских прав, пропаганда ненависти и тому подобное, но мне лично не встречались израильские произведения искусства, которые подпадали бы под эти статьи. На радиостанции «103 FM» есть две дискуссионные программы, с Натаном Захави, который считается левым, и с правым Йорамом Шефтелем. Радиослушатель может вылить ушат грязи на ведущего, тот вправе ответить ему тем же. На Шефтеля несколько раз подавали в суд, одно из дел он проиграл. Управление по телерадиовещанию иногда штрафует радиостанцию за слишком откровенные перлы. Но штрафы варьируются от 10 до 50 тыс. шекелей, одним рекламным роликом в передаче того же Захави можно запросто «отбить» такую сумму. Поэтому дирекции радиостанции «103 FM» легче платить, чем урезонивать ведущих. Вообще, при нынешней технологии государственная регуляция постепенно теряет всяческий смысл. Раньше были ограниченные общественные ресурсы (радио‑ и телечастоты), их надо было делить. Сегодня любой человек может открыть свой информационный канал в интернете. Через 5–10 лет в любой машине будет стоять интернет‑радио, и выбрать станцию по душе станет так же просто, как сегодня зайти на нужный сайт. Но у меня лично нет сомнений по поводу того, что государство попросту не уследило за технологическим бумом. Если бы интернет не опередил чиновников, была бы регуляция с выдачей лицензий на создание сайтов и государственный интернет‑канал, как в Северной Корее. А так — пока спохватились, уже тысячи сайтов работают, миллионы пользователей их читают.

Если сравнивать Израиль с США, там больше свободы в плане высказываний. Первая поправка к американской Конституции гарантирует полную свободу слова, подстрекательство к насилию и расизму трактуется гораздо уже, нет статьи, позволяющей привлечь за оскорбление в адрес государственного служащего. В 1960‑х вердиктом американского суда была объявлена незаконной статья о привлечении к уголовной ответственности за «оскорбление суда посредством публикаций в прессе». Израильские арабы в соцсетях желали успеха движению «Хамас» — в Америке это не стало бы поводом для полицейского разбирательства. В Израиле могут «наехать» за высказывания в адрес феминисток, арабов, секс‑ и всех прочих меньшинств. В 2007 году Высший суд справедливости отменил назначение бывшего мэра Рамле Йоэля Лави на пост главы Земельного управления за сделанные в прошлом антиарабские высказывания.

Журналист Шмуэль Шницер опубликовал в газете «Маарив» статью против иммиграции выходцев из Эфиопии. Дескать, к еврейству они отношения не имеют, из‑за привезенных заболеваний ложатся тяжелым бременем на систему здравоохранения. Со взглядами Шницера можно спорить, но статья была вполне аргументированная, взвешенная. Когда журналисту была присуждена Премия Израиля, депутат от партии «Авода» Адисо Масала подал иск в Высший суд справедливости, обвинив Шницера в расизме. И премии его лишили. Сейчас Высший суд справедливости ведет себя немного по‑другому. Его подход к таким вопросам менее активистский.

 

Леон Прудовский Сегодняшний Израиль напоминает мне пионерский костер, в который все норовят подбросить свою шишечку и посмотреть, как она будет гореть. История, о которой мы говорим, яйца выеденного не стоила бы, если бы всем не было так нужно заявить о себе. И в первую очередь госпоже Мири Регев. Ее инициативу, разумеется, подхватили все вокруг. И что интересно, по принципу уже печально известному: «Я Пастернака не читал, но…» Мири Регев следовало бы помнить, что она не главный цензор Израиля и не должна указывать, какие спектакли или фильмы показывать, а какие нет, и уж точно в ее обязанности никак не входит угрожать прекращением финансирования театра.

Я сам не раз читал заявки и сценарии, работая в кинофонде, и не раз мне попадались в них идеи, казавшиеся совершенно недопустимыми для отечественного кинопроизводства, но я не называл бы свои отрицательные отзывы на них цензурой. Просто был уверен в их недостаточной художественной ценности.

Должно ли государство спонсировать культуру? Несомненно. Культура — общественная ценность. Не будет культуры, не будет общества. К сожалению, основная масса никак не может взять это в толк, считая культуру неким пустым препровождением времени разжиревшей элиты. На мой взгляд, роль культуры особенно важна сейчас, в тот переломный момент, в котором находится наше общество. Кто мы? Зачем существуем, откуда и куда идем?.. Эти и другие вопросы, актуальные во все времена, и сегодня должны подниматься в кино, театре, литературе и т. д.

В Израиле пока что никто не отменял свободу самовыражения. Мне не очень понятно, как может она «эксплуатироваться во вред». Возможно, речь идет об открытых антиправительственных высказываниях. Если так, то страна, ее общество и культура не должны отождествляться с политикой правительства. «Приносить вред стране» для меня означает категорически отрицать ее право на существование как национальной единицы. А высказывать свое негативное отношение к тем или иным процессам в обществе — вообще‑то и есть задача деятелей культуры и искусства. Еще не было прецедента, когда то или иное произведение искусства приносило бы вред стране. И прямая критика в адрес правительства тоже говорит о наличии в обществе необходимого плюрализма мнений. Это одна из тех основных ценностей, за которые мы должны бороться, если, конечно, хотим жить в демократическом обществе. Но пока что у нас без травли деятелей культуры, высказывающих свои взгляды, не обходится. Главное — раздуть скандал, бросить свою шишечку в костер.

 

Лев Авенайс Мири Регев — случайный человек на посту министра культуры. Бригадный генерал в отставке, политизированная сверх всякой меры. В свое время и в СССР министром культуры недолгое время был Климент Ворошилов. У нас часто путают государство и власть, полагая, что это одно и то же. Путают и левые, и правые. На самом деле у власти могут находиться и находились и те и другие, а государство остается то же самое. Регев абсолютно неправильно понимает функции министра культуры. Министр этого ведомства должен заниматься не репертуарной политикой театров и фестивалей, а развитием библиотек, районных домов культуры (матнасов).

Израильские театры не находятся на бюджете государства. Даже «Габима». Они лишь получают субсидии, потому что театр в такой маленькой стране практически не может быть самоокупаемым. Часть денег дают спонсоры, часть добавляет государство. Но при этом Министерство культуры не должно вмешиваться в репертуарную политику. Если театр делает «антиизраильскую постановку» — добро пожаловать в суд на предмет определения наличия подстрекательства, экстремизма и прочих противозаконных деяний. Так в свое время поступили с фильмом «Дженин, Дженин», и суд не нашел в содержании фильма состава преступления и разрешил его показ. Я не видел ни спектакля, ни фильма, вокруг которых разгорелась полемика сейчас, но я уверен, что не дело министерства оговаривать государственную поддержку идеологическим содержанием. Хороший пример из «параллельной» сферы. Первый канал телевидения является чисто государственным, целиком содержащимся на бюджетные средства. Однако правительство не может диктовать каналу, что ему показывать, а что — нет. И зачастую он показывает критические материалы, которые по классификации Мири Регев вполне могут считаться «антигосударственными».

Полагаю, возможность свободы самовыражения у нас в стране есть. Но при этом художник порой должен иметь смелость на эту свободу, особенно когда он идет против общественного мнения, устоявшихся взглядов и рискует быть непонятым, освистанным, подвергнутым обструкции и резкой критике. Но критика — это одно, а запреты и административные меры — совсем другое. Когда есть второе — свободы самовыражения нет. Идти против мейнстрима всегда непросто. Как я говорил выше, никаких оргвыводов для такой публичной фигуры в Израиле, как правило, нет. Гораздо опаснее для деятеля культуры отношение своей среды, коллег, своей потенциальной аудитории. Причем это ведь во всем мире. Замечательный кинорежиссер Элиа Казан стал изгоем в Голливуде после того, как во времена маккартизма дал показания против своих коллег в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. В Израиле, к сожалению, политические взгляды тоже иногда могут мешать получению общественных премий и наград. Так, большой писатель Эфраим Кишон, придерживавшийся правых взглядов, только в самом конце долгой жизни удостоился Премии Израиля, которой был достоин задолго до этого. Автор замечательных песен Наоми Шемер — тоже человек правых взглядов — при жизни была оттеснена в тень. Но легкой жизни человеку, идущему против течения, нигде и никто не обещает.

Что касается понятия «самовыражение во вред стране», то сама такая постановка вопроса сомнительна. Кто определяет, что во вред стране, а что на пользу? Высказывания академика Сахарова, за которые его преследовали, шли во вред стране, или как раз шли на пользу? Критика нарушений прав человека израильской администрацией на территориях — это во вред стране или приведет к прекращению этих нарушений и очищению общественной атмосферы? Каждое негативное высказывание о нашей стране наносит вред ее имиджу, но, может, и пользу. Ведь оно заставляет людей задуматься над тем, что не все так благостно и есть что исправлять.

Государство обязано спонсировать культуру, причем в гораздо больших объемах, чем оно делает это сейчас. Я имею в виду библиотеки, различные творческие кружки и студии для людей разного возраста — от детей до пенсионеров, субсидированные культурные мероприятия для малообеспеченных слоев населения. Государство должно субсидировать фестивали, театры, кино. Иначе они просто умрут. Подавляющее большинство израильских кинофильмов, даже самых талантливых, не окупаются в прокате. Городской симфонический или камерный оркестр не сможет сам заработать на себя деньги. Ему нужны и спонсоры, и помощь государства. Это важнейший вклад в главное «полезное ископаемое» Израиля — человеческий капитал. Все эти вложения окупаются многократно.

 

Шауль Резник К упомянутым собеседниками категориям имеющей (или имевшей) место цензуры в Израиле следует добавить любопытный подвид — «женскую» цензуру в религиозных СМИ. Алаха отрицательно относится к рассматриванию мужчинами тех женщин, которые не являются их супругами. Рамбам, в частности, упоминает запрет рассматривать даже нейтральные части тела, такие как палец. В связи с этим неудивительно, что в израильской ультраортодоксальной прессе нет женских фотографий. Забавно другое: с появлением на свет компьютеров и графических редакторов печатные СМИ стали публиковать отцензурированные групповые фотографии, не особенно тщательно вымарывая оттуда представительниц слабого пола.

После приведения к присяге нового израильского правительства газета «Йом ле‑йом», принадлежащая сефардской религиозной партии ШАС, поставила на обложку фото свеженазначенных министров. Министр юстиции Айелет Шакед была удалена, на образовавшееся свободное место придвинули Давида Азулая, министра по делам религий. А вот министр по делам пенсионеров Гила Гамлиэль воплотила в жизнь пушкинское «…Нет, весь я не умру» — непрофессиональный графический дизайнер не обратил внимания на ее туфли на каблуках, которые и после хирургической операции в фотошопе продолжили одиноко стоять на ковре за спиной у президента. Такого рода практика доходит до абсурда. Ну, хорошо, можно понять газету «А‑Модиа», которая заретушировала лица на рекламе карнавальных костюмов для малышей. В наш испорченный век не только женские пальцы, но и лица двухлетних малышек могут кое‑кого натолкнуть на нежелательные мысли. Но зачем — в другом объявлении — надо было замазывать физиономии куклам?

Четыре года тому назад издающаяся в Бруклине еврейская газета «Дер цайтунг» подвергла цензуре фото, изображавшее высокопоставленных членов американского правительства в момент получения сообщения о ликвидации Усамы бен Ладена. Госсекретарь Хиллари Клинтон, которая находилась в самом центре, была удалена. Редактору впоследствии пришлось извиняться перед Белым домом, поскольку официальные фотографии такого рода редактуре не подлежат. Жители Вильямсбурга подмигивали: «Посмотрим, как выкрутится “Дер цайтунг”, когда Хиллари станет президентом». Похожая история произошла и с израильской газетой «А‑Мевасер», которая вычистила Ангелу Меркель с фотографии мировых лидеров, марширующих в знак поддержки журнала «Шарли эбдо».

Кстати, несколько десятилетий тому назад ничего подобного не было. На сайте «Бе‑хадрей харедим» не так давно был опубликован видеосюжет о вехах в истории ультраортодоксальной прессы. На весь экран были продемонстрированы пожелтевшие страницы газеты «Дос идише лихт». Несмотря на то что этот печатный орган принадлежал наиболее крайнему флангу обитателей иерусалимского района Меа Шеарим, там запросто публиковались фотографии вечера, организованного женщинами в честь Фейги Тейтельбойм, жены Сатмарского ребе, или групповые фото выпускниц религиозных учебных заведений.

В комментариях под роликом разгорелся яростный спор. Противники цензуры высказывались в духе русской пословицы о дураке, которого заставили Б‑гу молиться, а сторонники справедливо отмечали, что в 60‑х и 70‑х годах прошлого столетия не было и доли нынешних соблазнов, начиная с кабельного телевидения и заканчивая интернетом. Чем больше соблазнов, тем больше должно быть предпринято контрмер.

Итак, женских лиц на страницах ультраортодоксальных газет и журналов нет. Но там нет и — внимание! — женских имен, точнее, их полного написания. Конструкции типа «министр юстиции Ц. Ливни», «депутаты кнессета Амир Перец и Ш. Яхимович» встречаются сплошь и рядом. Кстати, в еженедельнике «Сихат а‑шавуа», который издается Молодежной организацией хасидов Хабада, долгие годы над пересказом бесед Любавичского Ребе стояло: «Переработано Ц. Леванони». Таинственная Ц. в миру носила женское имя Цвия. По слухам, Леванони настояла на сокращении имени самостоятельно, из личной скромности.

Вслед за лицами и именами пришла очередь и… обуви. Из рекламного объявления, в котором был изображен шкаф с полкой для обуви, были удалены женские туфли. Но пальма первенства, вне всякого сомнения, принадлежит больничной кассе «Маккаби». На обложке «светской» ознакомительной брошюры, которая была выпущена летом, было размещено фото бултыхающейся в море семьи, включая мать и дочь. Неизвестный дизайнер «религиозной» версии не стал утруждать себя замарыванием женщин и пририсовыванием кип всем остальным — на обложку было вынесено море как таковое. Без людей, от которых у блюстителей нравственности одни проблемы.

 

Лина Чаплин Причины возникновения подобных историй не первый год требуют разрешения, и полемика, связанная с распоряжением Мири Регев, тоже не сегодня началась. Складывается парадоксальная ситуация: правые израильские политики — да и не они одни — открыто заявляют, что готовы принять и даже субсидировать прямым или косвенным образом любого рода критику в адрес правительства, с одним условием: если она не содержит в себе призывов делегитимации Израиля. Но скажите, кто знает, где кончается критика и начинается пропаганда? Если бы это было возможно, я, конечно, была бы за такой подход. Но поскольку такого человека или организацию не найти, то считаю, что нельзя лишать дотаций театр «Аль‑Мидан» и запрещать спектакль «Параллельное время». Вопрос оценки подобного рода критериев в искусстве настолько темный и непонятный, что лучше бы нашим политикам на этом поле не играть и разрешать все, кроме откровенных призывов уничтожить государство Израиль.

Что касается фильма «На пороге страха» об Игале Амире, то здесь я придерживаюсь примерно той же позиции, правда, в этом случае у меня есть одно личное пристрастие: не люблю и не одобряю документальных фильмов об убийцах. Не хочу, чтобы кто‑то объяснял мне, что они тоже люди и у них есть своя положительная сторона. Мне бы не хотелось, чтобы фильм об Игале Амире демонстрировали на фестивалях и не только, но публично я об этом не заявлю, хотя прекрасно понимаю Мири Регев, как понимаю и то, что этот шаг с ее стороны был чисто политическим: она перестала субсидировать арабский театр и ей надо было что‑то найти для баланса. Фильм Франка подходил для этого как нельзя лучше, так как художественная общественность, в основном левонастроенная, выступила против фильма. Мири Регев, которая пришла из противоположного лагеря, это понимала и решила сделать как бы шаг навстречу этой художественной общественности, но просчиталась.

Когда мы встречались с Герцем Франком, он рассказывал мне о фильме «На пороге страха». Должна оговориться, что всех подробностей той беседы уже не помню, но у меня сложилось впечатление, что он сам искал острые моменты, я бы даже сказала — рейтинговые моменты в теме. С чем это было связано? (Опять же — на мой взгляд.) Герц Франк — режиссер без преувеличения выдающийся — в израильской кинематографической среде не пользовался успехом. В 1997 году он снял фильм «Человек Стены Плача», о раввине Стены Плача Гетце, фильм оказался настолько патриотическим и патетическим, настолько еврейским и сладким, что, возможно, это и было той причиной, из‑за которой он не имел успеха. Творческая интеллигенция старалась всячески избегать такого вот пафосного, патриотического тона. И мне кажется, этого обстоятельства Франк не учел. Впрочем, может, фильм просто оказался неудачным. Такое случается даже с великими режиссерами. Думаю, он это хорошо запомнил и хотел снять фильм резкий, противоречивый, острый.

Я никогда не считала и не считаю, что цензура может идти на пользу художнику. У меня отношение к цензуре однозначно отрицательное. Я сняла в Израиле более пятидесяти фильмов, не считая игровых, и никогда с цензурой не сталкивалась. Может, потому, что не снимала политических фильмов. Именно в силу этого обстоятельства не могу с уверенностью сказать, что цензуры в Израиле нет. Могу лишь заверить, что до сих пор с людьми, высказывающимися против политики правительства Израиля, ничего страшного не случалось.