Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books

Где‑то  на рубеже XIV–XV веков в Сарагосе, возможно, на Великую субботу (шабат а‑гадоль, последнюю субботу перед Песахом) Хасдай Крескас составил проповедь, предварившую его более позднее эпохальное философское сочинение. Крескас, которого король Арагона Хуан I и королева Иоланда де Бар назначили к тому времени главным раввином Арагона, начал проповедь с цитаты из первой мишны трактата «Псахим»: «Забрезжилось четырнадцатое [нисана] — ищут квасное при свете лампы» Мишна. Раздел «Моэд». М.: Книжники, 2016. С. 254. .

Образ света и лампы имел большое значение для Крескаса. В классическом сочинении «Свет Г‑спода», опубликованном им к концу жизни в 1410 году, он писал: «Связь между основанием заповеди и самой заповедью — это связь света с лампой, как… сказал Шломо: “Ибо заповедь — светильник, и Тора — свет” (Мишлей, 6:23)». Эта книга, которую часто называют последним великим произведением еврейской средневековой философии, стала попыткой осветить проблему, опровергая предложенную Маймонидом аристотелевскую реконструкцию иудаизма и восстанавливая то, что Крескас считал подлинной еврейской традицией. Блестяще критикуя Маймонида, Крескас заменил самопознающий разум, который был богом Аристотеля, Б‑гом Израиля, истинную природу которого, утверждал он, составляет безграничная и неизменная любовь.

Хотя аргументы Крескаса в «Свете Г‑спода» составляли плод глубоких размышлений великолепного философа, его выводы отвечали насущным потребностям гонимой еврейской общины. В 1391 году на евреев Барселоны обрушились ужасные погромы, которые быстро распространились и жертвами которых стали тысячи евреев, включая единственного сына Крескаса. Около 150 тыс. евреев обратились в христианство, преимущественно под давлением или из страха. Хотя царственные патроны Крескаса смогли защитить евреев Сарагосы, цветущая еврейская община Сарагосы, где Крескас вырос и где он учился у выдающегося талмудиста раввина Нисима бен Реувена Геронди, была уничтожена, как и два других важных центра еврейской жизни — общины Валенсии и Жероны.

Самой непосредственной интеллектуальной реакцией Крескаса на эти события стала книга «Опровержение принципов христианства», где он методично оспаривал взгляды христиан на первородный грех, Троицу, рождение от Девы и еще семь христианских догматов. Однако его рассуждения о Б‑ге как бесконечной любви в «Свете Г‑спода» и глубокие размышления о природе веры также послужили ответом на кризис, который переживал он сам и его община — и некоторые из этих размышлений, особенно касающиеся веры, впервые прозвучали в пасхальной проповеди.

Проповедь эту обнаружил в рукописных собраниях Гарварда и Ватикана профессор Еврейского университета Авиэзер Равицкий. В гарвардской библиотеке Хоутона она была найдена среди проповедей, составленных представителями круга Крескаса. В Ватиканской библиотеке она была переплетена вместе с философско‑каббалистическими проповедями мыслителя и поэта XV века раввина Михаэля Бальбо бен Шабтая а‑Коэна из Кандии (Крит). Увидев характерные черты пасхальной проповеди и несомненное сходство высказанных в ней идей с содержанием «Света Г‑спода», Равицкий убедительно доказал, что текст принадлежит Крескасу, и опубликовал его в 1988 году.

Хотя проповедь Крескаса не длинная, она довольно сложная и, как это свойственно проповедям Великой субботы, касается и алахических, и богословских вопросов. Крескас затрагивал такие темы, как природа веры и ее связь с чудесной историей Песаха. Особенно его занимают три вопроса: является ли вера волевым актом? Какую роль играют в вере чудеса? Какую роль играет в вере человеческая воля? Крескас рассматривает эти проблемы не только с философской, но и с еврейской точки зрения.

Самый решительный аргумент в пользу утверждения, что воля имеет значение для веры, состоит в том, что было бы несправедливо, чтобы Б‑г награждал и наказывал нас за веру (как предполагает Тора и раввины), если бы она была нам неподконтрольна. Ключевой аргумент против этой позиции заключается в невозможности проверить, во что верит человек. Крескас приходит к выводу, что мы не в состоянии не верить в то, что совершенно очевидно или было нам наглядно продемонстрировано. Доказательство, по Крескасу, убеждает вполне в буквальном смысле.

А что же с чудесами? Они убеждают человека верить так же, как неоспоримый философский или научный аргумент? Совсем необязательно. По мнению Крескаса, разные чудеса, которые совершал Моше, были предназначены для тех или иных конкретных сомневающихся. Так, чудо с посохом, обернувшимся змеей, должно было убедить сначала его самого, а затем и сынов Израиля, что он действительно посланник Б‑жий; десять казней совершенно очевидно направлены на фараона и египтян. И все же, поскольку чудеса могут быть результатом колдовства (или их можно в этом подозревать — примером служат две первые казни, с кровью и с лягушками, которые действительно удалось повторить египетским колдунам) или каким‑то образом возникнуть от естественных причин, они вовсе не сразу и необязательно внушают веру. Однако даже чудо, свободное от таких сомнений, живет только в памяти тех, кто стал его непосредственным свидетелем, и даже в их сознании оно тускнеет. В отличие от убедительного аргумента, повторить его нельзя.

Ни одно чудо, каким бы убедительным оно ни было и как бы ни было очевидно, что приписать его можно только Б‑гу, не вселяет в человека веры навсегда, утверждает Крескас. Хотя в Торе сказано, что после рассечения Красного моря люди «поверили в Г‑спода и в Моше, раба Его» (Шмот, 14:31), там не говорится, что они верили до конца дней. Только во время Синайского откровения Тора говорит: «и будет доверяться тебе [Моше] всегда» (Шмот, 19:9): явленная Тора представляет собой вечное и неизменное свидетельство откровения. Это приводит Крескаса к интересной мысли о связи Песаха с Шавуот — следующим большим праздником еврейского календаря. Шавуот отмечает получение Торы, которое стало кульминацией Исхода и чудес, когда‑то воспламенивших веру сынов Израиля в Б‑га и Его раба Моше, а следовательно, Шавуот в определенном смысле продолжает собой Песах. В том, что два праздника ритуально связаны друг с другом подсчетом 49 дней (сфира) между ними, есть глубокий богословский смысл.

Последняя проблема Крескаса касается воли и религиозной веры. Если доказательства, чудеса и пророчества (примером которых служит Синайское откровение) способны сломить волю человека и вселить веру, то почему следует вознаграждать за веру и наказывать за ее отсутствие? В конце концов, тут нет свободы выбора.

Крескас дает на этот вопрос мудрый ответ: мы не можем заставить себя верить, но мы можем выбирать, как мы верим — мы можем верить с радостью или отвращением, можем упорно пытаться понять то, во что мы верим, или стремиться не иметь с этим ничего общего.

Поскольку чудо творит [веру], воля тоже выбирает ее, выбирая два элемента, связанных со стихом: «Избери же жизнь» (Дварим, 30:19), а именно удовольствие веры и радость служения.

Мы получаем вознаграждение не за саму веру, а за тот восторг, который мы черпаем в ней, и за усердие в изучении ее истин. В этом также кроется особая важность Песаха и центральная роль Исхода в еврейском опыте. Если Шавуот увековечивает Синайское откровение, положившее начало неуклонной вере, Песах воспроизводит радость, которую сыны Израиля ощущали после Исхода. Песах возвращает нас к волнению первых проявлений любви к Б‑гу и к радости, которую мы ощущаем, исполняя Его заповеди.

Свободно переходя в своих рассуждениях от логических аргументов к библейским и раввинистическим источникам, а от них к распорядку сидура, Крескас приходит к выводу о важности для иудаизма избавления сынов Израиля от египетского рабства. Исход не только постоянно упоминается в Торе — его памяти посвящены все основные праздники, а также кидуш, который читают в шабат и праздничные дни.

Далее Крескас замечает, что, когда раввины составляли утренние молитвы, они поместили молитву «Аава раба», прославляющую «великую любовь» Б‑га к еврейскому народу, примером чему служит дарование Торы, прежде благословения «избавителю Израиля» в память об Исходе, хотя Исход произошел раньше откровения на Синае. Это, в числе прочего, объясняется тем, что исход не приобрел полностью искупительного значения, пока вера народа в Б‑га не получила окончательного подтверждения на Синае. А вторая причина — в том, что память об избавлении возбуждает привязанность, необходимую для истинно благочестивого чтения амиды. И эта привязанность всегда ассоциируется с удовольствием, радостью и восторгом, связанными со служением Б‑гу. Действительно, мудрецов восхваляли в числе прочего за ту радость, которую приносило им служение Б‑гу. Вспоминая фрагмент из Талмуда (Брахот, 9б), Крескас пишет:

Одного раввина восхваляли за то, что он великий человек, находящий радость в мицвот. Об этом раввине говорили, что всякий раз, когда он исполнял мицву, с губ его весь день не сходила улыбка.

Для Крескаса не все чудеса вселяют веру, и даже те чудеса, в которых нет сомнения, — связанные с Исходом, — вселили твердую веру только тогда, когда они получили подтверждение в виде откровения на Синае. Но если вера основана на доказательстве, а не является волевым актом, за одну эту веру вознаграждения не будет. Вознаграждение возможно только за то, что избрано добровольно: ощущение удовольствия от собственной веры, радость от служения Б‑гу и принадлежности к избранному Им сообществу, а также любовь, вызванная признанием непрестанной и неизменной заботой Б‑га о Своем народе.

Оригинальная публикация: Faith and Miracles: Hasdai Crescas’s Passover Sermon