Сегодня, по поводу Международного дня памяти жертв Холокоста, в ленте множество траурных постов. Но вот попыток найти в происшедшей трагедии духовный смысл совсем не много — не только в Фейсбуке, но и вообще. Слишком страшно. Жертвам Холокоста, которым было некуда спрятаться от происходящего кошмара, иногда удавалась прикоснуться к сокровенному смыслу происходящего. На мой взгляд, ближе всего к этому подошел Ребе из Песячны.

Р. Калонимус‑Кальман Шапира из Песячны (1889–1943), «Святой Огонь» — один из крупнейших хасидских мыслителей ХХ в., создатель варшавской ешивы Даат Моше, важнейшего центра польского хасидизма. В начале Второй мировой войны он отказался покидать Варшаву и до самой смерти оставался наставником Варшавского гетто. Зимой 1943 г. он был депортирован в Освенцим, где вскоре скончался. Рукописи его многочисленных трудов, спрятанные в запаянных молочных баллонах, были найдены при расчистке развалин гетто. Среди рукописей был сборник проповедей, которые р. Калонимус произносил по субботам в одной из синагог гетто в 1940‑1942 гг. Этот сборник, впервые изданный в 1960 г. под заглавием «Святой огонь» (Эш кодеш) — величайший опыт религиозного осмысления того, что невыносимо для разума. Ниже — несколько отрывков из этой книги.

Год 5700 (1940)

Суббота раскаяния (Шабат Тшува, сентябрь 1940 г.)

«Обратись, Израиль, к Господу, Богу своему, ибо споткнулся ты о грехи свои» (Гошейа 14:2).

Ибо Святой, да будет Он благословен, исполняет все, что сказано в Торе, и этим исполняет и заповедь раскаяния — тшува. Когда отвратился Он от зла, которое, не дай Бог, наслал Он на народ Израиля, или угрожал ему, это и есть как бы Его тшува. И об этом сказано в стихе: «И утешился Бог, решив не делать того зла, которым угрожал народу своему» (Шмот 32:14). Что значит: «И утешился»? Как бы отступился — с этого и начинается раскаяние. Однако, если Его раскаяние всегда касается только зла, которое уже сотворил Он, или которым угрожал народу своему, то останется народ Израиля все в том же тяжелом положении — ведь только от зла, которое угрожал Он добавить, не дай Бог, отступился Он и отвратился. И остается народ там же, где был до постигшего его бедствия, ведь и тогда был он в немилости. И об этом сказано в псалме: «Возвратись, Господи! Доколе? Смилуйся над рабами твоими. Насыть нас по утру милосердием Твоим, и мы будем радоваться и веселиться все дни наши» (Пс. 90:13,14). То есть, соверши тшуву ради нас. Доколе? Смилуйся над рабами Твоими. Доколе каждое раскаяние Твое будет отступлением от зла, предуготовленного рабам Твоим, и от бед, которые истощают нас? Ведь так вновь окажемся мы в той же немилости.

Так же и мы должны совершать тшуву, подобную этой, ибо когда раскаивается человек во грехе, о который споткнулся, не дай Бог, в мыслях и речах своих, остается он в том же состоянии, в котором пребывал до греха. Ибо и тогда до совершения греха не был он на подъеме. Главный смысл раскаяния: «Обратись, Израиль, к Господу, Богу своему». Поэтому нужно сказать тебе: раз споткнулся ты о грехи свои, подумай — довольно тебе только каяться во грехах. От этого и предостерегает пророк — обратись ты и дойди до Господа, Бога твоего, чтобы возвысился ты в Святости, чистоте и служении Господнем.

Недельный раздел Толдот (ноябрь 1940 г.)

И еще нужно сказать, что говорит стих: «…И придут пропавшие в земле Ашура и заброшенные в земле Египетской, и будут они поклоняться Господу на горе святой…» (Шмот 27:13) о свойстве «пропавшего» и свойстве «заброшенного». «Заброшенный» –тот, кого забросили откуда‑то в далекое место, но знают о нем и наблюдают за ним. Однако, «пропавший» — это «потерянный», следов его не видно, и что с ним — не известно, ибо беды пока все еще умножаются. И говорят об этом старцы Израиля, что невозможно стало узнать их извне. Череда преследований и невыносимых мучений, которые с трудом можно себе представить, привела к тому, что они стали неузнаваемы также изнутри, так что человек доходит до потери себя и сам себе кажется чужим. И не помнит, как чувствовал себя еще год назад, в субботу, или в будни, перед молитвой или во время нее, и так далее, ведь вот сейчас он попран и раздавлен? Так что не различает он уже, еврей ли он, человек ли, или скотина, неспособная чувствовать. Тогда‑то он и зовется «пропавшим». «И придут пропавшие…».

Но говорит Гемара: «Потерявший возвращается за своей потерей» (Кидушин 2). Ибо даже когда потерялась пропажа, и нет следов ее, и никто не знает о ней, возвращается за ней тот, кто потерял ее, чтобы найти и возвысить и приблизить к себе. И разве Святой, да будет Он благословен, не потерял нас? И поэтому благословил Ицхак отца нашего Яакова. «И даст тебе Бог от росы небесной и от туков земли…» (Берешит 27:28). И не только в час, когда знают о человеке из Израиля и наблюдают за ним, но и когда «пропавший» — не видно и не слышно о нем ничего. «И вернется, и даст» (так объяснил упомянутый выше стих Раши) — Хозяин потери вернется за нами, чтобы найти нас и дать Свое благо. И вернуть нас к Нему, да будет Он благословен, и дать нам избавление, и выкупить тело наше и душу в милосердии великом и помощи благой.

Год 5701 (1941)

Второй день праздника Суккот, первая годовщина смерти сына (октябрь 1941 г.)

…В будущем скажет Ицхак Святому, да будет Он благословен: «Вот, приблизил ты душу мою к Себе» (Шабат 89б). И почему о разрушении Храма или о других бедах Израиля не сказано, что искупит их Святой, приближая к Себе душу? Но ведь поступки отцов служат знаком для сыновей их, в них — основы служения Израиля. В каждой молитве повторяем мы: «Бог Авраама, Бог Ицхака, и бог Яакова…». Ведь жертвоприношение Ицхака не было испытанием для одного Ицхака, оно стало началом самопожертвования потомков его ради Святого имени. Испытание Авраама и Ицхака происходило на уровне мысли и воли, и не завершилось деянием, ибо сказал ангел: «Не заноси руки своей на отрока и не делай ему ничего…» (Быт. 22:12). Однако же, когда народы мира убивают сынов Израиля, происходит обратное — деяние без мысли, и это расплата за жертвоприношение Ицхака. Ибо там было начало — мысль и воля, а здесь — завершение и деяние. Таким образом, жертвоприношение и убиенные позднее –суть одно.

Поэтому то, что сказано в Гемаре об Ицхаке, говорит о будущем, которое свершится в скорости во дни наши — ведь убиенные деянием своим заплатили за жертвоприношение Ицхака. Скажет Ицхак: «Вот, приблизил ты душу мою к Себе». То есть, приблизил вместе со всеми теми, кто завершил деянием сближение это. Об этом говорилось ранее, что еще не оплачены все поступки Ицхака и сыновей его, ибо жертвенно убиенные сыны Израиля не могли пока сказать: «Вот, приблизил Ты…».

И в этом смысл стиха: «И было после этих событий, Бог испытывал Авраама» (Быт. 22:1). Не только во время тех событий, которые происходили с Авраамом и Ицхаком, было испытание, но после этих событий. Ибо все убиенные — плата за жертвоприношение. Плата избавила Израиль от гнева, а если так, разве не ради всего Израиля убиенные эти? И это есть проявление милосердия Авраама. Поэтому не называет стих убиенных праведников иначе, чем «Рабы Твои», ибо, хотя и возвышаются они в истине выше других, главная цель и желание их — милосердие, которое совершают они ради Израиля, а не ради самих себя. Поэтому слово хасид — “праведный” происходит от хесед — “милосердия” народа Израиля».

Шмини Ацерет (октябрь 1941 г.)

Пророки взирали на страдания Израиля, сверху вниз, и потому видели в них великий свет Но тому, кто смотрит на страдания снизу, трудно увидеть свет, заключенный в них. Моше сказал Всевышнему: «Зачем сделал Ты зло народу этому, зачем ты меня послал?» (Исх 5:22), потому что и в те времена евреи думали и чувствовали как мы, каждый миг ожидая спасения, но им становилось лишь хуже и страдания их лишь усугублялись. Сказал Моше Всевышнему: “Я вижу, что все это к добру, но зачем причиняешь зло народу этому, они не могут вынести этих страданий, и потому не видят сокрытого в них добра”.

В те времена были пророки, изрекавшие увещевания и песнопения, а были и такие, что изрекали только увещевания и предрекали будущие несчастья. но в грядущем раскроется великий свет, сокрытый в Суде, и он представится Милосердием, и об этом сказано: «Суждено всем пророкам хором вознести песнопения» , ведь песнопениями предстанут все их слова, как о добром, так и о злом.

Год 5702 (1942)

Рош га‑Шана (сентябрь 1942)

Когда творил Святой, да будет Он благословен, этот мир, то строил миры и разрушал их, как сказано в мидраше (Берешит Раба) — это и есть «разбиение сосудов», из которых делал Он эти миры и мир Исправления (олам га‑тикун), как известно. Учили мы у святого Ари, благословенна будь память праведника, что Десять убиенных царством погибли из‑за того, что умножились повсюду клипот (силы зла), и все миры могли бы разрушиться, как это произошло во время разбиения сосудов. Но Десять убиенных царством исправили мир. Так или иначе, когда мы видим, как беды валятся на нас, и уходят из мира души Израиля — мудрецы и праведники, служащие Господу одному, и страдает каждый человек во Израиле, а ведь каждый, кто покинул этот мир — праведник он Господень, и нельзя не воскликнуть: довольно бедствий наших и бед народа Твоего, дома Израиля, — тогда понимаем мы, что и сейчас время «разбиения сосудов». Поэтому должны вы укрепиться еще более в раскаянии вашем, для обновления деяний ваших и ради нового творения.

И прежде всего мы должны по‑новому совершить тшуву, не просто сделать то, что уже делали раньше, но только хорошо, а так, чтобы создать из себя новые творения — служителей и рабов Господних. И тогда исправятся все миры…

«Из теснин воззвал я к Господу, и ответил мне из просторов Господь» (Пс. 118:5). Как известно, рассказано в «Тикуней Зогар», что тот, кто молится в Рош га‑Шана о собственных нуждах, воет, подобно собаке: «Дай нам остаться в живых, пошли нам пропитание». Но когда сыпется на человека, как удары, тяжкие бедствия, трудно ему не вопить о болях своих, за исключением великих праведников, отделенных от тела и от самих себя. Поэтому невозможно, чтобы люди, подобные нам, в горьких муках не возносили вопль свой и не молились и в Рош га‑Шана и в Судный день о горестях и страданиях своих. Но также и об этом будут горько рыдать души наши, что даже в эти святые дни вынуждены мы умолять: «Дай нам остаться в живых, пошли нам пропитание», а не возносить высшие моления во имя Небес. Как мы уже сказали о стихе: «И застонали сыны Израиля от работы…» (Шмот 2:23), Израиль стенал только из‑за работы и бедствий. Но: «…И возопили, и вознесся этот вопль…» ¬— то есть поднялась молитва их от работы — к Богу. Именно об этом молились они, чтобы молитва их от работы вознеслась к Богу, и чтобы испрашивали они не нужд работы той, но нужд небесных.

Избранные места из переписки с друзьями

После давешнего поста про Шарли Эбдо и право на смех я получил письмо несогласия от К.Б. — московского друга, историка философии, библиофила и человека по‑настоящему глубокого ума. Последующая переписка позволила и мне, и ему лучше осмыслить свои позиции. Так как содержательного обсуждения в самом фейсбуке не получилось, выкладываю здесь эту переписку. Много букв, но кому интересно — осилит.

КБ — МЯ

Я тут случайно прочитал, что ты написал про французов, а потом и Горина прочитал. Я ни в каких сетях не участвую, так что хочу выразить свое удивление. Это просто удивление позицией, я вообще ни в каких интернет‑дискуссиях никогда не участвовал.

То, что их убили — не обсуждается, как мне кажется. Убивать нельзя, что бы человек ни написал /нарисовал. Я бы тут поставил точку, но люди почему‑то в связи с убийством обсуждают содержание их рисунков (это вещи совершенно разных планов). Мне кажется это совсем излишним, но раз уж так….

Они — не шуты! Никоим образом не шуты! Они — носители определенной идеологии, политической позиции, ее многолетние выразители и пропагандисты.

Это, во‑первых, анархизм (журнал вырос из послевоенных изданий анархистско‑левацкого толка).

Это — атеизм, а атеизм — агрессивная идеология, немногим лучше исламского фундаментализма.

Это — идеология (и даже философия) относительности всяких ценностей и норм, очень жесткая позиция, на самом деле.

Это — идеологическая и политическая позиция “левых”, на самом деле крайне нетерпимая ко всему другому.

Это издание и эти люди — бойцы идеологического фронта, пропагандисты, а пропаганда — это вбивание отвращения и ненависти нетвердым умом людям. Это всегда плохо, мне кажется, что в обществе тоталитарном, что в т.н. “свободном”.

Чем Кукрыниксы лучше рисовальщиков Штюрмера? И те и те пинали и натравливали массы на тех, кого тогда преследовали, ссылали, убивали. Гадость, по‑моему.

Исламисты — враги, но эти кукрыниксы — неужели друзья? Не та ли здесь ситуация — “что лучше, Молотов или Риббентроп”?

Все это, мне кажется, так, лишь в том случае, если эти люди — НЕ шуты. Если (например, рисуя целующихся раввина и эсэсовца на фоне ворот Освенцима с подписью “иудеонацизм”) они просто хотят, чтобы люди смеялись…. Если так, если просто посмеяться, то все мною написанное — неверно.

А их жизнь мы все обязаны защищать, тут вообще не о чем говорить.

* * *

МЯ — КБ

Попытаюсь ответить, хотя понятно, что видим мы этот кошмар по‑разному, но хотя бы можем его (и их, карикатурщиков) обсуждать.

Шуты редко бывают добрыми, а добрые шуты, к сожалению, мало кому интересны. В отличие от клоунов, они провоцируют не просто смех, а смех над чем‑то, зачастую недобрый и без малейшего почтения к предмету осмеяния. Убитые французы, невзирая ни на что, именно шуты! Пусть левые, пусть атеисты, пусть анархисты (на самом деле, панки чистой воды, наподобие Sex Pistols, тоже медиа‑проект, ничуть не менее оскорбительный, чем Шарли). Да, они носители и выразители той самой идеологии и философии относительности всех ценностей и норм, но для меня ключевое слово здесь — всех. Именно этим они принципиально отличаются от Кукрыниксов и рисовальщиков Штюрмера, те‑то действительно не шуты и, тем более, не панки, а пропагандисты чистейшей пробы. Они осмеивали ценности и нормы, отличные от абсолютных, окончательно и единственно верных, лишь чтобы подчеркнуть абсолютность и окончательность последних. Французские же насмешники — редкий на фоне двойных стандартов западного мира пример честности, они обсирали всё, всех и всегда. Делали это омерзительно (панки же!), но наряду с отвращением вбивали в нетрезвые умы еще и терпимость — если все — дерьмо, тогда одно дерьмо не вонючее другого. Они нам не друзья, во всяком случае себя таковыми не считали. Но во многом благодаря таким, как они, мы можем спокойно жить в своем смешном мире, хотя и зная, что за нами тоже могут прийти, но не опасаясь этого каждую минуту.

Я не против того, чтобы мои ценности и нормы объявляли относительными — я и сам‑то их абсолютными не считаю. Я даже рад, когда недруги надо мной смеются, если они, конечно, смеются и над другими — пока не отсмеются, не пойдут убивать. Даже если смеются не просто так, а злобно и оскорбительно. Рабле вот, тоже не большой добряк, оскорблял, небось, не менее значительные группы, чем убитые карикатуристы. Я боюсь тех, кто не смеется — боюсь до дрожи, потому что они не шутят и когда‑нибудь обязательно за мной придут.

А еще — можно долго говорить о традициях европейской сатиры. Мир, в котором могут сосуществовать самые разные группы, пусть обстебывая убеждения друг друга, но хотя бы не убивая за них, сложился, во многом благодаря ей. Так что для меня выбор между Шарли и исламистами — не «между Молотовым и Риббентропом», а между жизнью и смертью.

* * *

КБ — МЯ

Ну, в общем, все так. Но мы, наверное, не столько видим по‑разному, сколько видим — разное. И вот я тоже боюсь серьезных людей, а не тех, кто стебется — но серьезные люди возникают именно из‑за таких панков! И их все больше! Рисовальщики и стебщики порождают не смех и толерантность: наоборот, они порождают обиду и ненависть. Большинство людей “с ценностями” обижается, но молчит (ну их, французы же, пусть рисуют, хотя мне и мерзко от их рисунков). Другие, “нетвердые умом” — ожесточаются и становятся еще более “твердыми”. Это то, что я вижу, причем не только в России. И вот этого я боюсь.

Кого они делают терпимее? Нас? Нам уже и не надо, мы сами готовы посмеяться в свою меру над всем. А еще кого? Не вижу.

Ну и еще один аспект. Для страны, где человека закапывали в землю за то, что он — священник, пускали пулю в лоб за то, что отказался снять крестик… Где в массовом порядке по всей страны вскрывали могилы, уничтожали кладбища, а иконы топили в нужниках (почему‑то именно это делали, не жгли, не рубили, а именно — в нужниках)… это как‑то совсем смешным не выглядит…

И P.S.:

Как я вижу, подобное провокативное поведение, к сожалению, ведет лишь к тому, что у людей умных возрастает безразличие к вопросам существенным, у людей же не столь умных — возрастают нетерпимость и агрессия. Первое — прискорбно, второе — опасно.

В каком‑то смысле левацкая позиция в ее крайней форме (насрать на всё) восходит к ненавидимой мною позиции большевицкой — “чем хуже тем лучше”: как только появляется какая‑то проблема, действительно важная для людей (важная ли на самом деле — другой вопрос), они считают, что ее нужно довести до крайности, до абсурда — вместо того, чтобы попытаться вылечить, объяснив, что это вообще не проблема или проблема — не в этом. А их метод: есть рана — сыпь туда соль, пока не сгниет. Это и большевицкая позиция — разрушать и мучить до тех пор, пока не наступит катарсис. Вот только прежде этого катарсиса всегда наступает — смерть…

* * *

МЯ — КБ

Вынужден с тобой не согласиться, впрочем, как и раньше. Серьезные люди были и есть всегда, и не шуты — панки и хиппи — делают их такими. И обиды с ненавистью были всегда, шуты — лишь хороший повод выплеснуть эти чувства наружу. Иначе приходится на столбе вешать соседа, а соседа жалко, от него, что ни говори, пользы больше, чем от бесполезного шута. Но шут опасен — если его вовремя не прикончить, даже «серьезные люди с ценностями» постепенно привыкают к шуткам и начинают к своим ценностям относиться чуть менее серьезно. Вся новейшая история Запада тому примером: общество равно ненавидело битников, хиппи, панков и прочих шутов, но со временем привыкло и даже прогнулось.

К сожалению, привыкание чревато новыми неприятностями — та самая идеология относительности любых ценностей, о которой ты писал раньше, сама по себе стала фетишем, и место агрессивного неприятия Другого заняла не менее агрессивная политкорректность. Но шутовство может помочь и здесь, доведение политкорректности до абсурда заставляет «политкорректных людей с ценностями» задуматься о том, столь уж ли их ценности абсолютны и не стоит ли где‑нибудь провести границу дозволенного. Мне кажется, что Шарли именно такой абсурдизацией всего, включая самое себя, и занимались. Насколько я понимаю, недавнее увольнение одного из сотрудников за антисемитскую карикатуру было попыткой французских властей хоть какую‑нибудь границу да провести.

Беда в том, что мир, в том числе — западный, стремятся захватить новые серьезные люди с особо серьезными ценностями, которые ни к чему не хотят привыкать. И благодаря им шутовская игра поднялась на новую высоту, ведь если живой шут омерзительно смешон, если не просто омерзителен, то шут, убитый за свои шутки — величественен. Я, как и абсолютное большинство сторонников и противников Шарли Хебдо, о самом их существовании узнал только после убийства. Мне кажется, что они смогли таки отколоть свою самую грандиозную и самую похабную шутку — ни «умные», ни «нетвердые», ни те, которые «с ценностями», не уверены в том, кого надо осуждать, кого проклинать, а кого и восхвалять. Негодяи поубивали гадов, как же теперь быть и где же абсолютная истина?! А Орланд, Меркель, Биби и Абасс, герои карикатур (вычеркнуто), который обнявшись идут за гробами шутов, еще вчера обсиравших каждого из них (вычеркнуто) во главе сверхмассового шествия за право на шутки? Круче шутки ведь и не придумаешь, и она уж точно хоть кого‑нибудь да заставит задуматься.

Насчет страны, где священников закапывали в землю… Я, слава Богу, здесь, а не там, личных впечатлений у меня нет. Но вот из сетей и СМИ создается такое впечатление, что наследники тех, кого закапывали, те, что опасаются, что закопают и их, заявляют: «Я — Шарли» или просто скорбно молчат. А об оскорблении чувств кричат другие, те, что и сегодня, дай им волю, готовы первых закапывать живьем и мочить в сортирах.

К твоему PS. Мы, похоже, действительно видим разное. Мне не приходилось встречать умных людей, у которых шутовство, даже самое злое и похабное, вызывает безразличие к важным вопросам. У людей же не столь умных агрессии и так достаточно. Провокации дают им повод выплеснуть агрессию наружу, но такие поводы найдутся всегда, а без периодических разрядок выплески превращаются в ураганы, результаты которых нам хорошо известны.

Я не вижу ничего общего между большевицким кошмаром и шутовством Шарли. На большевиков похожи бойцы ИГ, они бесконечно серьезны и если замечают рану, то даже не сыплют на нее соль, а ампутируют — не пораженный орган, а все тело целиком. Шуты же, левые, правые и даже средневерхненижние, как раз и лечат проблемы, вскрывая их пустоту и абсурдность, они поливают язвы йодом, что может оказаться больнее соли, но зато обеззараживает. Мне кажется, здесь другое… На ум приходит гребенщиковское: «Панки любят грязь, а хиппи цветы / но и тех, и других берут в менты. / Ты можешь жить любя, можешь жить грубя, / но если ты не мент — возьмут и тебя». Ненависть исламистов к евреям и к отвязным карикатурщикам имеет общие корни — в их мире Другой не имеет права на существование и джизьи они, похоже, не берут.

* * *

КБ — МЯ

Как это ни странно, я почти со всем тобой написанным согласен — о шутах, политкорректности и пр. Напишу о том немногом, что хотелось бы высказать — иначе.

Понаблюдав за поведением жителей Франции, я, на самом деле, подумал, что я, вероятно, неправ. Или не совсем прав… Я ведь подхожу к деятельности этого и подобных “провокаторов” прагматически — на пользу они работают или во вред? (О совершенной недопустимости не только их убийства, но и любой попытки оправдания этого убийства — даже разговора нет, понятное дело; не может быть НИКАКОГО оправдания.)

Так вот, м.б. для французского общества это и на самом деле — явление положительное. (На это ощущение меня натолкнули не только демонстрации, но и мнение Николая Кривошеина, старого эмигранта и православного человека.) А я сужу со своей колокольни — и почти уверен, что для России подобные вещи вредны и недопустимы, ничего хорошего они за собой не повлекут, кроме дополнительного озверения.

Теперь о смехе. Да, большевики‑политики были в своей массе “мертвенно серьезны” (но не все, конечно. Вспомним Радека и его замечательные шутки). Но мы ведь можем сравнивать лишь сравнимое. Политики всегда серьезны. А вот те, что их обслуживают — вовсе нет! Я не знаю про карикатуристов Геббельса (думаю, тоже были веселые люди с большим стажем осмеяния), но вот возьмем Ефима Лакеевича Придворова, то бишь Демьяна Бедного. Весельчак, гурман, ловелас — и страстный книголюб (был ГЛАВНЫЙ библиофил в России в к. 20 — 30 гг.). Очень веселый был кощунник! И не он один…

И еще об одном. Мы говорим тут о том, что нам интересно, но, как кажется, в целом поезд уже идет совсем в других степях… Идет война, и европейцы впервые это осознали. Миллионные демонстрации были ведь не за свободу слова, на которую никто не покушается, и не столько в память погибших, сколько — из‑за ощущения, что война пришла в их, французов, дом. (Убийство нескольких десяткой студентов в йеменском колледже в ТОТ же день и ТЕМИ же людьми, аль‑каидовцами, не вызвали никакого резонанса.) “Исламисты” вовсе не против именно свободы слова в Европе; тулузские еврейские дети ни с какой свободой слова не связаны, как и посетители кошерного магазина. Идет война, и “они” всегда найдут, к чему прицепиться. Так что нельзя сказать, что “шарли” спровоцировали кого‑то. Это была военная операция, боюсь, будут и другие. И об том надо бы думать. А содержание рисунков… ну, в России они неуместны. В Германии, наверно, тоже (власти Лейпцига как раз запретили сегодня публикацию именно тех рисунков из ШЭ…). Но проблема совсем не в этом…

* * *

МЯ — КБ 

О придворных насмешниках, типа Демьяна Бедного или Юлиуса Штрйахера мы ведь уже говорили, не шуты они вовсе, а провозвестники истины, форма тут роли не играет, агитатор — он и есть агитатор.

Насчет нынешней России ты, возможно, и прав, не берусь судить. Тогда это хороший признак — в самые темные времена только анекдотами, все, для советского человека святое, осмеянию предающими, живы были. Пока, наверное, до этого еще не дошло.

И насчет войны я совершенно согласен. Евреи, самые другие из других, закономерно стали ее первыми жертвами. А следующими — шуты. Поэтому я бы не смог сказать «я — шарли»; это не мы — шарли, а они — жиды. Французы, похоже, поняли, что теперь «жидом» может стать каждый, и возмутились. Можно надеяться, что это начало какого‑то нового осознания, спасительного для Европы, но шансов мало…

Поживем — увидим, никуда не денемся.

А переписку я, раз ты не возражаешь, опубликую.

Не удержался, выношу из комментов, да еще и с дополнениями. Реакция многих русскопишущих на убийство насмешников зачастую ужасает. Хотел было написать: «не меньше самого убийства», но осекся — все же злодеяние всегда хуже самых абсурдных и злобных мыслей и слов. О официально‑народной российской позиции — сами, мол, виноваты, нечего оскорблять чувства верующих, и вообще, жизнь дороже свободы слова — сказали уже все, что можно сказали. Другое дело — достопочтенные достокошерные евреи, в том числе и мои друзья, поначалу осудившие акт террора, которые вдруг с ужасом обнаружили, что убитые издевались не только над «ними», но и над «нами». Они пришли к выводу, что жертвы — тоже гады, а убийцы, похоже, орудие Божьего возмездия, хотя и кривое какое‑то. Мне кажется, что русско‑еврейская реакция не менее разрушительна, чем просто русская.

Во‑первых, Тора запрещает убийство, кроме как на войне и по суду, но даже для величайшего из судов, Сангедрина, смертная казнь была чем‑то из ряда вон выходящим.

Во‑вторых — нельзя убивать шутов. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Комментаторы Зогара объясняют, что Всевышний помиловал царя Давида, который заслуживал смертного приговора, лишь когда тот напомнил, что он Божий шут, а на шутов даже Сам Творец не обижается.

А в третьих, рассуждающий так еврей сам лишает себя места, если не Мире грядущем, то в этом мире — точно. Карнавал — это основа всей западной пост‑европейской цивилизации, единственной, предполагающей равноправное сосуществование меньшинств с разными, зачастую противоположными взглядами. Серьезность же для равноправия убийственна — защитники чести пророка в этой ситуации как раз и были убийственно серьезны. Тотальное осмеяние всего и всех позволяет человечеству примириться, в том числе, и с существованием евреев и Израиля, поддержка же палестинского дела — следствие безмерной серьезности европейских левых. К сожалению, и пост‑европейский мир, похоже, подходит к концу, о чем свидетельствует изобилие табуированых тем. Власти, негры, гомосексуалисты, евреи, мусульмане равны только в карнавальном кружении, в противном случае — каждый должен знать свое место.

Даже над Холокостом необходимо смеяться — иначе невозможно жить дальше. Это не я придумал, так в те самые годы писал р. Калонимус‑Калман Шапиро, «Святой огонь», ребе Варшавского гетто. Так что «гады и враги», убитые за право на смех — лучшие наши друзья, даже если сами они так не считали.

А когда к штыку приравнивают перо и законодательно определяют, над чем смеяться дозволено, а над чем нет — карнавал превращается в пляску смерти и появляются нацистские или советские карикатуры, ни в коем случае не шуточки и смехуечки, а графически отображенная истина последней инстанции.

В подтверждение вышесказанного можно привести множество цитат из из святых и не очень святых книг, но я ограничусь лишь одной историей из Талмуда (Таанит, 22а):

Рав Брока Хузистанский стоял на базаре в Бей‑Лефете, а с ним был пророк Элияѓу. Спросил его [рав Брока]:

— Есть ли здесь те, кто принадлежит Миру грядущему?

— Нет, — ответил пророк. (…)

Тем временем появились [на базаре] еще двое. Сказал [пророк Элияѓу]:

— И эти принадлежат Миру грядущему!

Подошел [рав Брока] к ним и спросил:

— Каковы дела ваши?

— Мы шуты, когда видим падшего духом, своими шутками развлекаем мы его. И еще: когда мы видим, как двое ссорятся, стараемся их помирить.