Материал любезно предоставлен Tablet

Литературный критик Адам Кирш читает по листу Талмуда в день вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, как мудрецы путем текстологического анализа находят библейские основания для обычаев и обрядов, изначально на Библии не основанных.

После нескольких месяцев чтения трактата Эрувин с его воображаемыми геометрическими примерами и загадочными правилами я уже был рад перепрыгнуть в следующий трактат в цикле даф йоми — Песахим. В конце концов, праздник Песах знаком почти каждому еврею, который хоть что‑то соблюдает, и при этом он полон практик и ритуалов, нуждающихся в пояснении.

Первая мишна в Песахим касается одной из таких практик — поиска хамеца, или квасного, ночью накануне Песаха. Формулировка этого предписания кажется вполне недвусмысленной: «В ночь на 14 нисана мы ищем хамец при свете свечи. Те места, куда хамец обычно не приносят, обыскивать не нужно». И тем не менее эти два предложения породили чрезвычайно содержательную и протяженную — восьмистраничную — дискуссию в Гемаре, затрагивающую целый ряд предметов: от важности изысканной речи до пищевых привычек ласок.

Мудрецы начинают обсуждение мишны, выбрав одно слово и рассматривая его с разных сторон. В тексте мишны говорится: «мы ищем хамец в ор на 14 нисана». Но откуда мы знаем, что ор в этом контексте означает «ночь», учитывая, что во многих местах в Библии это слово переводится как «свет»? Мудрецы приводят несколько библейских стихов в подтверждение каждого варианта перевода, включая самый известный пример из самого начала Бытия: «И назвал Бог свет днем». Аргументы в пользу того, что ор это день, столь сильны, что мы можем только удивляться, почему Гемара все же соглашается считать его ночью. Решающий довод нужно искать в барайте — постановлении, не вошедшем в Мишну, — приписываемой Шмуэлю, где слово лейлей заменяется словом ор. Поскольку слово лейлей несомненно означает «ночь», логично заключить, что мишна имела в виду то же самое.

Долгий спор, занимающий большую часть первого листа Песахим, поднимает очевидный вопрос. Зачем мишна использует слово ор, раз его значение столь двусмысленно? Причина в том, как мы узнаем, что ор — более утонченный выбор слова, чем лейлей, а нужно всегда отдавать предпочтение утонченной речи: «Человек никогда не должен допускать, чтобы грубое выражение слетело у него с языка», — говорит раби Йеошуа бен Леви. Далее мы узнаем, как некоторые мудрецы понимали этот принцип. У Рава однажды было два ученика, которые очень устали в ходе учебы, и один пожаловался, что устал как свинья, а другой — что устал, как козел. «И Рав не разговаривал с первым из них», — сообщает Гемара. Упоминание свиньи, некошерного животного, было сочтено нарушением этикета. В другом примере священник, упомянувший ящерицу, тоже нечистое животное, был исключен из числа священнослужителей.

И все же утонченность речи не сводится к избежанию дурной лексики. Это также вопрос деликатности и эмпатии. Однажды Йоханан Хакука отправился в поля, чтобы посмотреть, как взошел новый урожай. Когда он вернулся в селение, его спросили, хорошо ли взошла пшеница, а он ответил: «Ячмень взошел хорошо», чтобы не разочаровывать людей известием о неурожае пшеницы. Дурные новости, учит нас Талмуд, нужно сообщать аккуратно, заботясь о пострадавшем.

Затем Гемара обращается к юридическим тонкостям касательно статуса хамеца. Когда жилец снимает дом у домовладельца, кто несет ответственность за уничтожение хамеца? Если срок аренды начинается 14 нисана, когда проверка на хамец и должна происходить, должен ли жилец полагать, что домохозяин уже провел эту проверку или он должен провести ее самостоятельно? Сначала Гемара предлагает простой, короткий и почти нетерпеливо звучащий ответ: «Спроси!» То есть: почему бы жильцу просто не спросить домовладельца, искал ли он уже хамец? А если у нас такая ситуация, что хозяин недоступен для вопросов? В таком случае, заключает Гемара, мы рассчитываем на то, что домовладелец очистил дом от хамеца, согласно принципу: «в отношении проверки на хамец все хаверим».

Термин хаверим — букв. «друзья» — открывает окошечко в мир талмудического соблюдения. Как поясняет издание Шотенштейна, в талмудическую эпоху было две категории евреев. Хаверим это те, кто соблюдал даже самые сложные законы чистоты и уплаты десятины. Простой еврей, ам а‑арец, считался неспособным понять эти нюансы, поскольку не был должным образом начитан в Торе. Но даже ам а‑арец в эпоху Талмуда по необходимости вынужден был все соблюдать, например, в шабат, когда во всей еврейской общине закрывались торговля и производство, и шабат соблюдали даже те, кто не знал, как высчитать эрув техумин. Очистка дома от хамеца, по всей видимости, была одним из тех дел, которые можно было поручить даже ам а‑арец и рассчитывать, что он все сделает правильно. Но интересно отметить, что Талмуд и не собирается применять сложные законы ко всем евреям или даже к их большинству.

Искать хамец, как мы узнаем из мишны, нужно при свете свечи. Эта деталь прямо не проговаривается в соответствующих отрывках Исхода, где Всевышний предписывает израильтянам убрать хамец из своих домов. Откуда же тогда мы знаем, что нам следует проводить проверку с помощью свечи, а не факела или, наоборот, дневного света? Мудрецы, в свойственной им манере, дают два ответа: практически и текстуальный. Солнечный свет, оказывается, можно использовать там, где он ярок, например, под окном в крыше. И только в тех уголках комнаты, куда свет не достигает, нужно использовать свечу. А почему свечу, а не факел? Потому, отвечают мудрецы, что свеча менее опасна, дает более ровный света и позволяет осветить маленькие отверстия, чего факел не может сделать.

Но есть и текстуальные объяснения того же самого, как демонстрирует рав Хисда в Песахим, 7б. В Исх 12:19 сказано: «Семь дней квасное не должно находиться в домах ваших». Прибегнув к талмудическому методу, позволяющему связывать разные библейские стихи, использующие одни и те же слова, рав Хисда привлекает стих Быт 44:12: «Он обыскал <…> и она нашлась», а от него — через «обыскал» — переходит к Соф 1:12: «Я со светильником обыщу Иерусалим». Таким образом мы узнаем, что чтобы найти, нужно искать, а чтобы искать, нужно воспользоваться светильником. Такое объяснение непривычно для современного читателя, но оно прекрасно решает стоявшую перед мудрецами проблему, добывая библейское обоснование для обычая, который на самом деле с Библией связан не был. Оно также демонстрирует виртуозное знание мудрецами библейского текста. Google не смог бы лучше провести эту операцию по связыванию слов и стихов.

И под конец — ласки. В Песахим, 9а, мишна утверждает: «Мы не боимся того, что ласка может перетащить хамец из дома в дом или с одного места в другое». Иными словами, если место уже прошло проверку на хамец, мы не должны обыскивать его заново из страха, что какое‑нибудь животное могло затащить туда хамец. А если мы будем так делать, то «у этого занятия не будет конца». Постоянно перепроверяя одни и те же места, мы заработаем себе обсессивно‑компульсивное расстройство.

Все это так, соглашается Гемара, пока никто в действительности не видел, как ласка вносит хамец в дом. Если никто не видел, мы можем полагать, что этого не было. Но что если вы в реальности увидели ласку с хамецом, заходящую в ваш дом? Должны ли вы вновь его обыскивать или можете рассчитывать на то, что ласка сама съела хамец и тем самым устранила проблему?

Здесь дискуссия принимает зловещий оборот. Чтобы разрешить вопрос об уборке дома перед Песахом, мудрецы обращаются к закону на совершенно другую тему — о ритуальной чистоте нееврейских домов. Все нееврейские дома были запретным местом для священников, потому что неевреи в талмудические времена имели обыкновение (или, по крайней мере, мудрецы так думали) хоронить своих мертворожденных детей прямо в доме. Это придавало домам статус кладбища, куда коэн не может заходить, если только место не обыскали и не подтвердили, что там нет человеческих останков. Но у этого правила есть исключение: «Любое место, куда могут зайти ласка или свинья, не требуется обыскивать». Это потому, что мы допускаем, что если бы там было мертвое тело, плотоядные животные его бы уже съели. Мудрецы вопрошают, применимо ли это правило к вопросу о хамеце. Если ласка может съесть мертвое тело, можем ли мы допустить, что она также съест хлеб? И стоит помнить, говорит Гемара, что есть лишь возможность наличия тела в нееврейском доме, в то время как в том, что ласка занесла хамец в еврейский дом, мы уверены. Как это меняет наши расчеты?

В конце концов, мудрецы вырабатывают ответ. Даже если мы не можем быть уверены, что ласка съела хамец, мы можем полагать, что она, по крайней мере, утащила его обратно из дома в свою норку. Как часто случается в Талмуде, вопрос о чем‑то абстрактном — вероятности или достоверности — подается очень конкретным образом, как задачка, в которой даны животные и мертвые тела. Подобная комбинация, как мне кажется, и есть то, что делает чтение Талмуда нескучным занятием, полным сюрпризов.

Оригинальная публикация: The Talmud’s Abstractions Live in Concrete Examples About Candles and Weasels