Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, как мудрецы изучают явления природы в попытке понять наше место на Земле.

«Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое…» Этот стих из Второзакония (30:19) — один из самых известных стихов в Торе, поскольку он точно резюмирует еврейское представление о том, что служение Б‑гу через исполнение Его заповедей — это ключ к самой жизни. Но если сегодня отождествление Б‑га и жизни кажется нам не более чем вдохновляющей метафорой, то в изначальном контексте оно было отнюдь не метафорическим. Бо́льшая часть книги Второзаконие состоит из прощальной речи Моисея, обращенной к сынам Израилевым перед тем, как те вступят в Землю обетованную, и кульминацией этой речи является совершенно конкретный перечень обещаний и угроз. Если евреи будут беспрекословно повиноваться Б‑гу, их ждет изобилие, безопасность и успех в войнах; если же они собьются с предначертанного Б‑гом пути, то будут наказаны голодом, болезнями, поражением и изгнанием. Нигде в Торе завет с Б‑гом так явно не напоминает контракт, в котором предусмотрены наказания за невыполнение взятых на себя обязательств.

Для народа земледельцев, каковым стали евреи, поселившись в Земле Израиля, в отличие от своих предков‑скотоводов, ценнейшим благословением, самым явственным знаком Б‑жественного благоволения (или наказания) был дождь (или его отсутствие). Дождь был буквально подарком с небес, причем крайне необходимым: если в определенное время года не выпадало определенное количество осадков, люди голодали. Естественно, в любой культуре разрабатывались техники призыва богов к дождю; это могли быть амулеты, заклинания, танцы и другие ритуалы. Евреи основной способ прекратить засуху видели в посте — физическом испытании, символизировавшем духовное смирение. Если, по логике Второзакония, Б‑г не давал дождя в наказание за грех, вернуть его могло только покаяние.

Только обнаружив эту тесную связь между дождями и постом, мы можем понять, почему трактат «Таанит», чье название происходит от древнееврейского слова «пост», начинается с долгого обсуждения дождя. Этот трактат, к которому читатели даф йоми перешли на прошлой неделе, посвящен законам, регулирующим посты. Но вот мы уже продвинулись на десять страниц вглубь первой главы, а слово «пост» еще ни разу не появлялось. Вместо этого мудрецы рассуждают о том, когда и как евреи должны молиться о дожде. В том числе они говорят о том, когда начинается и когда заканчивается сезон дождей в Земле Израиля, о совпадении или несовпадении этого периода с аналогичными периодами в других странах, прежде всего в Вавилонии, где жили многие мудрецы Талмуда. Попутно участники дискуссии анализируют ряд библейских стихов, в которых дождь упоминается как одно из важнейших проявления Б‑жественного могущества.

В сезон дождей в молитву амида добавляют слова: «Он заставляет ветра дуть и дожди проливаться». Это признание власти Б‑га над дождем и заодно непроговоренная просьба насылать осадки в нужное время. По той же логике летом, когда урожай поспевает и лишний дождь ему только навредит, мы не упоминаем дождь в молитве, поскольку мы не хотим напоминать Б‑гу о благословении, которое в эти месяцы было бы проклятием. Но в какой момент мы начинаем вставлять эти слова в амиду и в какой момент заканчиваем? Когда мы хотим, чтобы Б‑г наслал дождь?

Мишна на Таанит, 2а объясняет, что время этой вставки в молитву связано с праздниками. Мы начинаем «упоминать мощь дождя», как это сформулировано в Талмуде, в осенний праздник Суккот и прекращаем в Песах, весенний праздник. Мудрецы, однако, спорят о том, какие именно дни этих праздников имеются в виду. Согласно рабби Элиэзеру, мы начинаем молиться о дожде в первый день праздника Суккот, в то время как рабби Йеошуа считает, что в последний. Йеошуа приводит следующий убедительный довод: поскольку в праздник Суккот мы должны трапезничать и ночевать в сукке — временной постройке с дырявой крышей, сквозь которую видны звезды, дожди в дни и ночи праздника нам ни к чему. Напротив, гласит комментарий Раши, если в Суккот идет дождь, это знак того, что Б‑г гневается на еврейский народ, раз пресекает их попытки исполнить заповедь сидения в сукке.

Рабби Элиэзер признает справедливость возражений рабби Йеошуа, но все же настаивает на том, что мы можем вставлять в амиду слова «Он заставляет ветра дуть и дожди проливаться» начиная с первого дня праздника Суккот, поскольку это не буквально просьба о дожде, а лишь признание Б‑жественной власти над дождем. Но рабби Йеошуа не убежден, он отметает аргумент Элиэзера, указывая на то, что, согласно этой логике, мы можем с тем же успехом упоминать дождь в амиде на протяжении всего года. Нет, заключает мишна, «о дожде просят только перед наступлением сезона дождей». А конкретно мы начинаем упоминать дождь в амиде в последний день праздника Суккот во время вечерней молитвы и продолжаем произносить эти слова в амиде вплоть до утренней молитвы в первый день праздника Песах.

«Ученый, который не тверд, как железо, уже не ученый»

Тема дождя естественным образом подталкивает Гемару к тому, чтобы сделать ряд метеорологических наблюдений. В этих наблюдениях удивительно то, что мудрецы немало знают о погоде, однако никогда не объясняют свои знания опытом или наблюдениями, а стараются для всего находить основу в Писании. К примеру, в Таанит, 9б рабби Элиэзер почти что описывает явление, известное нам как круговорот воды в природе, заявляя: «Весь мир пьет из вод океана». В основе своей это корректное замечание: воды океана испаряются, превращаются в осадки и возвращаются на землю в виде дождя. (Когда рабби Йеошуа возражает, что вода океана соленая, а дождевая вода пресная, Элиэзер поясняет: «Воды подслащиваются в облаках».) И при этом утверждение Элиэзера зиждется не на наблюдениях за природой, а на библейском рассказе о сотворении мира: «Пар поднимался с земли и орошал все лице земли» (Быт., 2:6). Интересно, действительно ли Элиэзер вывел свою теорию из этого библейского стиха или же он просто хотел подкрепить Писанием свою научную теорию — точно так же, как мудрецы всегда аргументировали свои юридические построения тем или иным стихом.

Менее правдоподобна с научной точки зрения благочестивая вера мудрецов в то, что Б‑г приберегает лучшую дождевую воду для Земли Израиля: «Эрец‑Исраэль пьет первой, а весь мир — за ней». Точно так же, объясняет Гемара, «человек, который замешивает сыр из створожившегося молока, забирает еду и оставляет отходы». Немало мудрецов живали и в Вавилонии, и в Земле Израиля, так что они имели возможность сравнить дожди в этих двух странах и понять, что они качественно не отличаются друг от друга. Но их благоговение перед Святой землей заставляло верить в эту метафизическую разницу между дождями.

Еще менее эмпирическим является замечание рабби Йеошуа бен Леви о том, что «весь мир пьет из стока Эдемского сада». Но Гемара не только принимает эту идею, но и использует ее в качестве основы для географических подсчетов. Обычно, утверждают мудрецы, «из стоков бейт кора можно полить полсеа». Примечания к изданию Корена объясняют эти меры, и в сухом остатке это утверждение сводится к тому, что поле должно быть в шестьдесят раз больше, чем площадь, поливаемая его стоками. По этой логике Эдемский сад должен быть в шестьдесят раз больше поверхности Земли. Это уравнение переворачивает наше традиционное представление о райском саде как о каком‑то избранном участке планеты; скорее, сама Земля — лишь небольшой участок более обширного пространства, которое и есть Эдемский сад. Гемара продолжает: подобно тому как сад Эдемский в шестьдесят раз больше Земли, так и сам Эдем в шестьдесят раз больше своего сада; а Геенна, еврейский ад, в шестьдесят раз больше Эдема. Воистину, «весь мир — как крышка горшка для Геенны». Это тревожная космология, в которой все сущее — лишь крошечный фрагмент безграничного адского ландшафта.

Во время длительного обсуждения дождей мудрецы улучили минутку, чтобы отвлечься на одну из своих любимых тем — на свойства мудрецов. Это может показаться эгоизмом, и, вероятно, так оно и есть, но в то же время в этом выражается убежденность мудрецов в том, что изучение Торы — это вершина человеческого существования и тема настолько важная, что никак не может быть неуместной. Так, в Таанит, 4а Рава перечисляет несколько видов осадков и пользу, которую они приносят: «Снег приносит пользу горам; сильный дождь — деревьям; легкий дождь — плодам деревьев; а морось полезна даже семенам под покровом земли». Далее Рава сравнивает изучающего Тору с таким семенем: «Как только он пророс, он продолжает прорастать».

Это послужило отмашкой для мудрецов приводить другие высказывания о знатоках Торы, к примеру: «Если ученый гневается — это изучение Торы гневит его». Это соответствует ряду других высказываний о мудрецах, которые мы встречали в Талмуде: их часто описывают как людей с тяжелым характером, вспыльчивых и склонных к гневу. Рав Аши заостряет это наблюдение: «Любой ученый, изучающий Тору, который не тверд, как железо, уже не ученый». Неудивительно, что ученик должен трепетать перед своим учителем. Однако Равина излагает еще одну мысль, на которой Талмуд часто настаивает: «И тем не менее человек обязан научить себя действовать мягко». То есть Талмуд полагает, что гнев — это постоянное искушение мудреца, ведь он человек благочестивый, а вокруг него множество евреев, которые не знают законов, а возможно, и знать не хотят. Кто же в такой ситуации не разгневается? И все же искушение должно быть преодолено — как ради самого мудреца, так и потому, что хороший вождь не может все время сердиться. Сочетать силу с мягкостью — вот тот труднодостижимый идеал, которого Талмуд требует от мудрецов.

Оригинальная публикация: In the Rains, Talmudic Symbols of Goodwill, Punishment, and a Deep Covenant