Вспоминая, как 20 лет назад на учредительном съезде Федерации еврейских общин России Глуз был единогласно избран ее председателем, главный раввин России Берл Лазар признался, что весть о кончине стала ударом для него и всей общины: «Ушел из жизни замечательный человек, блестящий интеллектуал и одновременно прекрасный практик, умевший не только рождать ценные проекты, но и претворять их в жизнь».

После прихода Красной армии Арад несколько месяцев сражался против литовских антисоветских партизан, участвовал в облавах НКВД на «лесных братьев». Но после капитуляции Германии «посчитал, что полностью выплатил свой долг советской Родине, теперь можно повоевать за Израиль». Сымитировав свой захват «лесными братьями», Арад с поддельным греческим паспортом через Польшу, Словакию, Венгрию, Австрию, Италию отправился в Палестину.

Мы не слушали его песен специально, тем более не покупали пластинок. Но песни Шаинского — это и была вся наша жизнь, ее советский период. От «Багульника» до «Чунга‑Чанга», от «Не плачь, девчонка» до «Пусть бегут, неуклюжи» и «Песенки про мамонтенка». «Что тебе снится, крейсер “Аврора”», «Улыбка», «Голубой вагон»... Но ни одной песни, написанной к партийному съезду, ни одной юбилейной. На общем фоне — настоящий феномен.

Одной из самых удачных придумок Арбитмана оказалась история про то, как Сталин во время Потсдамской конференции предлагал Трумэну поделить Луну. Эта байка из «Истории советской фантастики», вышедшей под именем доктора филологии Рустама Святославовича Каца, пришлась по душе конспирологической общественности и стала основой нескольких документальных фильмов (один из которых вышел аж на телеканале «Россия»), десятков газетных статей и бесчисленных обсуждений на интернет‑форумах.

Он ощущал себя не только исследователем, биографом, публикатором (хотя и это все умел замечательно), но и хранителем памяти. Рыцарем, оберегающим сюзерена от клеветников, недобросовестных мемуаристов, халтурящих диссертантов. Он любил не только самого Эренбурга, но и его близких, друзей: ту же Полонскую или Овадия Савича, о котором мы с ним много говорили. И этот «эренбургоцентризм», это пожизненное служение вызывали восхищение. Им повезло друг с другом: рыцарю с сюзереном, сюзерену с рыцарем.

Даже готовя первую в СССР выставку Марка Шагала, с которым ее когда‑то познакомил директор Лувра и с которым она — и с его дочерью Идой и с женой Вавой — многократно общалась, Антонова едва ли радовалась, что повесит на стенах музея не просто работы художника‑еврея, но еврейское искусство. Однако так ли это важно, раз выставка состоялась. Да, скрипач Шагала и мадонна Рафаэля были для нее равны — ей было достаточно любить их за талант авторов и воспринимать как искусство, ради которого она жила.

Красноречивый и убедительный оратор, который умел говорить почти на любую тему с авторитетом, заслуженным глубокой научной и духовной работой, он нес покой и надежду в мире нарастающего исламского радикализма, распада традиционной семьи и продолжающегося кризиса традиционных институтов. В связи с его кончиной принц Чарльз сказал, что ушел «лидер, чья мудрость и образованность не имели себе равных… чей пророческий голос говорил о величайших проблемах с неизменной прозорливостью и безграничным состраданием».

Жванецкий был настоящий еврейский юморист — и любой его монолог или диалог всегда сводился к разговору о смысле жизни. О духе и плоти, о любви и счастье, о болезнях и смерти. В самой простой шутке были откровение, философия, мудрость. И даже в длинном лирическом монологе, на грани горечи и разочарования, угадывалось в конце извечное еврейское ихье беседер — все будет хорошо.

Он поставил себе цель сохранить остатки еврейского прошлого Острога и многих других местечек Украины. Бывшее еврейское кладбище, превращенное советской властью в парк развлечений, Григорий сумел оборудовать в еврейский культурно‑исторический заповедник. На могиле Махаршо он воздвиг усыпальницу, из обломков мацев соорудил пантеон. В многочисленных личных беседах он говорил мне: «Я никому не позволю забыть, что на протяжении столетий здесь жил народ — жил и творил, веселился и страдал, и земля эта пропитана его кровью. Пока я могу, я буду делать всё, чтобы сохранить эту память».

Главной Мишиной проблемой была фамилия. Советский писатель мог быть евреем, но он точно не мог иметь откровенно еврейскую фамилию. Миша походил по редакциям, наслушался комплиментов, которые всегда предшествовали отказам, и решил фамилию сменить... Как я удивился, узнав, что Миша решил стать Ясновым! Дело в том, что Михаил Яснов в то время был председателем Верховного совета РСФСР — не последним человеком в государственной иерархии.

В московском баалтшувном мире 1970‑х Миша сразу занял особое место. Он скоро стал известен как знаток Торы, ревностно относящийся к исполнению заповедей. В той парадоксальной атмосфере возвращения молодежи к Торе, в информационном вакууме тоталитарного государства слово Миши Шнейдера становилось наиболее авторитетным — «ведь они (раввины, ‘старики’) нам правду не скажут, они нас жалеют»... КГБ также видел в Шнейдере лидера, через которого можно влиять на еврейское движение: ему предлагали стать московским раввином. С его стороны последовала импульсивная реакция — отвергнуть предложение и уехать в Израиль.

К тому времени, когда в прошедшую пятницу рабби Адин в возрасте восьмидесяти трех лет скончался в Иерусалиме от пневмонии, он совершил то, что не удавалось никому с XI века, после средневекового французского раввина и комментатора рабби Шломо Ицхаки (Раши).