University of Cambridge: Калах в земле Явы: T‑S Ar.30.42
Авраам Маймонид (далее Маймуни, ум. в 1237 году), сын Моше Маймонида, разбирал два юридических дела, касающихся еврейских торговцев из Юго‑Восточной Азии. Примечательно, что он вообще занимался этими делами, учитывая, что описываемые события разворачивались за 8 тыс. километров от Фустата.
Перевод обоих документов опубликовал пятьдесят лет назад Гойтейн в работе Letters of Medieval Jewish Traders («Письма средневековых еврейских торговцев», № 46 и 47). Одно дело представлено в виде свидетельства в суде, второе — в виде вопроса и ответа. Оба документа написаны рукой Маймуни.
Насколько обычным для евреев XIII века было путешествие в порты Юго‑Восточной Азии? Путешествия в Юго‑Восточную Азию были исключением для еврейских торговцев, которые обычно оставались в западной части Индийского океана: портах Красного моря, Аденского залива, на побережье Гуджарата, Конкана и Малабара.
Например, около 1204 года еврейский торговец пустился в странствие по восточной части Индийского океана. Его письмо жене с утешениями тоже опубликовано в сборнике Letters of Medieval Jewish Traders (№ 45) — очевидно, она упрекала его за слишком долгое отсутствие. Купец объясняет, что потерял всё и чуть не погиб в кораблекрушении, но взял ссуду и пытается компенсировать убытки с помощью торговли, отправляясь «в страны за Малабарским берегом» .
Этого купца только нужда завела за Малабар — по крайней мере, так утверждал Гойтейн, с явным восхищением комментируя эту фразу: «Это Коромандельский берег юго‑восточной Индии [курсив Гойтейна]. Очень немногие из тысяч упомянутых в Генизе еврейских путешественников, приезжавших в Индию, добирались до Коромандельского берега, а дальше него не заплывал почти никто. Наш путешественник на многое пошел, чтобы возместить свои убытки» . Но насколько далеко за Малабар он заплыл — до Короманделя, до Юго‑Восточной Азии или только до Шри‑Ланки — нам неизвестно.
Объясняя скудость информации о Юго‑Восточной Азии в документах Генизы, Гойтейн предполагал, что торговцы «не посылали писем на такое далекое расстояние». Когда они писали письма домой из Юго‑Восточной Азии, они отправляли их «на юго‑восточное побережье Индии», откуда их пересылали дальше. Так что «естественно, что ни одного письма из этих далеких краев до Генизы не дошло» .
Но два следующих документа в сборнике Гойтейна — документы Маймуни — касаются купцов, умерших в Юго‑Восточной Азии.
Разбирая эти тексты со студентами в последние несколько лет, я заинтересовалась, до какой степени они действительно исключительны. Однако я не предпринимала никаких действий до переписки в твиттере с Аланом Эльбаумом (автором твиттера принстонской Лаборатории Генизы) и Амиром Ашуром. Благодаря им я упала в палеографическую кроличью нору.
«Смерть в Малайе»
Документ T‑S Ar.30.42 представляет собой судебную заметку, явно написанную рукой Маймуни и датированную по мусульманскому и еврейскому календарям (10 раджаба 623 года Хиджры и 10 тамуза 1537 года Селевкидской эры = 7 июля 1226 года). Маймуни вновь (а может быть, и не в последний раз) оказался в незавидной позиции, когда ему нужно было вынести судебное постановление о смерти торговца в Юго‑Восточной Азии .
Сохранилась большая часть документа, и его цель очевидна. Еврейский купец по имени Абу Саид аль‑Леви бен Абуль Маани свидетельствовал перед судом, что один из его сотоварищей скончался в местности, именуемой Калах (כלה) «в землях…». Также Абу Саид заявил, что «проверил» эту информацию «и удостоверился» в ней, «прибыв в индийский Малабар (хина духулики ила аль‑мабар мин билад аль‑хинд)», возможно, из Египта. По‑видимому, Абу Саид пришел к выводу, что исчезновение его сотоварища вызовет юридические трудности: еврейское право не позволяло его вдове повторно выйти замуж, пока смерть ее мужа не будет подтверждена законным образом. Поэтому Абу Саид взял на себя труд подтвердить информацию о его смерти, вероятно собираясь засвидетельствовать ее по возвращении в Фустат.
Пока что в этом деле нет ничего экстраординарного. Когда торговцы из Египта и других средиземноморских регионов попадали в бассейн Индийского океана, они обычно задерживались там на несколько лет подряд, соизмеряя путешествия со случавшимися каждые полгода муссонами. Многие из них оставляли жен и детей, с тревогой ожидавших их возвращения, а возвращались не все. Пока эти купцы были живы, они поддерживали связь с родной общиной письмами; но их смерть или исчезновение могли создать дома юридические и финансовые проблемы .
Мое внимание привлек не сам казус, а скорее пробелы в переводе Гойтейна. На оборотной стороне (лицевой при хранении) есть пропуски — чернила вокруг двух сгибов выцвели.
Одна лакуна находится сразу после топонима Калах, который описывается словами «в стране…». Гойтейн поместил этот Калах на западном побережье Малайского полуострова (вероятно, справедливо). Он также отождествил его с Кедахом — портом, расположенным в северо‑западном углу современной Малайзии; и эта идентификация представляется спорной.
Современные исследователи обсуждали точное местонахождение Калаха на Малайском полуострове с 1718 года и до сих пор не пришли к консенсусу. Средневековые арабские географы помещали Калах на равном расстоянии от иранского Сирафа и Китая (под которым они, вероятно, подразумевали порты юго‑восточного Китая). В этом случае он располагался на Малайском полуострове, но непонятно, знали ли они точно, где именно . Современные ученые делятся на три лагеря, два из которых помещают Калах на 1100‑километровой береговой полосе от Пхукета в современном Таиланде до Кланга в Малайзии. Почему Гойтейн придерживался своей точки зрения, непонятно .
Что касается фразы после названия «Калах», Гойтейн замечает, что она «частично затерта, и это жаль, потому что средневековое арабское название Малайского полуострова пока с точностью не установлено» . Транскрипция, оставленная Гойтейном в его бумагах, дает основания полагать, что он так и не расшифровал этот текст.
Однако возможно, что Гойтейн неправильно задал вопрос: совсем необязательно за Калахом следует арабское название Малайского полуострова. Это может быть какой‑то более общий топоним. По крайней мере, на это намекает элемент билад аль‑…, «земли…»: такого рода конструкции обычно указывают на крупный регион. Средневековые торговцы обозначали словосочетанием билад аль‑хинд, «земли Индии» нечто вроде «бассейна Индийского океана». В письме из Генизы, где содержится несколько таких общих топонимов, упоминаются торговцы, прибывающие в Аден из самых разных мест: «из прочей билад аль‑хинд» (из чего следует, что Аден тоже считался частью билад аль‑хинд), билад аль‑зандж (восточное побережье Африки и, возможно, Мадагаскар) и билад бар барбара валь‑хабаш («побережье Берберы и Абиссинии», то есть Африканский рог) . Парадигма билад аль— не позволяет нам ожидать настолько конкретного обозначения, как Малайский полуостров.
Теперь я была заинтригована. Документ обещал информацию не только о еврейских торговцах в Юго‑Восточной Азии, но и портах восточной части Индийского океана и о представлениях об этих портах средневековых египтян. Не меньше провоцировало оборванное предложение, оставленное Гойтейном («земли…») и восторженный твит Алана: «Есть одно нерасшифрованное слово!» Меня уже охватил охотничий раж; и когда Амир снял с себя всякую ответственность, ответив Алану: «Если у тебя есть прочтение получше…» (и снова оборвано на полуслове), я прыгнула в эту кроличью нору.
Поиски Явы
Пока я не столкнулась с этим документом, я не пыталась расшифровывать курсив Маймуни, очень сефардский и довольно своеобразный. Мне потребовалось несколько часов читать документы, написанные его рукой, чтобы приспособиться к этому почерку. Прошло несколько часов, и я все еще была далека от хорошего варианта. Я смогла разобрать אל[.]א[.]ה, но две ключевые буквы все еще оставались непонятными.
Тогда я обратилась к своему коллеге Майклу Лаффану, историку Юго‑Восточной Азии. Он поспешно напомнил мне, что не знает ивритских букв. Но меня это не смутило, потому что арабским языком он владеет превосходно, а еще он прекрасно знает порты средневековой Юго‑Восточной Азии. И он стал предлагать слова из четырех букв, как будто разгадывая кроссворд, так чтобы с определенным артиклем могла получиться фраза «Калах в землях…». Один вариант сразу понравился мне по палеографическим соображениям, а ему — по историческим: аль‑джава .
Лаффан дал мне несколько ссылок, которые я проверила. Благодаря этому я поняла, как мне повезло, что я обратилась именно к нему: одна из его первых публикаций была посвящена названиям Юго‑Восточной Азии в средневековых арабских текстах — и одно из этих названий было аль‑джава .
В средневековом арабском языке Ява и аналогичные топонимы относились не только к острову к востоку от Суматры и югу Малайского полуострова. Они служили более общим, менее стабильным и более интересным обозначением различных частей, составляющих островную и полуостровную Юго‑Восточную Азию. Варианты этого топонима зафиксированы на арабском, китайском, санскрите, кхмерском, древнемалайском и других языках. Это могут быть Джаба, Джва и Забадж. И у всех у них, в свою очередь, множество валентностей — они могут обозначать различные конкретные острова в этом регионе. Географы, напомнил мне Лаффан, не любят выбрасывать старые термины, а просто двигают их по карте.
Тогда, чтобы распутать этот клубок противоречивых источников и словоупотреблений, я перерыла сотни страниц научной литературы — зачастую столь же противоречивой, сколь и ее источники, — и мало что извлекла полезного. Вариант Лаффана лучше всего подходил мне в истории с Маймуни, потому что в XIII веке произошло важнейшее изменение. Именно тогда арабоязычные географы перестали использовать термин «аль‑джаба» (الجابة) и начали вместо этого писать аль‑джава (الجاوة). Это изменение отражает не только фонетический, но и геополитический сдвиг. Начиная с Ибн‑Хордадбеха (умер ок. 912 года) и вплоть до Аль‑Идриси (умер в 1165 году), арабские географы называли аль‑джаба Суматру; а для Юго‑Восточной Азии вообще существовал другой (хотя и похоже звучащий) термин — Забадж, — обозначавший более или менее государство Шривиджая — буддистскую морскую державу со столицей в Палембанге на юго‑востоке Суматры. Однако начиная с XIII века слову «аль‑джава» стали отдавать предпочтение и для обозначения региона в целом. Так Якут (умер в 1229 году) и Ибн‑Саид (ок. 1270 года) называли аль‑джава вратами Китая (билад аль‑син) .
Чем объясняется такая перемена в номенклатуре? Лаффан полагает, что колебания между Джаба и Забадж и пришедшее им на смену название Джава отражают падение Шривиджаи в конце XII века. Хотя у нас очень мало достоверной информации о Шривиджае, принято считать, что в VII–XII веках она контролировала Суматру, обширные территории на Малайском полуострове и судоходство по Малаккскому проливу, периодически вступая в союз с яванскими династиями, а периодически конфликтуя с ними. Данные подводной археологии подтверждают, что Палембанг был торговым перевалочным пунктом, соединявшим исламский мир с Южным Китаем; три затонувших корабля IX и Х веков, открытых сравнительно недавно в Яванском море (возле Белитунга, Интана и Чиребона), везли смешанные грузы из китайских, арабских и местных товаров из Юго‑Восточной Азии, упакованных таким образом, что можно предположить, что арабские и китайские товары куплены здесь же, в Палембанге . Похоже, что Шривиджая контролировала морские пути между южным Китаем и Индийским океаном.
Но к 1200 году Шривиджая уже некоторое время сокращалась, и это оказывало влияние на номенклатуру. Новой региональной державой стало королевство, возникшее на Восточной Яве — и поэтому аль‑джава стала новой синекдохой для Юго‑Восточной Азии. Намек на это геополитическое изменение содержится в китайской географической и торговой компиляции, составленной чиновником, заведовавшим в эпоху династии Сун морской торговлей в Цюаньчжоу, по имени Чжао Жуко (1170–1231): по описанию Чжао в Юго‑Восточной Азии доминирует не одна торговая империя — какой была Шривиджая несколькими десятками лет раньше, — а две. Когда Ява (остров) пришла на смену Шривиджае в роли региональной сверхдержавы, арабские географы тоже переориентировались с Суматры (Джаба) на Яву (Джава). К 1226 году, когда Маймуни заслушал наше свидетельство, Джава (название) в силу центрального положения Явы (острова) стало в качестве синекдохи обозначать весь регион Юго‑Восточной Азии.
Современник Маймуни Якут подтверждает наши догадки по поводу значения термина аль‑джава. Описывая «земли Китая» (билад аль‑син), он пишет: «Первая из них — аль‑Джава, к которой плывут по морю, которое трудно пересечь и легко в нем погибнуть. Потом начинаются чистые [воды] земель Китая» . Я бы предположила, что море, которое «трудно пересечь», — это часть Южно‑Китайского моря между Вьетнамом и Палаваном (самым западным крупным островом Филиппинского архипелага), который называется Опасным местом и до сих пор не обследован из‑за крутых и внезапно появляющихся рифов: моряки на пути из Малайзии в Китай избегают Опасного места так же тщательно, как и в XIII веке. По Якуту, если плыть из Индийского океана в Китай, сначала встречаешь Аль‑Джава, потом Опасное место, а потом уже сам Китай. Так что название Аль‑Джава может относиться к Малайскому полуострову, южной оконечности Южно‑Китайского моря или Яванскому морю — ко всем вместе или чему‑то одному. В текстах XIII века, в том числе в свидетельстве Маймуни, «Аль‑Джава» следует понимать как Юго‑Восточную Азию, островную и полуостровную. Так что после названия «Калах» идет некий растяжимый термин.
Если я права, то свидетельство Маймуни не менее важно для истории Юго‑Восточной Азии, чем для исследований Генизы: оно представляет собой взгляд современника на геополитику региона в отблесках Шривиджаи — свидетельство того, что даже в Египте имели представление о том, как одна восточная империя откололась от другой.
Есть и еще одно осложнение. Оно не сильно меняет картину, но я упомяну о нем, чтобы быть честной.
Выше я писала, что никто точно не знает, где находился Калах, и два из трех мнений на этот счет заключаются в том, что он был расположен где‑то на тысячекилометровом отрезке западного побережья Малайского полуострова. Третья школа утверждает, что Калах — тоже растяжимое понятие и так мог называться не один крупный порт на западном побережье Малайского полуострова.
Археолог и историк дипломатии Алистер Лэм всего за десять лет до публикации «Писем» Гойтейна писал, что Калах — это не конкретная точка, а «некий регион, в котором находились перевалочные пункты, сдвигавшиеся выше или ниже по западному побережью Малайского полуострова» в зависимости от периода . По мнению Лэма, Калах — это скорее обобщенный термин, чем настоящее название. Если он прав, то под «калах мин билад аль‑джава» будет подразумеваться нечто вроде «порт в Юго‑Восточной Азии» — удобно расплывчатое обозначение очень далекого места . Это, в свою очередь, ставит вопрос, был ли Калах в достаточной мере незнаком в суде Маймуни, чтобы потребовалось уточнение — «Абуль Фадль бен Мухтар аль‑Искандари умер в Калахе, месте в Юго‑Восточной Азии», или еще менее конкретно — «Абуль Фадль бен Мухтар аль‑Искандари умер в портовом городе в Юго‑Восточной Азии».
Так что мы точно не знаем, что именно Маймуни имел в виду под Калахом. Но его свидетели и другие присутствовавшие в его суде знали, что означает билад аль‑джава: эта местность была неотъемлемой частью того, что Джессика Гольдберг называла «географией торговли и торговцев». Так что со всеми допущениями я бы предположила, что пропущенное слово в транскрипции Гойтейна — аль‑джава и Юго‑Восточная Азия на ментальной карте средневековых евреев находилась не так далеко, как мы раньше думали. Здесь я предлагаю свои исправления к изданию и переводу Гойтейна.
Опоздавшие в торговле на Индийском океане?
Примерно месяц назад, готовясь к докладу, в котором должны были прозвучать некоторые из изложенных выше гипотез, я перечитала классическое исследование Ричарда Ходжеса и Дэвида Уайтхауса «Мухаммед, Карл Великий и происхождение Европы» (Mohammed, Charlemagne and the Origins of Europe), впервые опубликованное в 1983 году.
Студенткой я читала эту книгу, чтобы понять, почему по всей Северной Европе находят массу аббасидских монет. (Ответ: работорговцы исламского юга платили за рабов, захваченных и проданных на христианском севере.) Но я пропустила главу 6, посвященную торговле между аббасидским миром и Китаем, потому что исламская история интересовала меня только постольку, поскольку рассказывала о средневековых евреях, а средневековые евреи к востоку от Тигра казались мне маргинальным явлением для еврейской истории.
Теперь я пожалела, что тогда не обратила на это внимания. Перечитывая главу 6 — на этот раз внимательно, — я поняла, что Ходжес и Уайтхаус представили множество доказательств, что торговцы все время перемещались морскими путями между аббасидским миром и Китаем, особенно между 800 и 1000 годами. Кое‑кто из них ехал из Сирафа, порта в Южном Иране, который служил важным транзитным пунктом в торговле с Китаем еще в VII веке н. э., как показали раскопки Уайтхауса 1970‑х годов .
Эта книга вышла задолго до открытия в Яванском море затонувших кораблей IX и Х веков, везших грузы китайского, исламского и суматранского происхождения. Когда я взялась ее перечитывать, я только‑только закончила читать археологические отчеты по этим кораблям. Когда информация о торговле в Индийском океане достигла у меня в голове критической массы, я внезапно поняла кое‑что о традиции торговли и мореплавания, в которую торговцы мира Генизы включились около 1080 года, когда они стали добираться до портов Красного моря, Адена и Малабарского берега. И это, в свою очередь, позволило мне увидеть кое‑что новое и в них самих — они были опоздавшими. Учитывая мощь трансазиатской морской торговли в течение первого тысячелетия, упомянутые в Генизе купцы, плававшие по Индийскому океану, — Ибн‑Йиджу, Аль‑Леби, Мадмун бен Йефет и многие другие, о ком мы узнали благодаря Гойтейну и Фридману, — пришли много позже.
Насколько позже, явствует из «Перипла эритрейского моря», мореходного руководства и географического справочника, написанного на греческом койне, возможно, в Египте в I веке н. э. Составитель «Перипла», по словам Ходжеса и Уайтхауса, «обладал информацией не только о Шри‑Ланке, но и о восточном побережье Индии». Так почему нас должно удивлять, что в XIII веке индийские купцы огибали мыс Коморин (Канниякумари) в Южной Индии? «Перипл» также описывает, что вино и столовая посуда из римского Средиземноморья достигала Арикамеду, торгового эмпория близ Пудучерри, недавние раскопки которого показали наличие амфор, светильников, стекла, монет и бусин, которые датируются тысячелетием со II века до н. э. до VIII века н. э. Так почему бы не находить фатимидское стекло в затонувших кораблях близ Явы? Возможно, главный вопрос материала «Индийской книги» состоит не в том, почему еврейские торговцы из Средиземноморья отправились в Индийский океан в конце XI века; в конце концов, длинные путешествия в поисках труднодоступных товаров обычно приносили более высокий доход. Вопрос скорее состоит в том, что останавливало их раньше.
Еще пять документов
Мой скромный палеографический прорыв заставил меня впервые задаться вопросом: а насколько вообще средний еврей XIII века был осведомлен о Юго‑Восточной Азии — не такие люди, как Якут или Ибн‑Саид, которые профессионально занимались сбором знаний о далеких странах, и даже не торговцы, которые обязаны были следить за далекими рынками. Свидетельство Маймуни — всего лишь один документ, который намекает на возможный ответ на этот вопрос. Вот еще несколько:
1. Второй документ Маймуни, переведенный Гойтейном, представляет собой законоведческий вопрос по поводу смерти торговца в Фанцуре (нынешний Барус) — портовом городе на северо‑западном берегу Суматры, знаменитом своей камфарой. Гойтейн опубликовал перевод верхнего левого фрагмента страницы (ENA 4020.41); Мордехай Акива Фридман впоследствии соединил его с документом T‑S Misc. 27.3.2 . В этом случае свидетельство очевидца не спасло вдову торговца от участи агуны. (Хотя Гойтейну был известен только второй фрагмент, его «лакунамантия», как назвал ее Гидеон Бохак, в неопубликованном издании оказалась вполне надежной.)
2. Мне известны еще два упоминания Фанцура в документах Генизы. Первое из них содержится в письме из Александрии, не датированном, но относящемся, видимо, к 1100–1130 годам, где среди прочего говорится о неких генуэзских купцах, получении долга в Адене и ценах на некоторые товары (Bodl. MS. Heb. b 3/26) . Один из обсуждаемых товаров — это камфара из Фанцура, аль‑кафур аль‑фанцури (лицевая сторона, строка 6). Гиль ошибочно прочел эту фразу как аль‑кафур аль‑манцури — возможно, еще один пример того, как удивляет появление Юго‑Восточной Азии в документах Генизы .
3. Еще одно упоминание Фанцура содержится в письме из Адена, написанном около 1180 года, где упоминаются цены на камфару из Фанц[ура] и Китая (T‑S Misc. 28.187) . Не только товары из Юго‑Восточной Азии прибывали в Аден; само письмо было отправлено из Адена купцу, находившемуся в Юго‑Восточной Азии, откуда его, очевидно, привезли обратно в Египет и положили в Генизу. Продукты неважны; адрес на письме нацарапан на обратной стороне арабскими буквами без диакритических знаков; Фридман прочел его предположительно, но довольно убедительно как Лаваманд — это остров в архипелаге Мергуи (Мьей) у берегов Южной Мьянмы.
4. Ява появляется еще в двух письмах, ни одно из которых не датировано. Первое из них отправил торговец из Индии своему родственнику в Египет (T‑S 10J18.10) . Среди других семейных дел автор передает привет и поздравления своему кузену Абуль Муне, который успешно вернулся из аль‑Джава.
5. В другом письме, на которое обратил мое внимание Алан Эльбаум, автор спрашивает о своем дяде и других торговцах, «которые вступили в аль‑Джаву» (T‑S 12.85) . В обоих этих документах мы теперь можем со всеми оговорками идентифицировать топоним аль‑Джава как «где‑то в Юго‑Восточной Азии».
Оригинальная публикация: Kalah in the lands of Java: T‑S Ar.30.42
University of Cambridge: Новый еврейско‑сирийский фрагмент из Генизы: ENA 3846.2
University of Cambridge: Из утраченного сборника египетских пословиц: T‑S Ar.13.131
