Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о возможности возвращения иудаизма к храмовым ритуалам, представляющимся нам теперь совершенно чуждыми.

Читая даф йоми на этой неделе, я узнал ответ на вопрос, который волновал меня с тех пор, как я начал трактат «Псахим». Почему трактат называется «Псахим», во множественном числе, а не просто «Песах»? Причина, оказывается, в том, что в первых изданиях Талмуда было два трактата о Песахе, которые позднее были объединены в один. Первый трактат состоял из глав, которые мы уже прочли, посвященных избавлению от хамеца и другим аспектам соблюдения законов праздника. Во второй же входили главы, которые мы начинаем читать на этой неделе и в которых описываются правила принесения пасхальной жертвы в Храме.

Талмуд — и раввинистический иудаизм в целом — находятся в глубоко парадоксальных отношениях с Храмом. С одной стороны, Иерусалимский храм — это единственное санкционированное свыше место для богослужения и жертвоприношения. Иудаизм в том виде, как он описан в Торе, особенно в книгах Исход и Левит, не может существовать без Храма и священства. Это потому, что в сердце иудейского богослужения находится ритуальный забой животных и принесение в жертву их крови. Согласно трактату «Пиркей авот», авода, или храмовая служба, — это один из трех столпов, на которых стоит мир, — наряду с Торой и добрыми делами. И по сей день евреи продолжают оплакивать разрушение Храма — например, летом, в день поста и траура 9 ава — и ждать его восстановления.

Но в то же время раввинистический иудаизм стал возможен только в отсутствие Иерусалимского храма. Все институты и практики, которые нам сейчас представляются неотъемлемыми элементами классического иудаизма: изучение библейских текстов, синагога, синагогальная литургия, сам Талмуд, — возникли как реакция на разрушение Храма и прекращение храмовых жертвоприношений. За две тысячи лет мы так привыкли к иудаизму без Храма, что, если серьезно задуматься о перспективе его восстановления, храмовый иудаизм совершенно чуждая для нас сейчас религия.

Степень этой чуждости становится особенно понятна, если, например, прочитать в Псахим, 64а удивительно яркое описание пасхального жертвоприношения в Храме. Людей делили на три очереди: те, кто приходил последним, и жертву приносили последними, так что попадание в третью очередь считалось признаком лени. Мишна так описывает саму церемонию:

Первая часть народа вошла, и двор Храма был заполнен. Они закрыли ворота двора. Протрубили ткиа, труа и снова ткиа. Священники стояли ряд за рядом, и в их руках были серебряные чаши и золотые чаши. <…> У чаш были не широкие основания, а заостренные днища, чтобы священники не вздумали поставить их на землю и кровь не свернулась. Еврей зарезал животное [козла или барана], а священник забирал его кровь [подставляя чашу под брызжущую кровь] и передавал чашу своему соседу, и тот — своему соседу. <…> Священник, стоящий ближе всех к алтарю, опрокидывал чашу одним движением.

Таким образом, мы видим, что в один из самых сакральных дней еврейского календаря самое сакральное место в еврейском мире превращалось в огромную бойню. Только представьте себе рев животных, фонтаны крови, бьющие из их шей, звон чаш, наполненных жертвенной кровью, ее брызги, когда кровь выливали из чаш на алтарь. И это мы еще не дошли до свежевания и разделки животных, мясо которых потом попадало на пасхальный стол. «Железные крючья ввинчивались в стены и колонны, и на них подвешивали туши, с которых сдирали шкуру, — продолжает Мишна. — Если все крючья были заняты, двое поднимали деревянную балку и подвешивали на нее тушу, и свежевание продолжалось в нескольких сантиметрах от их лиц».

Сколько таких жертвоприношений совершалось за один раз? Гемара рассказывает, как однажды царь Агриппа (неясно, Первый или Второй — оба правили в I в. н. э.) приказал первосвященнику посчитать число приношений, видя в этом непрямой способ провести перепись населения. Первосвященник «вынимал почку из каждого» приношения и в итоге насчитал 1,2 млн почек. Это кажется очевидно невозможным: как можно было зарезать столько животных в одном месте за один день? Пусть древняя статистика всегда ненадежна, но, по крайней мере, это число согласуется с численностью еврейского населения, указанной в «Иудейской войне» Иосифа Флавия. Как бы мы ни истолковывали эти цифры, все равно понятно, что во дворе Храма происходила кровопролитная бойня. «Заслуга сынов Аарона, — узнаем мы из Псахим, 65б, — в том, что они ходят по колено в крови».

Когда вы приходите на Рош а‑Шана в синагогу слушать шофар, помните, что звуки, извлекаемые из бараньего рога, изначально звучали отнюдь не в кондиционированном помещении, заполненном тихими воспитанными людьми в праздничной одежде. Они призваны были перекрывать крики умирающих животных и смешиваться со словами молитвы Алель, которую евреи читали, пока приносились жертвы. И эти жертвы отнюдь не были метафорическими или символическими: кровь убитых животных призвана была искупить грехи народа Израиля. Как дает понять Талмуд в пространных обсуждениях этого церемониала, Б‑г принимал жертву, только если кровь была выплеснута на алтарь так, как надо, с соблюдением всех правил.

Читая в таких подробностях о пасхальных жертвоприношениях, я не мог не думать о том, насколько достоверно Талмуд описывает то, что на самом деле происходило в Храме. В конце концов, Мишна была записана лишь в начале III столетия, полтора века спустя после разрушения Храма, а Талмуд — еще через несколько столетий. Например, такая подробность, как золотые и серебряные чаши, — это действительно храмовая традиция или изобретение мудрецов, которые, стремясь представить Иерусалимский храм максимально величественным, выдумали такой роскошный аксессуар?

Пожалуй, важнее всего не то, были ли мудрецы правы в каждой детали ритуала, а сам факт того, что они продолжали изучать и обсуждать детали храмовой церемонии, хотя знали, что им не суждено увидеть храмовое жертвоприношение своими глазами. К примеру, мудрецы подробно разбирают такую проблему: валидна ли пасхальная жертва, принесенная от имени группы людей, если некоторые из них оказываются ритуально непригодными к тому, чтобы отведать это мясо, потому что они слишком стары или больны, или необрезаны, или ритуально нечисты.

Для нас это выглядит как образец чисто гипотетической дискуссии, но мудрецы, возможно, видели это иначе. Ведь они верили, даже были уверены, что в один прекрасный день Мессия придет и отстроит Храм, и тогда все те знания, которые они с таким тщанием сохраняли, вновь станут актуальны и будут применяться на практике. А пока что изучение законов храмовой службы будет заменять саму службу. Вместо чаш, полных крови, мудрецы предлагали Всевышнему умы, полные Торы. Но только раз уже эта перемена произошла, трудно представить себе возвращение обратно к кровавой бойне. И это объясняет, почему сегодняшние евреи — за исключением немногочисленных фанатиков — не стремятся сами построить Третий храм.

Оригинальная публикация: In the Talmud, Minds Full of Torah Instead of Bowls Full of Sacrificial Blood