Опыт

Бунт мудрецов

Адам Кирш 12 декабря 2016
Поделиться

Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать по листу Талмуда в день — и делится размышлениями о прочитанном.

«Сказал рабби Эльазар бен Азарья: “Хоть я и как семидесятилетний, но не удостоился обосновать, что об исходе из Египта следует рассказывать даже ночью, пока Бен‑Зома не истолковал сказанное…”» Здесь и далее все талмудические цитаты приводятся по изданию: Вавилонский Талмуд. Трактат Брахот. Т. 1. М.: Лехаим; Книжники, 2016. Даже если вы никогда не открывали Талмуд, все равно есть шанс, что вы узнаете этот пассаж из Мишны, который каждый год читают на седере, поскольку он входит в Пасхальную агаду. Я читал его всю свою жизнь, но, лишь прочитав нынешний даф йоми, впервые задумался над странностью формулировки. Эльазар не говорит, что ему семьдесят лет, — только что он как семидесятилетний. Почему?

 

Объяснение можно найти в Брахот, 28а, в увлекательном рассказе, который позволяет взглянуть на таннаев, мудрецов Мишны, в действии. Как всегда, рассказ начинается с алахического вопроса: обязательна или необязательна вечерняя молитва аравит? Мнения мудрецов разделились: один корифей постхрамового иудаизма раббан Гамлиэль (еще одно имя, знакомое по Пасхальной агаде) считал, что читать аравит обязательно, а другой — рабби Йеошуа — что по желанию. Подобные расхождения в Талмуде — обычное дело, и вся изобретательность Гемары посвящена тому, чтобы примирить противоположные точки зрения или решить, какой должна следовать алаха. Однако в нашем случае Талмуд продолжает подробно рассказывать об этом споре и о том, как он стал эпизодом в борьбе за власть между двумя мудрецами. Ученик спросил сначала рабби Йеошуа про молитву аравит, и тот сказал ему, что она необязательна; тогда он пошел к раббану Гамлиэлю, задал ему тот же вопрос и получил противоположный ответ. «Но рабби Йеошуа сказал мне, что она необязательна!» — возразил ученик, и Гамлиэль посоветовал ему поднять этот вопрос на собрании мудрецов в доме учения. (Примечательно, что мудрецы здесь именуются «щитоносцами», — еще один пример превращения военного этоса в этос ученых.)

 

Когда ученик поднял этот вопрос на собрании, раббан Гамлиэль, глава мудрецов, или наси, вынес свое решение: аравит обязателен. Затем он спросил, есть ли другие мнения, и рабби Йеошуа, желая сохранить консенсус и подчиняясь авторитету своего учителя, сказал, что нет. На это Гамлиэль враждебно и высокомерно уличил Йеошуа в непоследовательности, а затем и унизил его, заставив Йеошуа стоять на протяжении всего заседания.

Такое бесцеремонное обращение с одним из мудрецов вызывало возмущение остальных. «До каких пор раббан Гамлиэль будет унижать рабби Йеошуа?» — вопрошали присутствующие, упоминая предыдущие случаи такого рода. «Идем и свергнем раббана Гамлиэля!» Эта идея представляется слишком радикальной, идущей вразрез с обычным поведением мудрецов, и хотя обращение Гамлиэля с Йеошуа было, безусловно, отвратительным, читатель все же задается вопросом, не имеет ли бунт против Гамлиэля иных причин — политических, а не только личных.

Как бы то ни было, Гамлиэль был низложен, и теперь следовало назначить нового главу академии, что, очевидно, представляло политическую проблему. Йеошуа, по общему мнению мудрецов, не мог занять место Гамлиэля, поскольку был участником инцидента, приведшего к низложению последнего. Если бы Йеошуа получил выгоду от этой ссоры, можно было бы подумать, что он специально спровоцировал ее, руководствуясь своими личными амбициями. Следовало назначить кого‑то еще, и мудрецы установили критерии, которым должен был соответствовать будущий лидер: мудрость, богатство и знатное происхождение.

Мудрость, безусловно, естественное требование, если речь идет об ученых. Но почему, недоумевает читатель, мудрец должен быть богат и происходить из знатного рода? Не потому, подчеркивает Гемара, что мудрецы придавали значение таким мирским ценностям. А потому, что глава академии в эпохи первых поколений после разрушения Храма был в какой‑то мере еще и чиновником, посредником между еврейским народом и римской властью. Титул наси, князя, указывает на то, что значение этой должности выходило за чисто академические рамки. А чтобы эффективно вести переговоры с кесарем, объясняет Талмуд, наси должен быть богат.

А что с высоким происхождением? Здесь тоже, надо полагать, сыграла роль политика. Наси должен пользоваться уважением, а уважением пользуются потомки священнических семей. Но у Талмуда есть и другое, неожиданное объяснение — метафизическое. Что, если раббан Гамлиэль, обиженный утратой поста, призовет гнев Б‑жий на голову своего преемника? Тогда этому человеку понадобятся «заслуги отцов», чтобы защитить его и отвратить Б‑жий гнев. Поэтому мудрецы отвергли рабби Акиву, возможного претендента на эту должность: его предки были прозелитами и их заслуги не записывались в Б‑жественной книге жизни и не могли ему помочь.

Наконец мудрецы выбрали кандидата, который отвечал всем трем требованиям: Эльазар бен Азарья был мудр, богат и являлся потомком библейского Эзры в десятом поколении. Но Эльазар сам не был уверен, следует ли ему занимать это место, поскольку ему было — и тут мы возвращаемся к нашему агадическому вопросу — всего 18 лет.

И тогда Б‑г послал ему знак. В тот день «произошло с ним чудо, и появилось у него в бороде восемнадцать рядов седых волос». И теперь, оставаясь по‑прежнему подростком, он был «как семидесятилетний» — по внешнему виду, по мудрости и авторитету. Поэтому, отмечает Гемара, Эльазар выразился таким необычным образом.

Различия между Эльазаром и Гамлиэлем были личными, а также, кажется, институциональными и идеологическими. Гамлиэль был надменен и бесцеремонен с Йеошуа, безапелляционно высказался о молитве аравит — и так же неприязненно он выступал по другим поводам, например по поводу допуска учеников в дом учения. «Любой ученик, который внутри не такой, как снаружи, не войдет в дом учения», — постановил он. Иными словами, Гамлиэль самолично решал, достоин ли человек — нравственно и духовно — изучать Тору. Как только Эльазар оказался у власти, убрали сторожа у входа в дом учения — теперь путь был открыт для всех, и ряды ученых значительно пополнились. Согласно одному мнению, пришлось добавить 700 скамей, чтобы разместить всех новичков. Даже Гамлиэль задумался, не был ли он слишком разборчив: «Может, не дай Б‑г, отклонил я Тору от Израиля?»

 

Портрет Гамлиэля получает дополнительный оттенок, когда мы читаем о его попытке примириться с рабби Йеошуа. Отрезвленный своим низложением, Гамлиэль отправился домой к Йеошуа, чтобы попросить прощения. Подойдя, он увидел, что стены дома его черны, и сказал Йеошуа: «По стенам дома твоего видно, что ты угольщик». Эта ремарка, очевидно, прозвучала высокомерно, и Йеошуа ответил едко: «Горе поколению, которым ты руководишь, ибо не знаешь ты о страданиях мудрецов, чем они живут и чем кормятся».

Несомненно, рассказчик всей этой истории критически настроен к Гамлиэлю. Он непреклонный, заносчивый, высокомерный, он гордится своей интеллектуальной мощью и социальным статусом и любит наказывать своих врагов. Вероятно, все мудрецы академии его не любили, раз уж решились на такой чрезвычайный шаг, как низложение. Но как только он присмирел и попросил прощения у Йеошуа, академия решила вернуть его обратно, а рабби Эльазара передвинула на второе место. Очевидно, раббан Гамлиэль обладал необходимыми качествами для наси — мудростью, богатством и знатностью, и они перевешивали любые возражения, которые могли возникнуть по поводу его кандидатуры.

В процессе чтения Талмуда и особенно в процессе написания этих колонок я заметил, что мне особенно интересны эпизоды, подобные этому: дискуссии и легенды, которые отражают мировоззрение мудрецов и их личные качества. Поскольку я стремлюсь понять ход мысли мудрецов, подобные возможности заглянуть в их духовный и нравственный мир бесценны для меня. Но в то же время я понимаю, что мое увлечение теми пассажами, которые относятся к агаде, заставляет меня игнорировать алаху, строго юридические дискуссии, ради которых, собственно, Талмуд и был составлен. Это неизбежно — ведь моя собственная жизнь не подчинена раввинистическому праву. В Брахот, к примеру, подробно обсуждается, когда именно нужно читать молитвы, в каких случаях их можно прерывать или сокращать и что делать, если допустил ошибку во время молитвы. Поскольку сам я не молюсь регулярно, все это для меня не так важно, как для того, кто молится трижды в день. И все же я надеюсь, читая дальше, составить более полное представление об изумительно сложно устроенном правовом мышлении талмудических мудрецов. 

Оригинал публикации: TALMUDIC REBBE-LLION. By Adam Kirsch

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Ближе к телу

Наше смущение перед телесным чуждо талмудическим мудрецам. Здесь с легкостью обсуждается все то, о чем мы не привыкли упоминать в приличном обществе: сперма, моча, фекалии, метеоризм. Отношение мудрецов к этим физиологическим проявлениям хорошо выражено в приведенной выше цитате: Б‑г создал нас с полостями и отверстиями, и мы должны найти способ достойно жить с ними.

Воины и мудрецы Талмуда

Если изучение Торы — это самое достойное и самое отличительно еврейское из человеческих занятий, то военным искусством можно пренебречь — как дикостью и варварством. Кто, наконец, иудаизму нужнее: воины или мудрецы? Кто из них более совершенный тип человека?