Павел Полян
Бабий Яр. Рефлексия
М.: Зебра E, 2022. — 606 с. 

«Бабий Яр. Рефлексия» — антология историка и публициста Павла Поляна, в основе которой лежит глубокий анализ источников, хранящих память о трагедии в Бабьем Яре: это поэзия, проза, музыка, живопись и скульптура, кинематограф и телевидение, архитектура, а также СМИ и архивные материалы. Вышедшее в 2022 году издание стало продолжением предыдущей антологии, 2021 года, которую Павел Полян в соавторстве с Дмитрием Бураго приурочил к 80‑й годовщине трагедии в Бабьем Яре.

Антологию‑2021 и Антологию‑2022 от издававшихся ранее собраний литературных произведений о Бабьем Яре отличает особенность композиции: если раньше антологии создавались по алфавитному принципу, то Полян и Бураго для своей работы выбрали хронологический. Распределение текстов по десятилетиям позволило проследить, как трансформировался канон памяти о Бабьем Яре.

В своей рецензии мы сфокусируемся на первой части книги — поэтической, поскольку именно поэзия долгие годы была единственным «местом памяти» для трагедии Бабьего Яра.

Открывает антологию стихотворение Якова Гальперина «Смех», написанное провиденциально еще весной 1941‑го и опубликованное в ноябре того же года. Земляк, друг и переводчик стихотворений Гальперина с украинского языка Марк Бердичевский в русском переводе использовал неавторский заголовок, «Весна в Бабьем Яру», что сбило с толку Поляна, который едва не поместил это стихотворение в основной корпус Антологии‑2021.

И в предыдущей, и в нынешней антологии Полян публикует удивительную биографию поэта‑киевлянина, которому ради спасения пришлось придумать караимское происхождение, а также публиковаться в оуновских (националистических) газетах под псевдонимами Якiв Галич и Микола Первач (опубликованные там материалы составляют весь имеющийся на сегодня корпус его стихотворений, остальное утрачено).

В апреле 1943 года, когда его все‑таки расстреляло гестапо, Якову Гальперину было 19 лет.

Следующий автор — Людмила Титова. Ее поэма о Бабьем Яре, написанная в 1941‑м, но обнаруженная только в 1990‑х годах, стала первым литературным произведением, посвященным уничтожению киевских евреев. Людмила Титова была очевидцем событий, поэтому ее стихотворения — это рассказ свидетеля, для которого единственным языком описания страшной реальности Холокоста стал язык поэзии:

Они кружат по улицам, как звери,

Они каштаны рубят в нашем сквере,

В людей стреляют просто, для забавы,

Ты видишь, видишь, снег идет кровавый,

Идет, и все становится багряным,

Да, и такое снится киевлянам…

И я уже не верю, что когда‑то

Была на свете «Аппассионата».

В то же время поэты, писавшие о Бабьем Яре в 1940‑х годах, испытывают коллективную алекситимию: они не могут подобрать подходящие слова для описания этой реальности. Поэт Ольга Анстей в своем стихотворении «Кирилловские яры» констатирует:

Я не найду для этого слов:

Видите — вот на дороге посуда,

Подранный талес, обрывки Талмуда,

Клочья размытых дождем паспортов!

О невозможности выразить словами происходящее в Киеве пишет и Илья Сельвинский в стихотворении «Я это видел!»:

Нет! Об этом нельзя словами…

Тут надо рычать! Рыдать!

Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,

Заржавленной, как руда…

…Так загреми же, как Дант, как Овидий,

Пусть зарыдает природа сама,

Если

все это

сам ты

видел

И не сошел с ума.

Поэтическим произведениям о Бабьем Яре в 1950‑х годах становится присущ императив сохранения памяти. Так, Лев Озеров в стихотворении «Снова у Бабьего Яра» использует нарратив «передайте об этом детям вашим…»:

Детей сюда водите, — скользким краем

Заросшей ямы пусть пройдут опять…

Мы забываем? — Нет, не забываем!

Мы не имеем права забывать.

А на дихотомии «памятование–забвение» строит свое стихотворение‑диалог с Бабьим Яром Юрий Каплан:

Укрепи меня, Яр. Посели в моем сердце тревогу,

Чтобы я не забыл, чтобы я никогда не простил.

В 1960‑х годах поэт, пишущий о Бабьем Яре, уже не свидетель, а прежде всего фигура, «заряженная» идеологически, его цель — раскрыть глаза на правду. Авторство самого известного текста этого периода принадлежит Евгению Евтушенко.

Поэма «Бабий Яр» принесла ему всемирную славу, была переведена на 72 языка. В своем произведении Евтушенко затрагивает проблемы отсутствия памятного знака у Бабьего Яра и советского антисемитизма. Примечательно, что во второй части Антологии‑2022 есть целая глава под названием «Евгений Евтушенко: стихотворение‑поступок», в которой повествуется о разных коллизиях, возникших после публикации поэмы. Но самое здесь интересное — публикация фрагментов тех писем, которые Евтушенко получил как в свою поддержку, так и от недоброжелателей. В целом письма представляют собой рефлексию на проблему антисемитизма в СССР.

В 1970‑х и 1980‑х годах в поэтическом творчестве на тему Бабьего Яра становится все более популярным повествование от лица жертвы. Так, свою «Поэму существования» Наум Коржавин пишет от лица расстрелянного 15‑летнего мальчишки:

Вот и все. И лежу среди всех, кого тут скосило.

И меня уже нет — даже нету мечты подняться.

Да, своя справедливость ничто без поддержки силы…

Только этого мне не узнать. Мне навеки пятнадцать.

От лица 13‑летнего подростка пишет поэт Риталий Заславский:

Я стою над могилой своей —

столько раз, столько лет, столько дней.

Это мокрые комья земли

мною стать на рассвете могли.

Вот и все. Ни друзей, ни стихов,

ни тоски, ни любви, ни грехов.

В землю выпал из сердца свинец.

Вот и все. Мне тринадцать. Конец.

Мне тринадцать. Сейчас и навек.

Нет веселых струящихся рек.

Не плывут никуда облака,

Не дрожит тонкий стан стебелька.

В отличие от поэзии, в прозе о Бабьем Яре от лица жертвы писала только Людмила Титова: ее рассказ «Ханна» впервые был опубликован спустя 20 лет после написания, в 2006 году.

5 октября 1991 года установлен первый еврейский памятник в Бабьем Яре. После долгих лет в советской парадигме «сионистской пропаганды трагедии Бабьего Яра» и отрицания еврейской национальной трагедии в этом контексте евреи получили право на свое место памяти. Символом этой памяти стала менора. Поэтому и в стихах о Бабьем Яре в 1990‑х годах часто можно встретить образ семисвечника. Стихотворение Исаака Чеповецкого и называется «Менора»:

Менора стала местом притяженья.

Сюда — потоки тысячи людей,

Чтоб прикоснуться, хоть на полмгновенья,

К отцовской боли, к боли матерей.

Из года в год — почти что полстолетья —

Свою свечу, что я зажег в груди,

Несу сюда… Дай Б‑г, чтоб наши дети

Не позабыли этого пути.

Образ меноры присутствует в поэзии Риталия Заславского. Стихотворение 1992 года начинается и закольцовывается строками:

Собираются евреи у меноры —

И еврейские заводят разговоры.

В целом стихам 1990‑х годов уже характерен фокус на еврейской тематике. Яркий пример — стихотворение Татьяны Чайка «Послание из Бабьего Яра»:

Чтобы вечно наша звезда

Восходила среди людей,

Чтобы никто, нигде, никогда

Не страшился, что он — еврей.

И когда от этих могил

Вы вернетесь в свой теплый дом,

Вспомнив тех, кто до вас не дожил,

Вы услышите наше «Шалом».

Более того, встречаются библейские мотивы, инкорпорированные в сюжет о Бабьем Яре. В частности, стихотворение Гелия Аронова «29 сентября»:

Мне желтую звезду — кленовый ломкий лист —

вручает на ходу сентябрь‑авангардист.

Еврейский новый год, в один из этих дней

закружит хоровод невидимых теней.

А бабье лето льет сусальный листопад.

О, праведнейший Лот, не оглянись назад!

Там за спиною залп и пламени язык,

взгляни — и станешь столп, и превратишься в крик.

Тебе дано сполна по праведным делам,

но там твоя жена, и ваши дети там.

В 2000‑х годах заметной становится тема банализации и оскорбления памяти о трагедии Бабьего Яра. Пример тому — стихотворение Шуламиты Чепела «Бабий Яр», которое поэт посвятила «своему народу и украинским подросткам, играющим в футбол под черным памятником Бабьего Яра»:

Футбольный мяч летает по поляне.

Летает мяч. Ну что же, надо жить.

А там, совсем недалеко, под нами,

В безмолвьи жутком мой народ лежит.

Еще одним произведением‑манифестом стал «триптих» Павла Нерлера, в котором он критикует паломников‑хасидов в Умани за то, что они не посещают мемориал «Бабий Яр»:

…Только Умань и в ус не дует,

Отбивает молитвенный шаг.

И хасидский трансфер минует,

Не заедет на тот овраг.

Наконец, в поэзии второго десятилетия XXI века появляется дискурс о коллаборационистах в контексте Бабьего Яра, который в советские годы замалчивался. Новатором здесь становится Семен Чудновский, написавший стихотворение «Послекиевская»:

Б‑жья милость на плечи, не поверишь, но Изя остался живой,

Ночью вылез из яра и вернулся домой.

А соседка‑полячка его обняла, приняла,

а потом донесла, на него донесла, вот такие дела.

В стихотворении Давида Кладинского «Тревожная тишина над Бабьим Яром» можно встретить и нарратив о неонацизме:

Крещатик… Год две тысячи седьмой.

Парад нацистов… Киев, что с тобой?!

Идут они со вскинутой рукой —

по нашей, не берлинской, мостовой.

О поэтических тенденциях 2020‑х годов говорить пока сложно, поскольку новых нарративов в написанных в наши дни стихах еще не возникло. Однако поспешно было бы считать, что язык поэзии больше неактуален для рефлексии трагедии Бабьего Яра. Благодаря возможности онлайн‑публикации стихотворений (а такие Полян тоже включил в свою антологию) современные поэты, которые выбирают темой трагедию Бабьего Яра, не ограничивают себя проверенными нарративами, но все чаще обращаются к этой теме в целях выстраивания актуальной политики памяти.