В это время Фруг писал в основном на иврите, громкая слава его среди русской публики была уже позади. Но лет за 15 до того он был известен «всей читающей России» и считался достойным наследником самого Надсона. Его хвалили ведущие критики, у него вышло и неоднократно переиздавалось прижизненное полное собрание сочинений в нескольких томах. В общем, Фруг имел все основания полагать, что Розанов прекрасно понимает, кто он такой

Ее имя не найти ни в библиотеках, ни в сети интернет, да и само оно менялось в зависимости от времени и обстоятельств. Судя по сохранившимся письмам и дневникам, она входила в ту социальную группу позитивистски настроенной «русско‑еврейской интеллигенции», которая сформировалась к концу XIX века и, отдаляясь от религии, сохраняла на протяжении многих лет приверженность как еврейской, так и русской культуре

Опубликованные в еврейской периодике и вышедшие отдельными изданиями в Минске и в Москве довоенные стихи Рохл Боймволь на идише завоевали ей признание еврейского читателя. Ее стихи на русском и переводы с идиша, выходившие в годы войны, сделали ее имя популярным и среди русскоязычных любителей поэзии. Ее называли «еврейской Ахматовой». Сама же Анна Андреевна, отмечая одаренность Рахили Баумволь, направленность ее лирики в прошлое и подчеркнутый «примитивизм» ее поэтического стиля, назвала ее «Шагалом в юбке»

На более глубоком уровне Граде чувствовал близость, свет и тепло Ребе — тот ощутимо вновь соединял его с культурой Торы, которую он так любил, но которую часто оставлял в мире литературных фантазий и воображения. Как сформулировал Граде в одном из писем к Ребе, он увидел в нем огромный контраст с «новогрудскими архетипами из моего романа “Цемах Атлас”… которые не имеют никакого влияния на светских евреев, потому что тотчас начинают говорить с человеком о его недостатках»

С конца 1950-х годов Бабий Яр «стал частью собственной жизни Некрасова — личной, общественной, гражданской и писательской». Он много лет выступал за мемориализацию этого места. До своих последних дней, уже будучи в эмиграции, Некрасов регулярно публиковал статьи к годовщинам чудовищных событий в Бабьем Яре, в которых напоминал, что память погибших не почтили должным образом

В Петрограде Виктор Абрамович первое время работает в местном бюро РОСТА, затем служит выпускающим редактором в нескольких газетах, пока в конце 1922 года не появляется издательство «Радуга», с которым Поляков будет связан на протяжении всех лет его существования, до конца 1929 года. Располагавшуюся внутри Гостиного двора редакцию «Радуги» Софья Викторовна описывала в воспоминаниях о детстве: она нередко приходила к отцу на службу.

В декабре 1965 года в Ростов-на-Дону на имя руководителя восстания в лагере смерти «Собибор» Александра Печерского пришло письмо из Нью-Йорка. Письмо было подписано Любавичским Ребе. «Рад познакомиться с Вами, — писал Ребе. — Слышать о Вашем героическом подвиге во имя жизни, еврейских жизней». За спасенными Ребе видит тысячи «детей, внуков и правнуков». И в этом великая «заслуга перед евреями». «Ваше имя будут помнить в поколениях». Я прочитал тысячи писем Ребе. Но никогда еще не встречал обращенных к кому-либо подобных слов.

В письмах шла речь о том, что в Турции евреям — но только обрезанным — предоставляются всяческие блага, что там можно ездить верхом на христианах, что Мессия уже родился и живет рядом с Константинополем или же что вот‑вот придет Антихрист, разрушит христианские храмы и превратит их в конюшни, евреям же и их синагогам выкажет почтение

За несколько месяцев до изгнания испанские короли не только, как хорошо известно и часто упоминается, возобновили договоры с придворными евреями‑финансистами, но и, например, санкционировали расширение слишком тесного еврейского квартала в одном маленьком городе.

Борис Рамзес, несмотря на опасность ареста, летом 1937 года едет в Москву, чтобы получить средства на продолжение работ в Китае. Однако, поскольку он находится под подозрением, ни один из высокопоставленных работников Наркомтяжпрома не рискнул с ним встретиться. Экспедиция оказалась разгромлена, вскоре свернула свою работу, хотя были найдены нефть и золото. Сам Борис Рамзес чудом избежал ареста, несмотря на то что ряд ближайших коллег написали на него донос в НКВД.

Когда моего отца и его товарищей везли в тюрьму, он решил про себя не выдавать ничего даже под угрозой смерти. Он был готов к таким угрозам и не собирался давать показания. Так, рассказывал он мне, их воспитывали в России — с того дня, как ребенок поступал в хедер. Даже малыши из хедера повторяли клятву: «Недер, недер, ни слова про хедер». Теперь ему было 15, он уже успел познакомиться с «миром», но помнил свои детские клятвы и дал себе слово сохранять молчание любой ценой.