Всем надоели антисемитизм и евреи, которые вечно жалуются на него. Преследования мусульман — новая «горячая тема», которой предстоит заменить антисемитизм. Ныне евреи — отнюдь не жертвы, а главные угнетатели (белые, живут на Западе), мусульмане же — вот кто воистину угнетен. Еврейское самоопределение — это расизм и колониализм, в отличие от мусульманского национализма. Ведь ислам всегда на стороне добродетели, каким бы патриархальным и репрессивным он ни был на практике...

В еврейских календарях также можно было найти встречную информацию о христианской стороне. Евреи часто были осведомлены о ритме христианского времени лучше, чем им бы хотелось, поскольку дни церковных праздников давали повод для враждебных действий — от зубоскальных пьес до традиционных побоев и забрасывания камнями.

«Ди Страшун библиотек», известная под своим идишским названием, была самой доступной из мировых довоенных библиотек по иудаике. Ее легендарный читальный зал был гаванью еврейского интеллектуального плюрализма. Набожные раввины нередко сидели рядом с молодыми нерелигиозными читателями и читательницами с непокрытыми головами на скамьях, стоявших вокруг вечно переполненных столов читального зала.

Их переписка на протяжении 30 лет озарена отблесками недавней Катастрофы. Письма не только документально фиксируют необратимые разрывы, происходившие в их эпоху, но и высвечивают некоторые грани их характеров — и Шолема, и Адорно — которые, если исследуешь этих людей по отдельности, видны не столь отчетливо.

Кто из born in USSR не зачитывался в юности Стефаном Цвейгом, чей роман с Советским Союзом начался еще в 1920-х годах, когда Цвейг, антифашист по праву рождения (сын венского еврейского мануфактурщика), видел в СССР единственную силу, способную противостоять нацизму, приезжал в Москву и очень радовался русскому изданию своего собрания сочинений, предисловие к которому написал Горький.

«Миртала» — еще и роман-обманка. Ожешко под видом древней Иудеи изобразила тогдашнюю порабощенную Польшу, под видом Рима — поработительницу Россию. Это не сильно, пригашенно, но сколько-то задевало мои нервы. Приводило на память, во-первых, всю двухвековую историю угнетения и страданий. Во-вторых, случившееся на наших глазах, Катынь, Гданьск, «Солидарность», папу Иоанна Павла, польские журналы 1950-х, кино 60-х. И в-третьих, — польский антисемитизм, Освенцим, изгнание евреев в 1968 году.

Перед нами мелькают экзотические группы евреев: многие босиком, в традиционных просторных одеждах и головных уборах; они словно бы соткались из мглы былого и беспорядочно пересекали границы Сиона с 80-х годов XIX века: именно тогда туда пришли пешком через пустыню первые мигранты-йемениты. Исход мизрахим длился больше века, вплоть до 80-х и 90-х годов ХХ века, пока в Израиль по двум дерзко организованным «воздушным мостам» не прибыли «эфиопские евреи».

Рассказчик вспоминает свой разговор с лавочником-евреем в маленьком городке. Тот говорит, что с продуктами трудно, горожане не любят приезжих, «вырывающих у них кусок изо рта». К евреям не расположены в особенности. Ну да, — откликается рассказчик, — обычно евреи негодяи без причины, а сейчас они негодяи с причиной, вот и вся разница.

Достоевский может считаться евреем по своему психологическому типу и творчеству в гораздо большей степени, чем русским. Его книги — куда более скорбные, желчные, а, главное, много более нервно-рефлексивные, чем положено нормальному русскому писателю. Он смотрит на свежий, сильный, пьяно-веселый русский мир горящими, больными, запуганными, измученными, злыми глазами. Так не может смотреть на свою страну истинно русский человек, — каким бы умным и тонким он не был...

Нацисты употребляли термин «гетто» неохотно — иногда эксплуатируя его в целях пиара, словно всего лишь возрождали почтенный христианский институт, а в других случаях используя как этакое оправдание для применения все более жестоких мер. Некоторые нацистские лидеры, такие, как обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, вначале выступали против геттоизации, опасаясь, что гетто для евреев — естественная среда обитания, из которой они будут черпать силы.

«Этот парень из‑за океана пришел к нам без микрофона, без аффекта и изящества. Он ел с нами пайки и спал в спальном мешке. А потом я впервые услышал: “Возлюбленный, возлюбленный, возлюбленный, вернись ко мне...” Он написал эти строки о нас, он назвал нас братьями. Это был замечательный стих, он повторил его несколько раз, внося небольшие изменения. Эти слова запечатлелись в моем сердце...»

2 ноября исполнилось 100 лет со дня рождения поэта и переводчика Александра Ревича. В 2004 году Александр Михайлович дал большое интервью журналу «Лехаим». Сегодня мы снова публикуем беседу Татьяны Бек с Александром Ревичем.