Можно прожить 30 лет в Израиле, но оставаться человеком русской культуры, русского языка. Тургенев мог сколько угодно жить за границей, но он все равно писал по‑русски для русской публики. Есть, скажем, роман Александра Иличевского «Матисс». Для человека, выросшего в русской культуре, там буквально за каждой фразой открываются бездны. А ивритоязычный читатель... Я не знаю, что он сможет из этого романа вычитать.

Шалев ставит вечные вопросы о том, в чем мы евреи? Кто мы: евреи или израильтяне? Можно ли вернуться в Израиль, можно ли вообще вернуться в свою землю, из которой ушел? Какие‑то такие вопросы, которые годами встают перед каждым думающим евреем, и чем дальше, тем больше.

Фальк выглядел у нас как Гулливер в стране лилипутов. Он был огромный, тихий, добрый, с печальным лицом и стыдливой улыбкой... Был немногословен и говорил тихим, шелестящим, как бы извиняющимся голосом. В перерывах между репетициями они появлялись с папой в дверях его кабинета. Папа стремительной походкой направлялся к телефону. А за ним, шаркая и косолапя, пробирался между стульями Роберт Рафаилович Фальк.

«Евреи до сих пор многое сделали для универсализма, и пришла пора, чтобы они пестовали и свой собственный национализм, потому что только через него, через собственные национальные формы еврейский гений лучше всего сможет послужить универсализму».

Ишайя Гиссер — посланник Любавичского Ребе, раввин русскоязычной еврейской общины Иерусалима, духовный наставник (машпиа) Центральной синагоги города Киева, представитель организации «Хабад ба‑Алия» в Иерусалиме и член редколлегии журнала «Лехаим» — сегодня делится с нами размышлениями на вечные и актуальные темы.

Руководителям Италии и Испании звонить Нетаньяху уже не надо, поезд, к сожалению, ушел. А вот руководителям России и Украины позвонить, наверное, стоит. Подъем вируса в разных странах идет не одномоментно. При этом возможно, что у какой‑то части пожилого населения в странах СНГ, умершей от дыхательной недостаточности, был коронавирус. Мы этого уже не узнаем. Но сейчас надо смотреть на текущую ситуацию. Надо звонить друг другу. Мы на войне. В первый раз за долгое время человечество оказалось на войне вместе.

Ушел из жизни режиссер-мультипликатор Алексей Туркус. О его смерти сообщила 16 марта студия «Союзмультфильм». Летом 2018 года «Лехаим» побеседовал с режиссером. Сегодня мы публикуем это интервью снова.

Я снимаю знакомые объекты, созданные природой и человеческим разумом, в том свете, который мы никогда не увидим. Потому что сетчатка нашего глаза в этом диапазоне на фотоны не реагирует. Мир в моих работах вроде бы и тот, и не тот. Он очень похож на наш мир, но это не совсем наш мир. Словом, я снимаю неочевидный мир, соседний, но не наш. Очень похожий на наш, но другой.

Есть вещи, которые интонационно ты просто не можешь передать. Какая‑то неправильность, которая, с точки зрения западной мелодической системы, звучит фальшиво. Система всегда связана с нотной записью, которая как закон: ты видишь ноту и находишь на инструменте соответствующий звук. В других музыкальных системах, существующих в мире, этого нет. В них другая форма музыкального общения. И это то, что моих коллег по квартету привлекло в клезмере.

Когда я начинала писать, мне казалось, что моя работа — как можно надежнее приклеивать слова на страницу, чтобы они оттуда не падали. А у Бабеля я научилась пониманию того, что слова имеют самостоятельную значимость. Кроме того, он научил меня описывать даже самые жестокие и страшные вещи.

Писать исторический роман, да и вообще учить историю — занятие скучное. Меня спасло то, что я превратил книгу в фантасмагорию, насытил ее черным юмором и таким образом нашел, как мне кажется, какой‑то баланс. Я разговаривал с двумя чешскими писателями, Иваном Климой и Арноштом Лустигом, которые детьми пережили Терезин (а Лустиг еще Аушвиц и Бухенвальд). Они оба сказали, что я имею право использовать черный юмор в своем романе. Для меня это было очень важно.

Искусство стало той средой, через которую Шагал мог полностью себя выразить. Он рано нашел этот язык, на котором потом всю жизнь мог говорить с миром, ему этого хватало. И постоянно возвращался к библейским сюжетам. Удивительное дело, даже когда он писал что‑то, рисовал, делал витраж на евангельский сюжет — а таких у него много — он умудрялся вставлять туда собственную историю, свое еврейство.