Иудаизм проводит четкое различие между древним врагом, которого больше не существует, и злом, которое воплощал в себе этот враг, — злом, которое в любое время в любом месте может разбушеваться снова. Зло никогда не умирает и, как и свобода, требует неусыпной бдительности. Нам заповедано помнить не ради прошлого, а ради будущего, и не ради мести, а ради ее противоположности: ради мира, свободного от мести и других форм насилия.

Еврейская история — в своем роде наиболее древняя из всех, но она вечно молода, и каждый из нас — ее участник. Она сообщает нам, кто мы и кем нам следует быть согласно надеждам наших предков. Рассказывание историй — могучий инструмент нравственного воспитания. Именно в Торе содержится откровение: народ, который рассказывает своим детям историю о свободе и связанных с ней обязанностях, останется свободным, покуда человечество живет, дышит и надеется.

Свобода в глубочайшем смысле, свобода делать то, что справедливо и угодно Г‑споду, не дается сама собой. Мы обретаем или теряем ее постепенно. Тираны в конечном счете сами навлекают на себя крах, тогда как люди, обладающие силой воли, мужеством и готовностью не соглашаться с единодушным мнением, обретают колоссальную свободу. Это и есть иудаизм: приглашение обрести свободу, сопротивляясь идолам и заманчивому зову сирен текущей эпохи.

Примета тех, кто совершает подлинный нравственный подвиг, часто именно такова: они сами не считают себя героями, совершившими нравственный подвиг. Они совершают свои поступки потому, что «так и должно поступать человеку». По‑видимому, слова «боялись Б‑га» означают здесь именно это. В Торе такими словами характеризуют тех, кто наделен нравственным чувством.

Люди обречены конфликтовать все то время, пока каждая из соперничающих групп утверждает, что обладает монополией на истину. Единственный способ научиться жить в мире — осознать, что, как и все люди, будучи смертными, они никогда не обретут в этой жизни ту истину, каковая есть на небесах. Для нас истина — всегда нечто неполное, обрывочное, взгляд с той или иной стороны, «откуда‑то», в противоположность тому, что философы иногда называют «взглядом из ниоткуда».

Иудаизм — главным образом этика вины, и это противопоставляет его большинству других систем мировоззрения, поскольку те представляют собой этику позора. Одно из коренных отличий: позор «прилипает» к человеку, а вина — к поступку. В культурах позора человек, совершивший что‑то дурное, как бы запятнан, отмечен клеймом, покрыт скверной. В культурах вины дурным считается не человек, а его поступок, не грешник, а грех. Человек сохраняет свою сущностную ценность. А вот поступок надо каким‑то образом исправить. Поэтому в культурах вины есть процессы покаяния, искупления вины и прощения.

Будешь судить по внешности — проглядишь глубинную правду о ситуациях и людях. Проглядишь даже Самого Б‑га, ибо Б‑га нельзя видеть, а можно только слышать. Вот почему в иудаизме первоочередное требование — «Шма, Исраэль» («Слушай, Израиль»), вот почему мы, произнося первую строку молитвы «Шма», прикрываем глаза рукой, чтобы не видеть.

Есть старинный еврейский обычай: в шабат и праздники накрывать халу или мацу, когда держишь бокал с вином, над которым совершается кидуш. Так делают, чтобы не опозорить халу, когда ею якобы пренебрегают, отдавая предпочтение вину. Увы, некоторые религиозные евреи готовы сильно утруждаться, чтобы не опозорить неодушевленный предмет — хлеб, но без малейших угрызений совести стыдят и позорят своих собратьев‑евреев, если считают их менее религиозными по сравнению с собой.

Эпизод с Диной вовсе не сообщает нам, что Яаков поступил правильно (или что Шимон и Леви поступили правильно), — зато учит нас: бывают ситуации, когда правильного образа действий просто не существует, когда любой шаг будет неправильным, когда любой из возможных вариантов действий предполагает отказ от того или иного нравственного принципа.

На одной любви нельзя построить семью, а тем более общество. Для этого также понадобится справедливость. Любовь пристрастна, справедливость — беспристрастна. Любовь — дело частное, справедливость — всеобщее. Любовь испытываешь к какому‑то конкретному человеку, а к другому не испытываешь — справедливость существует для всех.

Добросовестные заблуждения случаются, и знак величия Яакова — в том, что он признал свою ошибку и возместил Эсаву ущерб. При знаменательной встрече спустя двадцать два года братья, когда‑то разорвавшие отношения, сходятся, обнимаются, расстаются друзьями и расходятся своими дорогами... Такова нравственная жизнь. Мы учимся на ошибках, которые совершаем.

Хесед в его многообразных формах стал синонимом еврейского уклада жизни и одним из столпов, на которые опирался этот уклад. Евреи проявляли милость друг к другу, потому что это значит «следовать путями Г‑спода», а также потому, что они или их родные не понаслышке знали, что такое мытарства, и понимали, что им больше не к кому обратиться. В черные дни хесед был лучом милости. С помощью хеседа евреи делали свою судьбу человечнее точно так же, как, верили они, Б‑жий хесед делает мир человечнее.