Царь в поле

Элул, последний месяц еврейского календаря, — время парадоксов.

Еврейский календарь проводит различие между временами. Между «профанным» временем — днями, отданными работе, и временем «священным» — Субботами и праздниками.

Суббота — день, когда мы отвлекаемся от всех материальных устремлений. День этот всецело посвящен изучению Торы и молитве.

Праздники же, размечающие год, можно уподобить оазисам трансцендентного в пустыне времени. Ибо каждый из праздничных дней обладает своими, не похожими на другие праздники, качествами.

Так, свобода — качество Пейсаха, трепет — качество Рош а‑Шона и т.д.

В этом отношении элул напоминает о «священной» составляющей календаря. Элул — Небеса, явленные во времени, «город убежища», в котором мы укрываемся от опустошительного воздействия материального. Элул — это время для «подведения духовного баланса» и для оценки прожитого года. Это — время внутренней подготовки к «Дням Трепета» между Рош а‑Шона и Йом Кипуром, когда мы каемся в совершенных прегрешениях и очищаемся от грехов, чтобы жить дальше. Элул — время, когда мы погружены в изучение Торы, в молитву и в дела благотворительности.

Элул — самое подобающее для этого время. Ибо это — месяц, когда Б‑г снисходит до нас более явно и проникнут к нам большим состраданием, чем в иные месяцы года. В терминах кабалы это — время, когда в наших отношениях с Б‑гом воочию проявлены присущие ему «тринадцать атрибутов милосердия».

Однако в отличие от Суббот и праздников дни элула — рабочие дни. Тора велит нам оставить в Субботу всякую созидательную работу в материальном мире — мелоха. Также запрещена мелоха и в праздники.

Законы, запрещающие работать в Субботу, распространяются и на праздники, правда, с некоторыми исключениями. Но элула эти ограничения не касаются. Практические действия, связанные с трансцендентным, совершаются в элуле в повседневности рабочих дней: в поле, в магазине, в конторе, — за исключением четырех суббот, выпадающих на элул.

Рабби Шнеур‑Залман из Ляд поясняет этот парадокс элула следующей притчей.

Место царя — во дворце, в столице его царства. Всякий, желающий удостоиться аудиенции у царя, должен пройти обычные круги дворцовой бюрократии и заручиться одобрением царских секретарей и министров. Этот человек должен прибыть в столицу из города или селения, где он живет, пройти через множество ворот, дверей, коридоров, приемных, прежде чем он достигнет тронной залы. Его появление перед царем возможно, только если он будет соблюдать все тонкости этикета, связанного с поведением, одеждой, обычаями.

Однако есть дни, когда царь выходит в поле за пределы городской стены. В такие дни к нему может обратиться каждый и каждый будет принят с царской улыбкой. Крестьянин, работающий на земле, может приблизиться к царю точно так же, как любой из министров подходит к царю во дворце.

В книге «Ликутей Тора» (32б) рабби Шнеур‑Залман говорит: месяц элул — время, когда царь пребывает в поле.

Поле

В третьей книге Торы — Ваикро (26:26) хлеб назван «опорой». И «укрепляющим сердце человека» назван хлеб в Теилим (104:15).

Это было сказано в те времена, когда каждый пахал, сеял, жал и молотил, чтобы добыть пропитание для семьи. Но и сегодня все мы работаем, чтобы добыть свой хлеб, хотя немногие пашут и возделывают землю. Каждый трудится в поле — будь то поле пшеницы или поле овса, поле банковской деятельности или сталепроката, поле медицины или политики. «Поле», как сказано в Талмуде (Шабос,73а), олицетворяет внутренний спектр наших усилий достичь чего‑то в этой жизни.

Каждый из этих видов деятельности подпадает под определенную видовую категорию. Так, выравнивание поверхности участка под поле для футбола будет «пахотой». Изготовление цементного раствора — «замесом хлеба». А попытка достать муху, упавшую в суп, — «отделением мякины от зерна». Но во главе этого списка стоят полевые работы. В Талмуде там же далее (74б) сказано: «Автор Мишны следует порядку работ, связанных с приготовлением хлеба».

В течение одиннадцати месяцев года наша жизнь делится между пребыванием в поле и посещением дворца, между погружением в материальное и временем, когда мы оставляем «приготовление хлеба», чтобы предстать перед глазами Владыки. Но в месяц элул царь сам выходит в поле. Что же происходит, когда царь появляется в поле? Поле не становится при этом дворцом, но и царь не перестает быть царем, когда приветствует работающего крестьянина.

Однако в тронной зале, где царя окружает аура святости, пот и усилия, связанные с работой в поле, кажутся столь далекими!

Как же встречаются эти два — таких разных — мира? И что происходит при встрече?

Чтобы понять суть месяца элула, мы должны прежде уяснить связь, существующую между дворцом и полем, между Субботой и неделей трудов, между самими идеями «священного» и «мирского». Настолько ли они далеки друг от друга, насколько разнится их внешний облик? Или же на глубинном уровне между ними существует связь и эти два мира прошиты прочными узами?

Святилище

Одного взгляда на календарь достаточно, чтобы понять: в году намного больше дней, отданных «мирскому», чем «священных» дней. Да и как нам удавалось бы заработать себе пропитание, если бы неделя состояла из одного рабочего дня и шести Суббот?

Так уж сотворил нас Б‑г, что у нас множество материальных потребностей, а живем мы в мире, где необходимо пахать, сеять, заботиться об урожае (или заниматься врачебной практикой, адвокатской деятельностью и т.д.), чтобы эти потребности удовлетворить.

Но почему наша жизнь организована Б‑гом так, что на удовлетворение материальных потребностей требуется так много времени? Как это соотносится с миссией, возложенной Им на нас на горе Синай, — с миссией, о которой во второй книге Торы, Шмойс (19:6), сказано: «И будете вы Мне царством священнослужителей и народом святым»?

Ответ мы найдем в той же книге Торы, Шмойс (25:1‑9), в наставлениях, данных Б‑гом народу Израиля после откровения на Синае и объясняющих, как сделать для Него «Святилище». Как сказано в Мидраш Танхума (Носой,16) и разъяснено в книге Тания (гл. 36), «пятнадцать сущностей» (среди них — золото, серебро, медь, дерево, кудель, шерсть, шкуры животных) призваны послужить материалом для «обители Б‑га в физическом мире».

Сама конструкция Шатра Собраний говорит о том, какова цель пребывания человеческой души в теле и в мире. Мы призваны вдохнуть в наши занятия материальным чистоту и святость цели, для того чтобы наша жизнь в те дни, когда мы погружены в дела мира, стала «домом» Б‑га, вместилищем Его блага и совершенства. И действительно, в Талмуде сказано, когда, окончив свой земной путь, душа восходит на Небо, первый вопрос, который ей там задается, — не о том, с должным ли рвением она возносила молитвы, и не о том, глубоко ли постигла Тору, но: «Честно ли ты вела дела свои?» Цель нашего присутствия в этом мире ни в чем не реализуется столь полно, как в занятии делами этого мира, сказано в Талмуде (Шабос, 31а).

Здесь кроется объяснение того, почему в Торе перечень работ, от исполнения которых следует воздерживаться в Субботу, вплетен сразу в две главы. И в 31‑й, и в 35‑й главах Шмойс заповеди о соблюдении Субботы и инструкции, связанные со строительством Шатра Собраний, практически переплетены. Талмуд (там же, 49б) поясняет: причиной такого взаимопроникновения несхожих, казалось бы, законов является то, что тридцать девять видов созидательного труда, совершаемых при строительстве Шатра Собраний, образуют те самые тридцать девять видов деятельности, которыми запрещено заниматься по Субботам.

Человек считается нарушителем Субботы лишь в том случае, если работа, которую он совершал, имеет соответствие среди работ по сооружению Шатра Собраний: они сеяли (траву, из которой делали краску для ковров — Раши) — ты не должен сеять [в Субботу]. Они собирали урожай [травы] — тебе не доجлжно собирать урожай. Они грузили завесы для стен на тележки — ты не должен переносить что‑либо из владений частных во владения общественные…

Иными словами, работа, в которую мы погружены в те дни нашей жизни, что отданы «мирскому», и от которой воздерживаемся в Субботу и в иные «священные» дни года, — это работа по возведению из материалов физической жизни «Святилища» Б‑гу. «Мирское» является таковым лишь на первый взгляд: просто материальный мир не проявляет открыто свое истинное предназначение — послужить священному и стать «обителью Б‑гу».

Сороковая работа

Однако если дни, посвященные мирским трудам, по сути своей священны, то каковы же тогда «священные» дни? Если «священные» дни — это дни, когда следует приостановить строительство «Святилища», то как именно они связаны с той целью, во имя которой душа снисходит в материальный мир? Является ли Суббота отдыхом от жизни?

Субботы и праздники, подобно холмам и скалам возвышаясь над равниной времени, призваны быть теми господствующими над этой равниной вершинами, с которых мы можем оглядеть долину «с точки зрения трансцендентного».

Не будь у нас этой возможности взглянуть «вниз» с более высокой точки, сменив саму перспективу взгляда, мы бы рисковали запутаться и погрязнуть в материальном. И вместо освящения профанного — дела, к которому мы призваны, — произошла бы профанация нас самих.

Под поверхностной завесой профанного материальный мир скрывает иную, глубинную истину — именно то, что в потенции он есть обитель блага и совершенства Создателя. Цель нашей будничной жизни изо дня в день — раскрыть этот потенциал, действительно сделать этот мир домом Б‑га. 

Но по будням сам этот потенциал неочевиден для нас, ибо мы сосредоточены не на нем, а на процессе, призванном этот потенциал высветить. Сама наша вовлеченность в материальное мешает нам в собственном опыте пережить его духовную суть. Чтобы это случилось, мы должны «подняться над».

Так, Шабос — это вкус мира грядущего, сказано в Талмуде (Брохойс, 57б). «Священные» дни — это точки во времени, когда мы выходим за пределы мирского. Выходим из того его поверхностного восприятия, которое отличает будни, и видим истинный лик мира.

В той же книге Торы, в Шмойс (20:9), заповедано: «Шесть дней работай и делай всю работу свою». Мидраш выражает удивление: что значит «делай всю работу свою»? Действительно — означает ли это, что всякий труд должен быть совершен прежде, чем настанет Суббота? А как быть, если человек трудится над проектом, завершение которого требует многих недель, а то и лет?

Мидраш Мехилта на Шмойс (20:9) поясняет: «Когда приходит Суббота, всякую работу ты должен видеть так, как если бы она была сделана».

Но ведь разве Суббота не есть тот самый день, когда мы выходим за рамки всех наших устремлений к материальному, в которых мы жили в течение остальных дней недели? Но тогда, казалось бы, мы можем предположить, что в Субботу к работе следовало бы относиться как к чему‑то несущественному и несуществующему?

На самом же деле Суббота — день, когда «всякую работу ты должен видеть так, как если бы была она сделана». Шабос — день, когда мы поднимаемся над буднями, поднимаемся во имя того, чтобы увидеть цель и завершение наших трудов.

И когда мы вновь вступаем после этого в будни, этот опыт Субботы или праздников пребывает с нами. Обогащенная видением истинной природы реальности, укрепленная пониманием того, что будет достигнуто нами в конечном итоге, наша будничная жизнь тем самым сосредоточивается на ее истинной цели. И благодаря этому она становится куда менее зависима от непостоянства и изменчивости «мирского».

Это также находит свое выражение в том, как странно сформулированы в Мишне категории работ, которые запрещено совершать в Шабос: «этих категорий работ сорок без одной». Ведь обычно Мишна всегда стремится к «ясности и точности» формулировок. Так почему же и здесь не сказать просто: «тридцать девять»?

Комментарии Талмуда поясняют, что на самом деле этих категорий сорок. При этом комментаторы дают ссылки на тот факт, что слово «мелоха» встречается в Торе сорок раз.

Однако если мы посчитаем работы, связанные с возведением Шатра Собраний, то таких работ будет тридцать девять. «Недостающая» до полного списка из сорока работа — это как раз та, которую можно совершать в Субботу, — это «работа Небес».

Иными словами, на самом деле рабочую жизнь человека наполняют сорок элементов: тридцать девять созидательных работ, связанных с физической реальностью, и сороковой, духовный элемент, распространяющийся на все наши труды. Источник же последнего — «работа» Субботы.

Царь

Одиннадцать месяцев в году мы живем чередованием священного и мирского, переходя от материальных трудов к духовному созерцанию объектов, на которые направлены наши материальные усилия. Одиннадцать месяцев в году мы должны регулярно откладывать нашу работу и смотреть «поверх нее», чтобы увидеть отсвет самой души трудов наших и их цель.

Но в месяц элул царь пребывает в поле. Царь — сердце и душа своего народа, он воплощает в себе его призвание и вдохновение. Царь, даже отделенный стенами дворца и бюрократией от земледельца, сокрытый покровом величия и богатства, все же отчасти принадлежит полю земледельца. И отблеск этой причастности явлен крестьянину в его трудах. Царь воплощает в себе ответ, «зачем» совершается пахота, зачем сеют в землю семена: царю посвящен урожай.

Земледелец трудится не ради труда как такового. Он трудится для того, чтобы преодолеть прах, из которого создан он сам и из которого состоит его поле. Равным образом трудится он и для того, чтобы создать из этого праха иное. Он трудится во имя мечты. Он трудится во имя царя.

Но царь, выйдя в поле, разве не причастен самой сути этого поля? Возможно, мы не видели царя в поле, но разве его сердце не черпает поддержку в хлебе, что берет в этом поле начало? Да, этот царский хлеб выпекают во дворце, но мука, которую приносят во дворец, — разве она смолота не из этого зерна? Золотое блюдо, на котором этот хлеб подается, мало похоже на ту чашу, в которой этот хлеб покоился, покуда рос, — и все же он есть дар поля.

И царь в поле устанавливает контакт с источником, от которого приходит его пропитание, с опорой своей власти господина. Царь идет в поле, ибо там — самый смысл его бытия, оттуда берет начало его роль владыки.

Суббота — день, когда земледелец зван во дворец. В Субботу земледелец вместо рабочих одежд надевает свое лучшее платье. В Субботу он старается говорить красиво и чисто, он следит за манерами, он вычистил грязь из‑под ногтей и очистил душу от всего, что связано с материальным. В Субботу земледелец спешит из своего «медвежьего угла» в столицу, чтобы быть введенным в тронную залу.

Но в месяц элул царь выходит в поле. Увидев царя, продолжит ли земледелец идти за плугом? Поведет ли он себя так, словно это — обычный день, похожий на всякий другой? Конечно, нет. Элул — необычный месяц, и таковы же все его дни. Это — время углубленного погружения в Тору, это — месяц горячих молитв, месяц благородных поступков и благотворительности.

В элуле сам воздух пронизан святостью. Мы все так же пребываем в поле, но само поле обретает иной статус, становясь местом священнодействия.

Однако, увидев царя в поле, разве побежит земледелец домой мыться и менять одежды? Или он побежит к кому‑то узнавать, как надо вести себя, чтобы ненароком не нарушить протокол? Ведь царь сам пришел в поле — чтобы приобщиться, вкусить единства с теми, кто снабжает его хлебом, и здесь он пребывает на их территории и ведет себя в соответствии с ее законами.

В дни элула намного легче постичь суть и цель жизни. Материальные ловушки жизни, которые скрывают от нас ее истинную цель, ослабляют свою хватку: ведь царь сам нанес визит подданным.

Но в отличие от священных дней года, когда мы возвышаемся над повседневной жизнью, встреча царя и подданных в элуле происходит в условиях, когда мы погружены в материальность и обыденность. И царь помнит об этом. И ведет себя соответственно.