Еврейская община поселка содержала небольшой детский дом для сирот; после революции, в период Гражданской войны, количество беспризорников выросло, и к 1919 году в поселке было уже целых пять детских приютов.

Бен-Гурион нередко причинял будущему, а после и уже возникшему Государству Израиль ущерб, но чаще приносил доход. И тот и другой исчислялись миллионами. А первым получателем дохода или потерпевшим убыток бывал сам Старик, его проекты и планы.

С момента публикации в России романа «Жизнь и судьба» и повести «Все течет» прошло около тридцати лет, однако жизнь и судьба автора этих книг вызывают не меньший читательский интерес, чем истории его героев. О корнях Василия Гроссмана, о его человеческих качествах и особенностях характера рассказывает дочь всемирно известного писателя переводчица и прозаик Екатерина Короткова-Гроссман.

Судьба раввина Симона Якобашвили, грузинского еврея, поначалу складывалась весьма удачно: счастли­вое детство в большой состоятельной семье, учеба в лицее, перспектива продолжить образование за гра­ницей, карьера инженера в будущем... Октябрьская революция в России, затем граждан­ская война грубо вторглись в жизнь Симона, разруши­ли его планы, разбили надежды.

Шолом-Бер Фридман пережил нечеловечески трудные детство и юность. Может быть, поэтому так был гостеприимен его дом в Милане, и тысячи людей вспоминают благодарно его доброту и радушие. Фридман по-отцовски заботился о еврейских эмигрантах из России. Но он не любил шума вокруг своего имени. И никогда не говорил о прошлом, о чудом спасшемся из гетто ребенке, которого когда-то шутливо-горько называли Берл-партизан... Исключение впервые было сделано для нашего журнала.

27 сентября 1979 года в израильский кибуц Эйн‑а‑Хореш, где жил Ковнер, приехал Клод Ланцман. Он снимал тогда «Шоа», и интервью с легендарным командиром подполья Виленского гетто должно было войти в этот огромный свидетельский документ. Но не вошло. Теперь же само это интервью — важнейший свидетельский документ длительностью 4,5 часа.

После конца войны бывшие узники Собибора разъехались по всему миру: кто‑то оказался в Советском Союзе, кто‑то в Израиле, кто‑то в Америке, Австралии или даже Бразилии. Потомки этих людей при помощи Фонда Александра Печерского впервые за все годы собрались в Москве на торжества в Еврейском музее. Вместе с ними приехали их истории — причудливые, трагические, счастливые.

На минувшей неделе покинул этот мир рав Элимелех Левенгарц. Более полувека рав Левенгарц прожил в Кфар-Хабаде в центре Израиля, где вместе с братьями работал на небольшой текстильной фабрике. До 33 лет хабадник Левенгарц прожил в СССР: в Москве, Самарканде, Фрунзе и Черновцах в условиях постоянного страха он сохранял верность заповедям Торы. «Лехаим» публикует воспоминания Элимелаха Левенгарца о жизни любавичского хасида в Советском Союзе, записанные несколько лет назад.

В трамвае на Пушкинской площади скандал. Чего только на «жидов» не валят! И в тылах скрываются, и в плен сдаются, и немцам помогают. Ищут, на ком бы выместить злобу. Чего искать? Вот он, исконный козел отпущения. Испокон веков на нем вымещают свои тяготы, болезни простые люди, науськивали и власть имущие, и воспитатели душ. Так было в средние века, при царизме. История повторяется при «культе». Старик ввел целую систему: пятый пункт в анкетах, ограничения, преследования. И что же удивляться, если мещане стали применять физическое воздействие?

В воскресенье, 15 января, ушел из жизни бывший глава ешивы "Томхей Тмимим" раввин Меир Грузман. "Лехаим" публикует воспоминания рава об отце, о детстве в эвакуации в Самарканде и о репариации в Эрец-Исраэль в 1946 году.

В позднесоветский период многие интеллигентные евреи — люди с высшим образованием, работники умственного труда — занимались еврейским интеллектуальным досугом: собирали «еврейские» библиотеки, «коллекционировали» знаменитых евреев или компилировали подобные истории. Рукописные «истории», подобные сочинению Григория Яковлевича Колкера, естественно, не дают нам новых сведений по еврейской истории прошлых столетий, но сообщают кое‑что важное о советских евреях, об их сомнениях и мысленном возвращении к корням в послевоенный период и, наконец, об историописании как одном из способов самостоятельного воссоздания собственной идентичности.

«Советская власть уже была расшатана. Как‑то раз на советской границе таможенник, досматривавший мой багаж, наткнулся на аудиокассету с уроками Торы рава Ицхака Зильбера. Таможенник прослушал немного запись и спрашивает: “Это что‑то в духе Жванецкого?” Я говорю: “Да! Да! Именно в таком духе!” И кассету пропустили».