Американский поэт, журналист и литературный критик Адам Кирш, автор нескольких книг поэзии и эссеистики, биографии «Бенджамин Дизраэли» (М.: Книжники, 2016), постоянный автор «Harvard Magazine», «Tablet Magazine» и «New Republic», читает — как и другие евреи во всем мире — по листу Талмуда в день и делится своими размышлениями о прочитанном.

Предисловие

На стадионе «Мэтлайф» в Нью‑Джерси собрались 90 тыс. человек, чтобы отметить Сиюм а‑шас — завершение изучения Талмуда. Как и тысячи других, эти евреи штудировали Талмуд по программе, называемой «даф йоми», «по листу в день», которая позволяет изучить все 63 трактата Вавилонского Талмуда приблизительно за семь с половиной лет. Даф йоми придумал один польский раввин в 1923 году. Поэтому завершившийся цикл был уже двенадцатым. И на следующий же день с первой страницы первого трактата, «Брахот», или «Благословения», начался новый, тринадцатый, цикл.

В этой колонке я буду рассказывать, как сам читаю Талмуд в соответствии с даф йоми. Затеваю это предприятие и с волнением, и любопытством, и даже с некоторым чувством возвращения на родину. Подобно другим литературоведам‑евреям, я иногда задавался вопросом: «не унаследовал ли я в той или иной мере свое призвание — читать и исследовать тексты — от предков, часть которых, возможно, посвящали свободное время или даже целую жизнь изучению того необъятного текста, каковым является Талмуд. Но даже если так, то, разумеется, это наследование непрямое, потому что еврейское образование, полученное мною в школе, принадлежащей консервативному направлению иудаизма, не включало изучение Талмуда.

И потому вместе с приятным волнением я остро почувствовал пределы своих возможностей в чтении Талмуда и писании про него. Я совсем немного знаю иврит и вовсе не знаю арамейского, поэтому буду читать Талмуд по‑английски в издании Шотенштейна. По большей части я буду читать Талмуд самостоятельно — без учителя или напарника. И я буду подходить к нему со светской точки зрения, а не в рамках религиозного образования. Из чего следует, что мой опыт чтения Талмуда будет сильно отличаться от того, который получали евреи на протяжении многих веков и до сих пор получают во многих частях еврейского сообщества.

И если при всех этих оговорках я все равно надеюсь, что мои заметки о чтении по даф йоми будут иметь право на существование, то лишь потому, что знаю, что многие американские евреи сегодня находятся по отношению к Талмуду в том же положении, что и я. И я хотел бы, чтобы такая колонка, не имея нахальства быть комментарием, экзегезой, была бы просто‑напросто дневником встречи одного еврейского читателя с Талмудом: его очарованием и сложностью, законодательством, логикой, историями, вопросами, ответами и встречными вопросами, которые эти ответы пробуждают. В той или иной степени зная устройство Талмуда и уже имея кое‑какой опыт его чтения в выборках, я «заныриваю» в даф йоми без какой бы то ни было предвзятости, готовый пойти за текстом, куда бы он меня ни повел. Я намереваюсь писать про листы, прочтенные мною, и надеюсь, что читатели, самостоятельно штудирующие Талмуд по даф йоми — или же просто заинтересовавшиеся темой, — обнаружат в моих заметках и нечто, резонирующее с их размышлениями.

Есть нечто замечательно спартанское в том, что каждый цикл даф йоми начинается на следующий день после завершения предыдущего. У изучающего нет возможности отдохнуть, прежде чем приступить заново. Но тут же я ощущаю и нечто подавляющее. Мы привыкли ожидать вознаграждения за знания: мы учимся, чтобы овладеть новым умением, подтвердить его каким‑нибудь дипломом или в крайнем случае насладиться этим чувством новоприобретенного знания. Однако цикличность даф йоми говорит об ином: изучение Талмуда не средство достижения цели, а цель сама по себе. Иными словами, закончить это обучение нельзя. (И все‑таки текст также дает понять, что существует вполне буквальная, обещанная свыше награда за изучение Торы, как мы прочтем в понедельник в Брахот, 5а: «Сказал раби Шимон бен Лакиш: всякий, кто учит Тору, — страдания минуют его Здесь и далее все талмудические цитаты приводятся по изданию: Вавилонский Талмуд. Трактат Брахот. Т. 1. М.: Лехаим; Книжники, 2016. ».)

Начнем с того, что проясним некоторые термины. В основе Талмуда — само слово образовано от корня «изучать» — лежит Мишна, собрание Устного Закона. Это законы, дополняющие Тору, которые передавались с древних времен и были приведены в окончательный вид приблизительно в 200 году н. э. выдающимся редактором Йеудой а‑Наси. На каждую выдержку из Мишны (которую так и называют «мишна») приходится значительно более пространное место из Гемары — записи дискуссий по поводу Мишны, происходивших приблизительно с 200 по 500 год н. э. в академиях Палестины и Вавилонии (нынешний Ирак). (Вавилонский Талмуд считается полнее и авторитетнее Иерусалимского, потому что в те времена вавилонская еврейская община под управлением персов была зажиточнее и защищеннее евреев Палестины, управляемой римлянами.)

В стандартном издании Талмуда ивритский текст Мишны и арамейский текст Гемары размещены в центре страницы. Они окружены рядом комментариев, самый известный из которых принадлежит Раши, жившему в средневековой Франции. Общепринятая нумерация страниц Талмуда была введена в 1520‑х годах в первом авторитетном печатном издании, выпущенном в Венеции христианским печатником Даниэлем Бомбергом. Каждый номер страницы помечен литерой «а» или «б» для различения лицевой и оборотной сторон листа. Даф, лист, состоит из обеих сторон. Весь Талмуд поделен на 6 разделов, состоящих из 63 трактатов. В теории, каждый из них мог бы быть посвящен той или иной единой теме, но на практике содержание трактата может охватывать широкий круг вопросов.

Талмуд часто называют сводом законов, но если это определение создает представление о ряде предписаний, которые можно реализовать на практике, то такое представление обманчиво. Это становится понятным уже с первой мишны трактата «Брахот», которая задается известным вопросом: «С какого часа начинают читать “Шма” вечерней молитвы?» Однако вместо одного ответа следуют сразу четыре. Для начала текст говорит, что «Шма» вечерней молитвы можно читать, когда коаним, священники Иерусалимского храма, приходят вкушать труму, т. е. полагающиеся им съестные приношения; иными словами, с наступлением ночи. Но тут же перед нами три следующих мнения, принадлежащих различным авторитетам: один считает, что вы можете произнести эту молитву до конца первой ночной стражи; другой — до полуночи; третий — до первых лучей зари.

Это не подход текста, задача которого — распространять единое, простое правило, обязательное для каждого. И если уже Мишна дает несколько ответов, то Гемара, в свою очередь, предлагает различные способы их рассмотреть. Каждое из высказанных в Мишне мнений подвергается сомнению, эти сомнения порождают новые вопросы. После этого кто‑то вдруг приведет мнение по какой‑либо иной теме, просто потому, что оно принадлежит только что упомянутому мудрецу. Затем другой рабби ухватится за упомянутое слово и процитирует содержащий это же слово библейский стих. Даже этих первых четырех страниц достаточно, чтобы увидеть, насколько странной и головокружительной может быть логика Гемары. Читать Гемару — будто оказаться подхваченным течением реки или заблудиться в лабиринте: оглядываешься на то место, где начал, но уже не вполне понимаешь, как оттуда пришел сюда. В каких именно руинах живут демоны; как царь Давид проверял менструальную кровь женщин, чтобы установить их ритуальную (не)чистоту; что лучше: не иметь детей или увидеть их смерть; как определить, встало ли солнце, если вы проснулись в комнате без окон? Вот короткий список тем, всплывающих на этих четырех страницах, которые, как вы помните, начались с вопроса: «Когда мы читаем “Шма” по вечерам?»

Представить, как работает Талмуд, можно на примере одного из путей обсуждения мишнаитского текста. Рабби Элиэзер сказал, что вы можете произносить вечернюю «Шма» вплоть до конца первой стражи ночи. Но как определить «стражу» и сколько таких страж ночью: четыре смены по три часа или три смены по четыре часа? (Лаконичность этих фраз, теряющаяся в переводе, создает приятное ощущение прямоты и нетерпения, будто мудрецы спорили лицом к лицу, а не были разделены сотнями лет и километров.)

Чтобы внести ясность, мудрецы обращаются к барайте — части Устной Торы, оставшейся за пределами Мишны, — в которой сообщается, что ночь делили на три четырехчасовые стражи. Их определяли по следующим признакам: в первую стражу кричат ослы; во вторую — воют собаки; в третью — просыпаются младенцы для кормления, а женщины начинают беседовать со своими мужьями. Эти совершенно конкретные детали знакомят нас с еврейской жизнью того времени и сближают ее с нашим временем: дети имеют обыкновение просыпаться для кормежки сегодня точно так же, как они делали это в Вавилонии.

Но затем вдруг следует шаг, пусть и совершенно логичный для законоучителей, но для меня иррациональный, по крайней мере, на первый взгляд. Они цитируют стих из книги Ирмеяу (25:30) о том, как Б‑г будет рычать с небес, в котором слово «рычать» встречается трижды. Они полагают, что эта тройственность соответствует трем ночным стражам, а значит, Б‑г каждую ночь рычит три раза. Зачем Он так поступает? Потому что, согласно другому мудрецу, он говорит: «Беда моим сыновьям, из‑за вины которых Я разрушил Свою обитель и сжег Свой дворец, а их изгнал, чтобы жили среди народов мира». Эта логика, в которой совпадение чисел (три стражи, три рыка, три упрека) свидетельствует о сущностной связи явлений, — один из талмудических методов, представляющийся совершенно чуждым современному рассудку.

Но цепочка рассуждений еще не закончена. Хорошо, у нас есть признаки трех страж, но сообщают ли эти признаки — крик осла, вой пса и пр. — о начале стражи или о ее конце? И если речь о начале, зачем нам знать про первый знак, ведь первая стража очевидно начинается с закатом? А если о конце, то к чему нам последний признак: как‑никак последняя стража заканчивается с рассветом?

На эти вопросы Гемара дает поистине искусный ответ. Это признаки конца страж, а третий из них — ребенок просыпается поесть, а женщина начинает беседовать со своим мужем — нужен, чтобы проснувшийся в комнате без окон все же мог понять, наступило ли утро и не время ли сейчас прочесть «Шма». Это еще один неожиданный логический ход. Но в отличие от нумерологических заключений, он не выглядит натянутым; напротив, он представляется блистательным, будто кто‑то разгадал загадку без единой подсказки.

Минуло только четыре дня, а у меня уже есть чувство, что я знакомлюсь с чужой, порою обескураживающей, но несомненно вдохновляющей манерой мышления. С нетерпением жду завтрашнего дня.

Талмудово бесовское воинство

Если вы, как и я, ходили в реформистскую или консервативную синагогу, вас наверняка учили, что иудаизм не верит ни в демонов, ни в чертей. Монотеистический Б‑г — это верховное Б‑жество, не оставляющее во вселенной места другим сверхъестественным силам. И само собой разумеется, что этот Б‑г бестелесен, что Его нельзя представлять в человеческом облике. Оба эти представления о Б‑жественном, как нам часто приходится слышать, демонстрируют превосходство иудаизма над многобожием с его пантеоном человекоподобных духов.

Мое чтение Талмуда на этой неделе живо напоминает нам, что подобное представление об иудаизме на самом‑то деле порождено Новым временем. Никогда нельзя сказать: «иудаизм считает то‑то» без уточнения, о каком иудаизме мы говорим: во времена Просвещения или реформы иудаизма он может говорить что‑то одно, в то время как талмудический иудаизм сообщает нечто иное. Скажем, из Брахот, 6а несомненно следует, что талмудические мудрецы не только верили в чертей и народную магию, но и подумать не могли, что эта вера сомнительна с теологической точки зрения.

Есть одна барайта, приписываемая Абе Биньямину: «Если бы глазам людей было дано видеть нечисть, стоящую перед ними, то все Творение не смогло бы выстоять из‑за страха перед этими вредителями». Каждый из нас, по видимости, постоянно осажден невидимыми демонами, и мудрецы Гемары развивают эту мысль. «Сказал Абае: “Их больше, чем нас. И они окружают нас, как борозда окружает гряду”». «Сказал рав Уна: “Рядом с каждым из нас стоят тысяча этих вредителей слева и десять тысяч справа”».

Представление, что мы имеем дело только с частью реальности, что наши чувства не приспособлены для восприятия всего сущего, оказывается, имеет отклик и в современной культуре. Изречение Абы Биньямина напомнило мне знаменитый фрагмент из «Миддлмарча», где Джордж Элиот размышляет о человеческой ограниченности: «Если бы у нас было достаточно острое видение и ощущение всей этой обыкновенной нашей человеческой жизни, такое, чтобы можно было услышать, как растет трава и бьется беличье сердце, мы бы померли от этого грандиозного шума, лежащего по другую сторону тишины». Оставаясь в рамках метафоры, не так уж и сложно принять идею, что мы окружены невидимыми силами.

Проблема в том, что законоучители не считали это метафорой, что становится очевидным из последующего обсуждения способностей чертей и способов этих последних увидеть. Зло, творимое чертями, не метафизическое и даже не катастрофичное; оно надоедливо и незначительно, и эти черти выглядят, скорее, озорными домовыми, чем демонами. У вас устают ноги, изнашивается одежда, вас прижали со всех сторон в толпе на публичной лекции — все это, по мнению Равы, чертовские проделки. Существуют магические способы заставить этих чертей показаться. Все, что вам необходимо, — раздобыть черную кошку, старшую в своем помете, чья мать также была старшей в своем помете, сжечь ее плаценту, растереть пепел и приложить чуточку к своему глазу — и вы сможете видеть демонов. Не забудьте только запечатать остаток пепла в железной трубе, не то демоны украдут.

На мой современный взгляд, это все не только странно, но и постыдно. Приведенное место демонстрирует, что мудрецы Талмуда были одновременно и гениями законотворчества, и людьми своего времени, времени донаучного и суеверного. И наибольшая проблема, возможно, в том, что учителя никогда не утруждают себя объяснением, как эти бесчисленные черти согласуются с картиной мира, где Б‑г — источник всякого закона и всякой силы. Он создал их? Если да, то зачем? Вот это отношение к демонам и волшебству как к чему‑то само собой разумеющемуся, не представляющему никакой теологической проблемы, кажется наиболее непонятным для меня в этом фрагменте. Не исключаю, что обнаружу более глубокий разбор темы по ходу чтения.

Еще более неожиданные вещи говорятся на следующих страницах, где утверждается, что сам Б‑г надевает тфилин. На пергаменте внутри Его тфилин, правда, написаны иные библейские стихи, чем на наших. У Него нанесены слова: «И кто подобен Твоему народу Израилю, единственному народу на земле!» Как еврейский тфилин содержит слова «Шма», провозглашающие: «А‑Шем эхад» («Б‑г — один»), так тфилин, принадлежащий Б‑гу, заявляет: «Гой эхад» («Народ — один»). Получается поэтическое выражение взаимности завета, особой любви, которая существует между Б‑гом и Его народом.

И все равно не дает покоя вопрос: как именно Б‑г надевает тфилин? Можем ли мы представить Б‑жественное предплечье? Законоучители, видимо, могли это делать вполне буквально, потому что в Брахот, 7а мы узнаем историю рабби Ишмаэля бен Элиши, первосвященника времен Второго храма, который видел Б‑га, восседающего в Храме на Йом Кипур. Б‑г попросил первосвященника помолиться за Него и, когда услышал молитву, «кивнул Он мне Своей головой».

Явное очеловечивание Б‑га несомненно озадачивало поздних комментаторов. «Конечно, невозможно оптически увидеть Б‑га», — пишут редакторы издания Шотенштейна; здесь они опираются на Саадью Гаона, который в IX веке старался разъяснить, что увиденное Ишмаэлем было лишь великим светом. Но как свет может кивать головой? Такое объяснение выглядит запоздалой апологетикой; никто из участников беседы в Гемаре не подвергает сомнению буквальную точность рассказа Ишмаэля.

Но и тут вновь можно спорить с одной стороной талмудической истории и восхищаться другой. Суть Ишмаэлевой молитвы демонстрирует тонкое знание сложного Б‑жественного нрава, с которым мы сталкиваемся и в Библии: «Да будет Тебе угодно, чтобы Твое милосердие превозмогло Твой гнев и чтобы Твое милосердие пересилило Твои строгие качества, дабы поступал Ты со Своими детьми милосердно и вел Себя с ними снисходительно». Б‑г, как кажется, нуждается в нашей помощи или поддержке, чтобы сдерживать Свой гнев. И для нас в нашем пострелигиозном мире крайне привлекательна мысль, что Б‑г нуждается в наших благословениях не меньше, чем мы нуждаемся в Его.

Перевод с английского Азарьи Розета

Источник публикации: Adam Kirsch. A Talmudic Journey Begins. The Talmud’s Many Demons.