Многие евреи, не будучи ортодоксами, тем не менее хотят чувствовать связь с еврейской традицией, при этом не подчиняясь множеству предписаний и ограничений, на первый взгляд совершенно произвольных. Гилель же дает нам возможность быть хорошими евреями, верными «всей Торе», путем соблюдения этических принципов, а не религиозных законов.

Мы восхваляем Б‑га, «который повелел нам зажигать огни Хануки», но где, вопрошает Гемара, он нам это повелел? На самом деле это был не Б‑г — это были мудрецы. Следуя этой логике, все постановления мудрецов мы должны считать не менее сакральными, чем библейские предписания, и Гемара далее указывает на это равенство.

Талмуд наставляет нас не вынимать вшей из своей одежды на людях — «из уважения к прохожим». В субботу разрешается вынимать вшей, но не разрешается убивать их. Можно покатать насекомое между пальцами и выкинуть его подальше. Однако не все мудрецы были столь милосердны к насекомым.

«По дороге от моего дома до дома учения находятся 24 уборные, и когда я иду туда или обратно, я захожу в каждую из них». В подобной привычке мы бы увидели некоторую избыточность, если не невроз навязчивых состояний, но Талмуд ценит в этом регулярность и исправность. Ведь исправная перистальтика кишечника, как мы узнаем в Брахот, 57б, — это «отражение Будущего мира», еще в большей степени, уточняют мудрецы, чем коитус.

Йеуда бар Мереймар, Мар бар рав Аши и рав Аха из Дифти однажды собрались за одним столом, и «не было среди них более выдающегося, чем его товарищи, чтобы произнести благословение за них». Тогда они решили, что в их случае лучше разделиться и каждому прочесть «Биркат а‑мазон» за себя, без зимуна. Похоже, здесь повторяется мотив, с которым мы уже не раз встречались: гордость мудреца и наказание за нее.

Смирение более угодно Б‑гу, чем самомнение. Эту же мораль мы можем найти и в других эпизодах раввинистической истории. Вероятно, из этих предостережений против излишней гордости мы можем сделать вывод, что мудрецы Талмуда, интеллектуальная элита своего времени, были постоянно подвержены этому греху.

Подойдя, он увидел, что стены дома его черны, и сказал Йеошуа: «По стенам дома твоего видно, что ты угольщик». Эта ремарка, очевидно, прозвучала высокомерно, и Йеошуа ответил едко: «Горе поколению, которым ты руководишь, ибо не знаешь ты о страданиях мудрецов, чем они живут и чем кормятся».

Наше смущение перед телесным чуждо талмудическим мудрецам. Здесь с легкостью обсуждается все то, о чем мы не привыкли упоминать в приличном обществе: сперма, моча, фекалии, метеоризм. Отношение мудрецов к этим физиологическим проявлениям хорошо выражено в приведенной выше цитате: Б‑г создал нас с полостями и отверстиями, и мы должны найти способ достойно жить с ними.

Если изучение Торы — это самое достойное и самое отличительно еврейское из человеческих занятий, то военным искусством можно пренебречь — как дикостью и варварством. Кто, наконец, иудаизму нужнее: воины или мудрецы? Кто из них более совершенный тип человека?

Есть нечто замечательно спартанское в том, что каждый цикл даф йоми начинается на следующий день после завершения предыдущего. У изучающего нет возможности отдохнуть, прежде чем приступить заново. Но тут же я ощущаю и нечто подавляющее. Мы привыкли ожидать вознаграждения за знания: мы учимся, чтобы овладеть новым умением, подтвердить его каким‑нибудь дипломом или в крайнем случае насладиться этим чувством новоприобретенного знания. Однако цикличность даф йоми говорит об ином: изучение Талмуда не средство достижения цели, а цель сама по себе. Иными словами, закончить это обучение нельзя.