Из книги «Мост над временем, или Метаисторический роман о тшуве»

Продолжение. Начало см. в № 1–3 (321–323)

Авраам Львович Медалье

С Авраамом Львовичем Медалье я был знаком еще до смерти его брата. Мне он был не только очень симпатичен как человек, но еще и близок в социальном плане: ученый, интеллигент, талмид хахам, человек, в котором сочетались важнейшие для меня качества.

После смерти брата Авраам Львович стал меня принимать у себя дома почти как родственника. Мы много говорили, но эти разговоры были иными по своей стилистике, чем с Авромом‑Аббой и раввином Берлом.

На мою просьбу рассказать о своем отце Авраам Львович поведал историю, которую я слышал потом много раз от разных людей, что не уменьшает ее ценности.

Раввин Шмерьяу‑Лейб Медалье, отец обоих братьев, был не только глубоким знатоком Торы и выдающимся человеком, но и обладал мощной интуицией и способностью предвидеть будущее. По словам Авраама Львовича, он каждому из своих сыновей еще в детские годы указал его предназначение и заповедовал путь в жизни.

Младшему сыну Гилелю он велел заниматься Торой и только Торой, но Торой во всех ее аспектах, всех смыслах и на всех уровнях. Берлу велел заниматься практической алахой и разбираться в специфике ее выполнения в любых условиях, а Аврааму заповедовал учить Тору, знать наизусть все молитвы, даже такие длинные, как служба Йом Кипура, а также… изучать математику. Гилель смог покинуть Советский Союз и стал одним из выдающихся раввинов Европы. Он написал книгу и посвятил ее отцу. Раввин Берл стал раввином в ГУЛАГе. Там было множество религиозных евреев, и с ними постоянно возникали сложные ситуации, необходимо было решать, как себя нужно вести соблюдающему еврею в этом нереальном мире. Тут‑то раввину Берлу и пригодились его познания. Раввин Авраам Медалье, который тоже провел в лагерях многие годы, хотя чуть меньше, чем Берл, в ГУЛАГе также служил раввином, но в несколько ином качестве. Он мог вести любую, даже самую длинную молитву по памяти. Когда Авраама Львовича реабилитировали, он смог найти себе работу как преподаватель математики. Математическое образование он получил еще в детстве и сумел экстерном сдать экзамены, так как его — как сына врага народа — в институт не принимали.

Я нередко провожал Авраама Львовича домой, а жил он в самом центре города, неподалеку от Московского вокзала. Идем мы по Невскому проспекту, кажется возвращаясь из сукки, и вдруг раввин Медалье говорит мне: «Совсем иначе выглядел Невский проспект в двадцатых годах». — «А в чем отличие?» — «В том, что почти на каждом балконе сукка была! Идешь и видишь: там сукка, тут сукка. Но потом это кончилось».

Заходя в гости к Аврааму Львовичу, я прилипал к его книжным полкам. Книг было в доме, конечно, меньше, чем у раввина Берла в синагоге, да и располагались они иначе. Они стояли аккуратно в книжных шкафах, старые, очень красивые, с тиснеными переплетами. Мне всегда интересно разглядывать чужие библиотеки, потому что книжные полки — как бы зеркало человека, выражающее его душу. Снимая с полки Авраама Львовича комментарий Мальбима на Танах, я задавал вопросы. Например, почему Мальбим дает многослойный комментарий, приводит мидраши танаев, формулирует списки вопросов и только потом на них отвечает? Раввин Медалье всегда внимательно выслушивал меня, но отвечал коротко и лаконично. «Мальбим ведь почти наш современник, он не просто комментирует текст, но разговаривает с читателем. Для этого нужно формулировать вопросы. А вы знаете, что Мальбим писал и пьесы?» — спрашивал меня Авраам Львович. Я не знал, но почти не удивлялся. А вот обнаружив на книжной полке Авраама Львовича Шекспира на иврите, я очень удивился и спросил: «Для чего читать на иврите?» — «А почему бы и нет?» — ответил с улыбкой раввин Медалье. В какой‑то момент я осознал, что, несмотря на прекрасный русский язык, для Авраама Львовича, как и для всех евреев его поколения, русский был не первым языком.

Глядя, с каким интересом я разглядываю его книги, Авраам Львович иногда говорил мне: «А эту книгу я могу вам подарить! У меня есть дубликат». Я никогда не отказывался, книга из дома Медалье для меня большая честь. Так часть его библиотеки постепенно перекочевала ко мне.

Однажды я отправился в Среднюю Азию, куда часто ездил в те годы, и по дороге обратно купил несколько сладких и ароматных дынь. Что‑то я оставил дома у родителей, а одну дыню привез Аврааму Львовичу в подарок.

— Я не могу у вас это принять , — совершенно неожиданно для меня заявил раввин.

— Но почему? Вы сомневаетесь в моей искренности?

— Да нет, что вы! Я в ней уверен! Но ведь дыня — это большая ценность. В Ленинграде такие не продаются.

— Но я специально для вас вез из Туркмении!

— Я понимаю это. Понимаю и ценю, но принять все равно не могу!

Я понял, что мы находимся в ситуации задачи по еврейской этике (мусару) и начал придумывать свой ход.

— Авраам Львович, у меня есть предложение. Давайте вы у меня ее купите.

Раввин посмотрел на меня очень внимательно и сказал:

— Допустим, но ее цена не меньше семи рублей!

— Ну что вы, — возразил я, — мне ее продали всего за один рубль.

— Но ведь это было в Туркмении! А вы потратили много времени и сил, чтобы привезти ее в Ленинград.

— Но, согласитесь, я не для того ездил в Среднюю Азию, чтобы торговать дынями!

— Согласен! Но ведь ее реальная цена в Ленинграде, допустим, семь рублей. Если я у вас ее куплю дешевле, то получится, что я просто забираю у вас ваше имущество.

— Но если я ее продам вам дороже, чем купил сам, то получится, что я занимаюсь спекуляцией и торговлей дынями.

Все эти аргументы не работали, и мы были в явном тупике, но тут мне в голову пришел еще один, который сдвинул ситуацию с мертвой точки:

— Авраам Львович, давайте рассудим ситуацию с двух сторон. Вот вы неоднократно дарили мне книги, и я всякий раз с удовольствием их у вас брал. А я захотел подарить вам дыню, и вы отказываетесь!

Раввин Медалье задумался.

— Вы, конечно, правы, и хотя ситуация более сложная, чем вам представляется, но давайте завершим торги на компромиссе.

— Три рубля, — сказал я очень строго, — и ни копейки больше!

— Ну ладно, ладно, — согласился раввин Авраам, — не буду с вами больше спорить. Вот вам три рубля, и дыня моя!

Меня, надо признать, удивляла и забавляла эта ситуация. Но я действительно оценивал ее лишь с некоторых сторон. Я совсем не отдавал себе отчета, что, имея слишком близкие отношения с молодежью, с которой Авраам Львович знакомился в синагоге, он навлекал на себя и свою семью серьезные неприятности. Мы‑то ничего не боялись по наивности — потому что в серьезных ситуациях не бывали. Этого нельзя было сказать о братьях Медалье и вообще о ленинградских стариках.

И тем не менее Авраам Львович очень близко общался с молодежью, к которой в то время относился и я.

Он ставил хупы, вел беседы, принимал кого‑то у себя дома, иногда отвечал на алахические вопросы. Вот я, в частности, как‑то у него спросил по поводу женского пения:

— Авраам Львович, а могут ли девушки петь?

— В какой ситуации? — уточнил раввин Медалье.

— Ну, собирается компания, скажем на шабат. Там есть молодые люди и девушки. Как быть?

— Если это еврейская компания поет еврейские песни, то да, девушки могут петь, — уверенно отвечал мне раввин Авраам.

Беседовали мы с ним и на другие темы. Как‑то раз я спрашиваю:

— Авраам Львович, вы же много занимались математикой?

— Да, а что?

— Вы не были знакомы с известными еврейскими математиками? Натансон, Фихтенгольц, Канторович?..

— Вы имеете в виду старших или младших?

— То есть?

— Младшие были математиками, а старшие — раввинами.

Так я понял, что традиция давать математическое образование была принята в раввинских семьях России и Авраам Львович Медалье далеко не исключение.