ПАВЕЛ ПОЛЯН
Географические арабески: пространства вдохновения, свободы и несвободы
М.: Икар, 2017. — 832 с.
Универсальность этого автора, широта охвата наук и искусств напоминают мне о титанах Ренессанса с их всесторонними талантами. И размах «Арабесок» тому подтверждение. Тут и история с географией, и поэзия с социологией. Есть в книге разделы мемуарные. Прежде всего, о родителях, образы которых автор так выразительно, тепло и лаконично написал. У читателя, который еще не сделал этого, не положил на бумагу самое важное, что дойдет до внуков, правнуков, возникает ясное чувство вины, невыполненного долга: «И дедушка, которого не помнишь, / И внук, что не дослушает меня, / Одной землей помазаны и кровью/ И страхом громогласного огня» (стихи автора!). МГУ 1970‑х, геофак, экспедиции, студия Игоря Волгина, откуда столько замечательных поэтов вышло, тоже — в книге. Портреты ученых, коллег, друзей. С особой теплотой — об учителе, «профессоре из местечка» Исааке Моисеевиче Маергойзе.
Центральный раздел книги — «География несвободы, или Российская режимность». Тут и о «наукоградах», и о советских закрытых зонах. С волнением, щемящей горечью читаешь главу о черте оседлости. О вековой череде унижений, лжи и сопротивления. К примеру: «…в 1870–1880‑х годах в гимназиях и университетах отмечался быстрый и опережающий рост числа и доли евреев среди абитуриентов. Не стерпев такого безобразия, правительство ввело в 1886 году numerus clausus для государственных гимназий и университетов, более известную как “трехпроцентная норма”». И далее: «Отец Сергий Булгаков высказался так: “Антисемитизм есть сублимированная зависть к еврейству и соревнование с ним”. Только честное и частное соревнование — это не антисемитизм. Антисемитизм — это поединок заведомо шулерский, с меняющимися по ходу игры правилами».
«Александр III, став царем, зарекомендовал себя убежденным контрреформатором и, наряду с Елизаветой I, пожалуй, самым яростным антисемитом во всей династии Романовых. С изданиями новых Городского и Земского положений у евреев‑налогоплательщиков стали отбирать уже предоставленные его отцом элементы избирательного права, с его воцарением по России прокатилась первая из трех больших волн еврейских погромов — в 1881–1884 годах (две другие — 1903–1906 и 1917–1921 годы — выпадут на властвование Николая II и на безвластие Гражданской войны)».
Черта оседлости при Александре III сжалась, прошли выселения евреев из городов и сел». «Царствование Николая II, начавшееся в октябре 1894 года, явилось продолжением отцовской, а не дедовской линии. Начал он, так сказать, с малых дел, в 1897 году запретил евреям, изучающим фармацевтику, фельдшерское и повивальное искусство, селиться во внутренней России, а в 1899‑м — затруднил запись в купеческое сословие евреев — купцов I гильдии». «Этот последний русский царь, этот будущий православный святой с якобы мироточащим в сегодняшнем Симферополе бюстом, верил не только в Распутина и его байки, но и в “Протоколы сионских мудрецов”, а когда выяснилось, что “Протоколы” однозначно фальшивка, не постеснялся сожалеть об этом. Открыто симпатизируя “Союзу русского народа”, он искренне, как и все черносотенцы, полагал, что в погромах сами жиды и виноваты». Автор констатирует: «Провиденциальная связь между еврейской политикой царя, революцией и судьбой монархии не просто улавливалась, а отчетливо ощущалась». «Участие евреев в революции являлось, по сути, способом войти в большое общество с черного хода. В 1881–1914 годах только в США из России эмигрировало 1,5 млн человек, причем экономически или творчески наиболее активных и продвинутых. Эта мощная (но далеко не последняя) волна еврейской эмиграции из России привела к тому, что ее возможности и шансы богатеть благодаря своим еврейским согражданам ощутимо сузились, тогда как у стран их выхода — прежде всего у США и Палестины — ощутимо расширились».
И далее, через сталинскую попытку создать новое еврейское гетто в виде ЕАО на Дальнем Востоке и «главпуровское отрицание Холокоста», Полян перебрасывает мостик к современной России, где, хоть и с оглядкой на президентский запрет антисемитизма, его ослиные уши торчат из‑под чиновных папах. Яркий пример — пропитанное махровым великодержавным антисемитизмом недавнее высказывание заместителя председателя Госдумы РФ: «Люди, являющиеся внуками и правнуками тех, кто рушил наши храмы, выскочив из‑за черты оседлости с наганом в семнадцатом году, продолжают дело своих дедушек и прадедушек».
Но не будем о грустном. Будем о светлом, коего так много в книге. И, может быть, самое светлое — на Нерли, когда объясняет происхождение своего литературного псевдонима Нерлер — сочетанием тихого, вдохновенного восторга созерцания одного из прекраснейших русских храмов и упрямого идишского «ер»:
И в каком бы ты ни сбылся круге,
что б ни предстояло впереди, —
этой церкви радостные дуги,
словно имя нежное подруги,
будешь помнить и носить в груди!
