Сталинское «дело врачей» и фантомный арест «еврейского националиста Соловей»
В издательстве «Книжники» выходит в свет сборник, посвященный выдающемуся врачу и ученому‑талмудисту Мануилу (Менахему) Соловью (1898–1985). Сборник содержит как его собственные статьи, воспоминания, а также комментарии к Талмуду, так и исследовательские материалы других авторов, восстанавливающие биографию Мануила Соловья и контекст его деятельности в советские годы. «Лехаим» публикует несколько материалов из этого издания.
Печально знаменитое «дело кремлевских врачей‑вредителей», ставшее кульминацией государственного антисемитизма в СССР, изучается отечественными и зарубежными историками еще с конца 1980‑х годов, и ныне документально реконструирована его общая событийная канва и определен круг арестованных по нему лиц, однако многие аспекты этой трагической истории остаются пока в тени. В частности, до сих пор мало что известно о медиках, которым это дело реально угрожало, но которые в силу тех или иных благоприятных обстоятельств избежали «посадки» и последующих смертельно опасных испытаний в застенках госбезопасности. Одним из таких медиков был врач Московской городской клинической больницы имени С. П. Боткина (Боткинской больницы) Мануил Гершенович Соловей, который, подобно Александру Борщаговскому, вполне мог бы назвать себя баловнем судьбы. Как и этот объявленный «безродным космополитом» писатель, доктор Соловей был знаком с выдающимся еврейским артистом и председателем Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) Соломоном Михоэлсом (убит по тайному приказу Сталина в январе 1948 года) и с другими членами ЕАК. Преемником Михоэлса на посту председателя ЕАК стал поэт Ицик Фефер, и именно его следственные показания привели к преследованию врачей, подняв волну, которая чуть было не накрыла Мануила Соловья.
«Дело врачей»: основные контуры
Арестованный в декабре 1948 года Ицик Фефер показал весной 1949‑го , что во 2‑м Московском медицинском институте (2‑м ММИ) действует группа еврейских националистов во главе с Я. Г. Этингером — заведующим кафедрой и профессором‑консультантом Лечебно‑санитарного управления Кремля (ЛСУК) .
Немедленно после этого Министерство государственной безопасности СССР (МГБ) взяло Этингера и членов его семьи в «оперативную разработку», установив за ними круглосуточное негласное наружное наблюдение, а в их квартиру — скрытую аудиоаппаратуру для прослушки. Собрав к ноябрю 1949 года достаточно материала, обличавшего Этингера в «преступной деятельности», МГБ стало добиваться кремлевской санкции на его арест. Однако получить ее министру госбезопасности В. С. Абакумову удалось только через год. Когда 18 ноября 1950 года Этингера доставили на Лубянку, ему предъявили обвинение в «клеветнических измышлениях» в адрес секретарей ЦК ВКП(б) А. С. Щербакова и Г. М. Маленкова, которых он считал главными инициаторами кампании государственного антисемитизма в стране. В начале следствия вопрос о «вредительском лечении» советских руководителей не стоял. Профессору предъявили лишь обвинение в буржуазном национализме, которое тот решительно отверг, настаивая на обоснованности «преступных» разговоров о притеснении евреев в СССР, которые зафиксировали органы госбезопасности. 5 января 1951 года непокорного узника перевели в Лефортовскую тюрьму и поместили в сырую камеру, куда нагнетался холод. Пытками подполковнику Следственной части по особо важным делам (СЧОВД) МГБ М. Д. Рюмину удалось получить нужные ему показания. На их основе он составил список «единомышленников Этингера, еврейских националистов, высказывающих недовольство советской властью и распространяющих клевету на национальную политику ВКП(б) и Советского государства». В этом списке были заведующий кафедрой медицинской химии 1‑го ММИ Б. И. Збарский, профессор Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ) М. С. Вовси, заведующий кафедрой хирургии 2‑го ММИ В. С. Левит и другие видные медики‑евреи. Всех их вскоре изгнали с работы, а некоторых потом арестовали.
Слабое здоровье престарелого Этингера не выдержало следственного прессинга, и 2 марта 1951 года он скончался, как было сказано в акте о смерти, от «паралича сердца». К этому времени Рюмин успел выжать из него «признание» в заведомо неправильном, «вредительском» лечении и доведении до смерти Щербакова в 1945 году. Впрочем, оно было настолько нелепым и бредовым, что это «признание» отверг даже Абакумов, который к тому же опасался непредсказуемой реакции Сталина, патологически боявшегося заговоров.
И тогда Рюмин при содействии Маленкова и Л. П. Берии, давних конкурентов Абакумова по закулисным интригам в Кремле, письменно уведомил Сталина 2 июля 1951 года, что Абакумов, с целью сокрытия «фактов вредительского лечения» Щербакова, умышленно довел Этингера до смерти, с тем чтобы «террористическая деятельность» профессора «осталась нерасследованной».
Подписав 11 июля решение Политбюро о начале следствия по «делу о террористической деятельности Этингера», Сталин уже на следующий день приказал арестовать Абакумова. Новым министром госбезопасности он назначил С. Д. Игнатьева, от которого потребовал принятия «решительных мер по вскрытию группы врачей‑террористов, в существовании которой… давно убежден».
Именно с этого момента и стали обозначаться контуры той грубой мистификации, о которой потом советская пропаганда поведает миру как о глобальном заговоре западных спецслужб, стремившихся с помощью врачебного террора вывести из строя руководителей СССР. После устранения Абакумова Рюмина назначили начальником СЧОВД, а также, в октябре 1951 года, заместителем министра госбезопасности. Его инициатива удачно совпала с запросом сталинского руководства, и продвижение по службе стало для Рюмина карт‑бланшем на пересмотр дела Этингера с учетом версии о «вредительском лечении» Щербакова. Теперь Рюмину предстояло добыть, а точнее, сфабриковать доказательства козней кремлевских врачей против высших партийных, государственных и военных руководителей страны, для чего в МГБ создали специальную следственную группу, занявшуюся тотальной проверкой медицинского персонала ЛСУК. Следователи этой группы тщательно изучили поднятые из архива данные агентурных наблюдений, фонограммы тайного прослушивания в квартирах и служебных кабинетах врачей, истории болезней высокопоставленных пациентов. Из пересыльного лагеря на Дальнем Востоке 1 сентября 1951 года в Москву был доставлен ранее осужденный приемный сын профессора Я. Г. Этингера Я. Я. Этингер, от которого стали добиваться показаний о существовании «врачебного заговора».
К тому времени уже несколько месяцев допрашивали врача С. Е. Карпай, которую арестовали 16 июля 1951 года. Она до 1950‑го заведовала кабинетом функциональной диагностики Кремлевской больницы и в 1944–1945 годах регулярно проводила Щербакову электрокардиографию. Несмотря на жесткий прессинг, Карпай мужественно держалась на допросах, полностью отвергая обвинение во врачебном вредительстве. В течение нескольких месяцев она отказывалась подписать сфальсифицированное «признание» и тем самым существенно отсрочила аресты других врачей, что помогло им выжить. Однако это дорого ей обошлось: далеко не старая еще женщина, она скончалась всего спустя два года после освобождения, весной 1953‑го. Опасаясь, что Карпай скоропостижно умрет из‑за резко обострившейся в заключении астмы и в ее смерти Сталин обвинит его, Рюмин 2 апреля 1952 года ходатайствовал перед вождем о завершении следствия по делу Карпай и назначении ей Особым совещанием при МГБ СССР десятилетнего тюремного срока. Однако Сталин, видимо считая, что из узницы еще не до конца выжата информация о «заговоре врачей», потребовал продолжить допросы. Но Карпай и далее категорически отрицала соучастие как во «вредительском» лечении Щербакова, так и в «доведении до смерти» другого покойного соратника Сталина — М. И. Калинина.
И вот, чтобы заполучить хоть сколько‑нибудь правдоподобные доказательства существования в ЛСУК «врачебного терроризма», Рюмин решил организовать серию медицинских экспертиз. Подыскивая специалистов для их проведения, следователи вышли на кардиолога Кремлевской больницы Л. Ф. Тимашук, которая стала одним из главных свидетелей обвинения по «делу врачей». Вызванная в конце лета 1952 года на Лубянку, она сообщила, что еще четыре года назад проинформировала власти об ошибочном диагностировании заболевания секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова и неправильном его лечении такими медицинскими авторитетами, как В. Н. Виноградов (был также лечащим врачом Щербакова), В. Х. Василенко и другие, за что была уволена из Кремлевской больницы руководством ЛСУК, обвинившим кардиолога в невежестве и непрофессионализме.
Сообщенные Тимашук сведения о болезни и лечении Жданова действительно были верны . Их почти дословно воспроизвел в экспертном заключении от 29 августа 1952 года главный терапевт Минздрава СССР профессор П. Е. Лукомский. Другое дело, что органы госбезопасности воспользовались этими сведениями, чтобы обосновать мифический злой умысел «врачей‑вредителей». Так исполнялся заказ Сталина, который 1 сентября подписал постановление Политбюро о снятии П. И. Егорова с должности начальника ЛСУК. В конце месяца были приняты более радикальные меры — после того как Игнатьев направил в Кремль подготовленную Рюминым справку, в которой тот излагал как доказанный факт измышление, будто кремлевские врачи намеренно умертвили Щербакова и Жданова. Вождь дал санкцию на первый коллективный арест кремлевских врачей, пусть и не очень именитых и не считавшихся Рюминым «главными заговорщиками», но много знавших об основных подозреваемых, что было особо ценно для МГБ. Тогда под стражу взяли докторов Г. И. Майорова и А. Н. Федорова (лечащего врача Жданова и патологоанатома, произведшего его вскрытие). Арестовали также профессора А. А. Бусалова, который был начальником ЛСУК до 1947 года и наблюдал Жданова. За Бусаловым пришли во время его отпуска в Алуште, не дожидаясь, пока он сам вернется в Москву. А 18 октября во Внутреннюю тюрьму Лубянки доставили преемника последнего в ЛСУК — профессора Егорова. Его жена Е. Я. Егорова находилась там с 27 сентября; следователи угрожали ей, вынуждая оговорить мужа.
Параллельно проводились всё новые медэкспертизы. 20 октября Рюмин, собрав в служебном кабинете профессоров Кремлевской больницы М. А. Соколова, В. Ф. Червакова, С. А. Гиляревского и заместителя начальника Центральной поликлиники МГБ СССР, майора медслужбы Н. Н. Купышеву, предложил им оценить эффективность лечения Щербакова по истории болезни . Отлично понимая, какого результата от них ожидают, привлеченные эксперты подготовили заключения, полностью отвечавшие интересам следствия.
После того как 29 октября 1952 года Игнатьев доложил Сталину, что версию о «вредительском лечении» подтвердили авторитетные специалисты‑медики, тот, преодолев последние сомнения, дал санкцию на арест уже «главных заговорщиков». Произошло это 3 ноября, когда Сталин потребовал от министра госбезопасности Игнатьева и его заместителей С. А. Гоглидзе и Рюмина применить к упорствовавшим врачам меры физического воздействия. «Вы хотите быть гуманнее Ленина… — распекал он руководителей МГБ, — Дзержинский вам не ровня, он не гнушался грязной работы, а вы хотите быть как официанты — в белых перчатках. Если вы чекисты, то снимите белые перчатки, ваша работа крестьянская, а не барская» .
4 ноября люди из МГБ нагрянули к Виноградову. Оперативников, обыскивавших его квартиру, поразило богатое убранство: полная картин и антиквариата, она походила на художественный музей. Профессор происходил из провинциальной семьи мелкого железнодорожного служащего, однако еще до революции нажил солидное состояние, получая доходы от врачебной практики и обладая коммерческой жилкой. В то время он держал на ипподроме собственных призовых лошадей, коллекционировал антиквариат, а также картины К. П. Брюллова, И. Е. Репина, И. И. Шишкина, других первоклассных русских мастеров. Оперативники обнаружили в тайниках у Виноградова золотые царские монеты, бриллианты, другие драгоценности и даже солидную сумму в американской валюте. В то время как профессор томился в тюрьме, по месту его основной работы в 1‑м ММИ директор Ф. Ф. Талызин издал 15 декабря 1952 года следующий приказ: «Зав. кафедрой факультетской терапии профессора Виноградова В. Н. освободить от занимаемой должности с 5 ноября 1952 года как не явившегося на работу». А ведь еще 21 октября в стенах 1‑го ММИ Виноградова торжественно чествовали по случаю 70‑летия и 45‑летия врачебной и научной деятельности.
В ноябре вслед за Виноградовым за решеткой оказались также профессора В. Х. Василенко, М. С. Вовси, Б. Б. Коган, а в декабре — профессора А. М. Гринштейн, А. И. Фельдман и Я. С. Темкин. К досаде следователей, «расколоть» всех их сразу не получилось. Несмотря на изматывающие допросы и психологический прессинг, врачи не спешили «признаваться» во «вредительском лечении». Взбешенный Сталин вызвал министра госбезопасности Игнатьева и приказал бить и пытать заключенных.
Несмотря на столь эмоциональную острастку, руководители госбезопасности хоть и повиновались вождю, но поначалу явно дозировали «острые» методы допроса, резонно опасаясь, как бы они не обернулись для «врачей‑вредителей» — в большинстве своем уже далеко не молодых людей — летальным исходом. Смерть арестованных сам же Сталин мог истолковать как попытку МГБ «замотать», «смазать» дело. Поэтому начиная с 6 ноября врачей в основном заковывали на длительное время в металлические наручники (замыкая им руки днем за спиной, а ночью — спереди), и только Егорова, Виноградова и Василенко избивали резиновыми палками в Лефортовской тюрьме . Глядя, как при истязании Егоров корчится на полу от боли, Рюмин паясничал: «И этот тип, подумайте, был начальником Лечсанупра Кремля. Какой позор!» А после пообещал Егорову пытать его на двух кострах, если не «сознается». Запугивал Рюмин и Бусалова, на которого закричал на одном из допросов: «Ты что ведешь себя как проститутка?! Ты бандит, подлюга, шпион, террорист, опасный государственный преступник. Мы с тобой нянчились. Теперь хватит. Будем пытать каленым железом. У нас все для этого приспособлено. Будет поздно, когда твой труп будет брошен туда», — при этом замминистра госбезопасности выразительно указал пальцем на цементный пол камеры. Правда, когда он удалился, следователь Б. Н. Кузьмин «успокоил» Бусалова: «Не переживайте. Пытки каленым железом у нас не применяются. А вот порка возможна» .
Однако, несмотря на применение пыток, следствие шло не так быстро, как хотелось Сталину. Рюмин явно поумерил свой служебный пыл, отнюдь не желая, подобно Ягоде, Ежову или Абакумову, оказаться в положении «мавра», сделавшего грязное дело. Не обладая богатой фантазией, Рюмин не шел в «деле врачей» дальше основанных на вульгарном антисемитизме обвинений во «вредительском лечении». Сталин же считал, что главная цель расследования — вскрыть происки вездесущей, по его мнению, агентуры иностранных разведок, направленные против него и всех преданных ему соратников. В то же время в Кремль поступала информация о пристрастии Рюмина к алкоголю и любовным утехам, а также и другой компромат. В итоге этот одиозный деятель, который не имел поддержки в высших номенклатурных кругах и которого тайно презирали сослуживцы за устроенный в МГБ кадровый погром, был низложен довольно быстро. 13 ноября 1952 года Сталин вызвал Игнатьева и потребовал немедленно «убрать этого шибздика», имея в виду Рюмина. Уже в тот же день вышло постановление Совета Министров СССР об увольнении Рюмина из органов госбезопасности. Его обвиняли в неисполнении «указания Правительства» и в «порочной практике <…> выяснения формально‑юридической стороны дела», тогда как «при расследовании таких важных, связанных с иностранной разведкой антисоветских дел, как дело о вредительской работе Абакумова–Шварцмана и дело о террористической деятельности врачей из Лечсанупра… нужно добираться до корней дела, до первоисточников преступления». Номенклатурная элита, которая ненавидела Рюмина, считая авантюристом и выскочкой, была довольна его смещением. Однако более сурового наказания не последовало: Рюмина не только не посадили, но даже пристроили старшим контролером в Мингосконтроля СССР.
Под горячую руку вождя попал и сам Игнатьев, чье чиновное рутинерство и умеренность раздражали Сталина. Особенно его возмущала перестраховочная манера этого вчерашнего партаппаратчика тайно информировать обо всем Маленкова и других покровителей в ЦК, которые между тем всерьез опасались, как бы репрессии против кремлевских врачей не переросли в большую номенклатурную чистку. Против Игнатьева сыграло и направленное 13 ноября Сталину покаянное письмо Рюмина, в котором утверждалось, что глава МГБ насаждает среди подчиненных боязнь «запачкать руки при допросах опасных государственных преступников». 15 ноября, когда Игнатьев доложил о применении силы на допросах Егорова, Виноградова и Василенко, Сталин устроил министру грубый разнос за то, что признаний в шпионской деятельности от них так и не добились. Сразу после этого Игнатьев надолго слег, оказавшись в предынфарктном состоянии.
Исполняющим обязанности начальника СЧОВД назначили замруководителя следственной части К. А. Соколова, который, будучи запятнанным заместительством у Рюмина, мог, однако, рассчитывать только на статус врио. Сталин даже не переговорил с ним, но зато вызвал 13 ноября в Кремль замминистра госбезопасности Гоглидзе. 20 ноября того повысили до первого замминистра; он фактически подменял больного Игнатьева, а со 2 января 1953 года Гоглидзе доверили и руководство СЧОВД.
От Гоглидзе Сталин потребовал придать «делу врачей» новую направленность: сосредоточиться на вскрытии не медицинского вредительства, а антиправительственного шпионско‑террористического заговора западных спецслужб, завербовавших кремлевских врачей. Сталин также приказал предупредить от имени «Инстанции», то есть от себя лично, следователей, что в МГБ «нельзя работать в белых перчатках, оставаясь чистенькими». Они были обязаны ознакомить арестованных врачей с официальным заявлением: «Мы имеем поручение руководства передать вам, что за совершенные вами преступления вас уже можно повесить, но вы можете сохранить жизнь и получить возможность работать, если правдиво расскажете, куда ведут корни ваших преступлений и на кого вы ориентировались, кто ваши хозяева и сообщники. Нам также поручено передать вам, что, если вы пожелаете раскаяться до конца, вы можете изложить свои показания на имя вождя, который обещает сохранить вам жизнь в случае откровенного признания вами всех ваших преступлений и полного разоблачения своих сообщников. Всему миру известно, что наш вождь всегда выполнял свои обязательства» .
Эта декларация от 18 ноября 1952 года, составленная Сталиным по канонам политической демагогии времен Большого террора, не слишком впечатлила одного из главных фигурантов дела — Виноградова. Прожив долгую и исполненную треволнений жизнь, он не питал иллюзий относительно верности большевистских вождей своим обязательствам, поэтому не проронил ни слова, когда Соколов зачитал «заявление Инстанции». «Что же вы молчите?» — нетерпеливо осведомился тот. «Я нахожусь в трагическом положении, мне нечего сказать, — ответил Виноградов. — Иностранцам я не служил, меня никто не направлял, и сам я никого в преступление не втягивал». Взбешенный такой непреклонностью, Соколов отправил Виноградова в пыточную, где престарелого профессора повалили на пол и под аккомпанемент матерной ругани стали колотить резиновыми палками. Побои продолжались в течение трех дней, пока Виноградова не поразил тяжелый приступ стенокардии. Даже и тогда с него не только не сняли наручники, но и пригрозили применить ножные кандалы, если будет упорствовать и дальше. Оказавшись на грани жизни и смерти, Виноградов вынужден был уступить мучителям, подписав «признание» в «шпионско‑террористической деятельности».
По версии следователей, Виноградов был одним из «главарей» врачебного «заговора». Еще в 1936 году его якобы завербовал «активный националист» и «давнишний агент Интеллидженс сервис» М. Б. Коган (брат Б. Б. Когана) — личный врач жены В. М. Молотова П. С. Жемчужиной (сопровождал ее осенью 1948 года в поездке в Карловы Вары). После нескольких допросов с пристрастием Виноградов «сознался», что М. Б. Коган вплоть до своей смерти от рака, случившейся 21 ноября 1951 года, требовал от него сведений о Сталине и других руководителях, которых он лечил. В дальнейшем, как фантазировали следователи, функции «куратора» Виноградова были переданы по «секретному приказу из Лондона» директору Клиники лечебного питания М. И. Певзнеру. Помимо Виноградова, Когана и Певзнера, к агентуре английской разведки были причислены также Егоров, Василенко, Бусалов и В. Ф. Зеленин.
Другим «главарем» врачебного заговора назначили М. С. Вовси, арестованного 11 ноября 1952 года. Его, двоюродного брата С. М. Михоэлса, МГБ выставило «матерым еврейским националистом» и «предводителем» той группы «заговорщиков», которую якобы завербовали американские и израильские спецслужбы. Более того, Вовси еще и предъявили абсурдное обвинение в былом шпионаже в пользу гитлеровцев. Пораженный этим профессор лишь сокрушенно заметил: «Вы сделали меня агентом двух разведок, не приписывайте хотя бы германскую: мой отец и семья брата в войну были замучены фашистами в Двинске». Следователь цинично ответил: «Не спекулируйте кровью своих близких». В первую очередь от Вовси потребовали раскрыть, кто и каким образом передавал ему директивы от «заокеанских хозяев». «Признания» добивались пыточными способами: изматывали многочасовыми допросами, держали в наручниках, угрожали: «Мы тебя четвертуем, повесим, посадим на осиновый кол». Профессор смог продержаться десять дней, после чего силы его оставили, и начиная с 21 ноября он, не читая, стал механически подписывать протоколы, подтверждавшие американо‑сионистскую составляющую «заговора врачей». Следователи заставили Вовси «вспомнить», как главный врач Боткинской больницы Б. А. Шимелиович сообщил ему в 1947 году о полученной ЕАК директиве «Джойнта» развернуть в СССР тайную акцию по подрыву здоровья руководящих партийно‑государственных деятелей. По воле следователей его ближайшими «сообщниками» стали профессора Коган и Темкин.
30 ноября 1952 года министр Игнатьев, его первый заместитель Гоглидзе и заместитель С. И. Огольцов отчитались Сталину, что постановление ЦК ВКП(б) от 11 июля 1951 года «О неблагополучном положении в МГБ СССР» выполнено. В отчете особо отмечалось, что, хотя «арестованные участники вражеской группы, действовавшей в Лечсанупре Кремля, настойчиво допрашивались о том, в силу каких причин и по заданию кого они проводили террористическую деятельность против руководителей партии и правительства… до сих пор ни агентурным, ни следственным путем не вскрыто, чья злодейская рука направляла террористическую деятельность Егорова, Виноградова и других…» .
Нагнетая истерию, Сталин уже 1 декабря созвал в Кремле Президиум ЦК КПСС со следующей повесткой: «А) о вредительстве в лечебном деле; б) информация о положении в МГБ СССР». На этом заседании он огласил означенный отчет МГБ. Ссылаясь на признательные показания арестованных врачей, регулярно направлявшиеся членам Президиума ЦК, Сталин в очередной раз принялся рассуждать, что «чем больше у нас успехов, тем больше враги будут нам стараться вредить», а после выдал новые сентенции: «Среди врачей много евреев‑националистов», «Любой еврей‑националист — это агент американской разведки». Затем он упрекнул руководителей госбезопасности, что у них «притупилась бдительность» и они вообще «сидят в навозе». Скорее всего, именно тогда Сталин, войдя в роль спасителя беспечных и неразумных соратников, пристыдил их знаменитой фразой: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов». В завершение заседания была сформирована комиссия во главе с Маленковым, которой поручалось оперативно подготовить директивы по обсужденным вопросам. В итоге 4 декабря 1952 года были утверждены постановления ЦК КПСС «О положении в МГБ» и «О вредительстве в лечебном деле». В первом руководству госбезопасности вменялось в обязанность среди прочего: «Поднять уровень следственной работы. Распутать до конца преступления участников террористической группы врачей Лечсанупра, найти главных виновников и организаторов проводившихся ими злодеяний». А во втором ему же предписывалось «вскрыть» не только «террористическую деятельность группы врачей, орудовавшей в Лечсанупре», но и «ее связь с американо‑английской разведкой».
Кроме того, постановлением «О вредительстве в лечебном деле» в отставку отправлялся министр здравоохранения СССР Е. И. Смирнов, который, оказывается, из‑за «политической беспечности» «не проявил бдительности и принципиальности» в отношении руководителей Лечсанупра. Исполнять обязанности главы Минздрава стал с 9 декабря замминистра А. Н. Шабанов. 27 января 1953 года он сдал дела новому министру А. Ф. Третьякову, ранее занимавшему пост директора Центрального института курортологии. В постановлении также упоминался генерал‑лейтенант Н. С. Власик, который, как отмечалось, «на почве пьянок… сросся с… разоблаченными руководителями Лечсанупра». Этого рабски преданного Сталину функционера еще в мае 1952 года, уличив в коррупции, исключили из партии и сместили с поста начальника Главного управления охраны МГБ СССР. Власика фактически сослали в Свердловскую область, назначив замначальника исправительно‑трудового лагеря в городе Асбесте. И вот теперь Сталин обвинил его и Абакумова, что они скрыли в 1948 году записку Тимашук о неправильном лечении Жданова. На самом же деле о ней тогда доложили Сталину, но тот, не придав ей значения, собственноручно начертал: «В архив». Спустя четыре года Сталин не пожелал признать этот факт и переложил ответственность на очередных козлов отпущения.
Прессуя в который уже раз органы безопасности и парализовав страхом номенклатурные верхи, Сталин решил перевести «дело врачей» из разряда тайных репрессивных акций в публичное общественно‑политическое пространство, приобщив к нему все население страны. 9 января 1953 года на Бюро Президиума ЦК КПСС обсуждался проект сообщения ТАСС «Арест группы врачей‑вредителей» о разоблачении террористического заговора медиков, завербованных иностранными разведками, против партийно‑государственных и военных руководителей СССР. От МГБ на заседании были Гоглидзе и Огольцов. Но, видимо, по болезни отсутствовал Сталин, хотя в списке участников и значился первым. Несмотря на ухудшающееся здоровье, он, несомненно, все же прочно стоял у власти, пусть даже и передал многие дела Маленкову — идеальному исполнителю его воли. Диктатор не только определил конкретное содержание будущего официального заявления по «делу врачей», но даже дал указание, на какой газетной странице его следует опубликовать.
13 января все СМИ выступили с означенным сообщением ТАСС, а на первых полосах центральных газет («Правды» и других) появилась редакционная статья под заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров‑врачей». Наряду с прочим ТАСС объявил тогда, что «следствие будет закончено в ближайшее время», и это определенно свидетельствовало о начале подготовки общества к завершающему «дело врачей» публичному судебному процессу. Таковой планировался Сталиным, скорее всего, как показательный политический процесс, подобный тем, что прошли в 1936–1938 годах в Москве и в конце 1952‑го в Праге. 3 декабря в столице Чехословакии были казнены по обвинению в создании «антигосударственного заговорщического центра» 11 низложенных руководителей, включая и бывшего генсека ЦК КПЧ еврея Р. Сланского, которому инкриминировали и то, что он «предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда», подобрав «для этого лечащих врачей из враждебной среды, с темным прошлым…».
Пропагандистская кампания, начавшаяся с публикации сообщения ТАСС, породила массовую юдофобскую истерию. На этом фоне в январе — начале февраля 1953 года МГБ арестовало еще нескольких кремлевских медиков: профессоров В. Ф. Зеленина и Э. М. Гельштейна, Я. Л. Рапопорта, Н. А. Шерешевского, М. Н. Егорова, Б. С. Преображенского, С. Е. Незлина и других. После чего СЧОВД сформировала групповое дело, объединив в общее производство следствия по 37 арестованным, из которых 28 были врачами, а 9 — членами их семей, в основном женами. Большинство фигурантов работали в ЛСУК, а именно П. И. Егоров, Виноградов, Василенко, Коган, Гринштейн, Федоров, Зеленин, Бусалов, Преображенский, Н. А. Попова (жена Гринштейна), Майоров, Карпай, Рыжиков, Темкин, М. Н. Егоров (научный руководитель 2‑й больницы ЛСУК), Б. А. Егоров (профессор‑консультант центральной поликлиники ЛСУК), Г. А. Каджардузов, Т. С. Жарковская. Остальные хоть и трудились в других медицинских учреждениях, но были тесно связаны с ЛСУК (штатно там работали ранее или приглашались Лечсанупром как консультанты). Это Вовси (ЦИУВ), Шерешевский (ЦИУВ), В. Е. Незлин (ЦИУВ), С. Е. Незлин (профессор‑консультант поликлиники № 63 города Москвы), Рапопорт (Центральный контрольный институт сыворотки и вакцины), Гельштейн (Боткинская больница), Этингер (консультант поликлиники Миннефтепрома), Р. А. Засосов (Ленинградская военно‑морская академия), В. В. Закусов (1‑й Ленинградский мединститут имени И. П. Павлова), Фельдман (директор клиники Московского научно‑исследовательского клинического института).
Что касается национальности врачей, проходивших по этому делу, то евреев среди них было 13, русских — 13, а также один украинец и один армянин. И хотя фигуранты‑евреи не составляли большинства, дело носило отчетливо антисемитский характер. Это подтверждается уже тем, что наряду с основным обвинением Вовси инкриминировали еще и руководство «разветвленной» сетью групп «еврейских буржуазных националистов», «вскрытых» в ряде столичных медицинских учреждений: во 2‑м ММИ (Этингер, В. Е. Незлин, О. Б. Макаревич, Н. П. Рабинович и др.), в 1‑й Градской больнице (А. Б. Топчан, Я. Л. Рапопорт, Я. И. Мазель, Н. Л. Вильк, Гельштейн, Гринштейн, Ш. Д. Мошковский, В. С. Левит и др.), в Центральном рентгенологическом институте имени В. М. Молотова (директор С. А. Рейнберг, И. Л. Тагер и др.), Клинике лечебного питания (Л. Б. Берлин, М. И. Певзнер, Б. С. Левин, Г. Л. Левин и др.). Но больше всего «националистов» органы госбезопасности обнаружили в ЦИУВ (Коган, Темкин, Г. Ф. Благман, И. С. Шницер, С. М. Хаскин и др.).
Арестовав 14 января жену Вовси Веру Львовну и угрожая так же поступить с его дочерью и зятем, МГБ принудило профессора показать, что всем «главарям» указанных групп, за исключением Певзнера, он дал установку на активизацию националистической агитации, а Этингера намеренно направил на работу в 1‑ю Градскую больницу, чтобы во исполнение указания Михоэлса превратить ее в опорный пункт еврейского национализма. Кроме того, из Вовси выжали «признание», что для обмена мнениями в кругу самых близких единомышленников в 1951–1952 годах он неоднократно устраивал на своей подмосковной даче «националистические сборища» с участием родственников — Х. М. Вовси и С. М. Итина, а также профессоров Я. Л. Рапопорта, Е. Я. Герценберга и Б. Б. Когана.
Наряду с основным делом кремлевских врачей в Москве в других городах и регионах СССР были параллельно сфабрикованы десятки аналогичных «медицинских» уголовных дел, и по ним проходили уже почти исключительно одни евреи, обвиненные во врачебном вредительстве и буржуазном национализме.
Сталин тем временем слабел с каждым днем. С начала 1953 года он лишь изредка выезжал с «Ближней дачи» в Москву, чтобы, появившись в Большом театре или встретившись с высокопоставленными иностранцами в Кремле, пресечь нараставшие в мире слухи о нездоровье. Служебную информацию, в том числе и о ходе следствия по «делу врачей», Сталин получал уже не напрямую от главы МГБ (Игнатьев вышел после болезни на работу 27 января), а главным образом через Маленкова. Последний сообщал ему также о нарастании антисемитского психоза внутри страны, ответной панике среди евреев и о негативной реакции на все это Запада. Видимо, это и заставило Сталина предпринять отступной маневр. Будучи непревзойденным мастером политической ретирады — стоит вспомнить, как он спасал от провала коллективизацию деревни публикацией статьи «Головокружение от успехов» (март 1930 года), — Сталин поручил секретарю ЦК КПСС Н. А. Михайлову провести пропагандистскую акцию, морально реабилитирующую советский режим в глазах мирового общественного мнения и демонстрирующую поддержку евреями руководства страны. С этой целью Михайлов должен был организовать подготовку соответствующего коллективного обращения авторитетных государственных, общественных, культурных и научных деятелей еврейского происхождения в редакцию «Правды». Когда же предварительный вариант такового был составлен, то по содержанию он мало чем отличался от сообщения ТАСС от 13 января 1953 года: все та же риторика в духе 1937‑го, бичевание «шпионской банды врачей‑убийц», «продавшихся американо‑английским поджигателям войны» и «завербованных международной сионистской организацией “Джойнт” — филиалом американской разведки». Но при этом «еврейские буржуазные националисты», клеймившиеся как «изверги рода человеческого», «отщепенцы», «выродки», резко отделялись в тексте от «честных еврейских тружеников». Утверждалось, что первым, «продавшим» «душу и тело империалистам» и стремившимся «превратить обманутых ими евреев в шпионов и врагов русского народа», противостоят вторые — подавляющее большинство еврейского населения, состоящее из «патриотов Советской Родины». К ним, как давали понять, и обращались именитые подписанты послания, призывая «активно бороться против еврейских буржуазных националистов, этих отъявленных врагов еврейских тружеников». Особо отмечалась роль Советского Союза в спасении человечества от гитлеризма, а европейских евреев от полного уничтожения. Подчеркивалось, что, несмотря на попытки Запада «создать почву для оживления в СССР антисемитизма, этого страшного пережитка прошлого», «русский народ понимает, что громадное большинство еврейского населения в СССР является другом русского народа». Завершалось все требованием «самого беспощадного наказания… группы врачей‑убийц» .
Маленков показал Сталину текст 29 января 1953 года; тот сразу его одобрил. После этого обращение направили в редакцию «Правды», чтобы его подписали отобранные Агитпропом ЦК 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев и передовых рабочих и колхозников еврейского происхождения. Подписи собирали член редколлегии «Правды» Я. С. Хавинсон и историк академик И. И. Минц. Однако произошел сбой. Самый высокопоставленный подписант Л. М. Каганович категорически отказался ставить автограф в общем списке, заявив Сталину, что он не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства и потому должен быть обозначен отдельно. Коллизию разрешили просто, предоставив Кагановичу копию письма в «Правду», которую тот подписал как персональное обращение.
Возникла заминка и с писателем И. Г. Эренбургом. Хавинсон и Минц 3 февраля приехали к писателю домой; прочитав текст, Эренбург был неприятно поражен его кровожадностью. Возможно, увидев в этом очередное проявление бездумной бюрократической ретивости, писатель не стал прикладывать руку к подписному листу, а решил подстраховаться: заручиться непосредственным благословением Сталина. В тот же день он направил в Кремль письмо, в котором, как сторонник интернационализма и полной ассимиляции евреев, намекнул вождю, что с точки зрения марксизма обращение к властям людей, объединенных по национальному признаку, неприемлемо. Эренбург мог позволить себе подобное «умничанье», поскольку служил ценным для режима посредником между СССР и Западом, в том числе отвечая и на зарубежную критику еврейской политики Сталина.
Когда возражения Эренбурга дошли до всесильного вождя, тот, признав их резонными, дал указание Маленкову переработать «еврейское обращение». И когда это было сделано, Маленков лично встретился с Эренбургом и заставил его подписать переделанный текст. Подготовленное к 20 февраля обращение существенно отличалось от первоначальной версии. Чрезмерно резкий, прокурорский тон был заметно смягчен, чтобы затушить скандальную ажитацию вокруг «дела врачей» — прежде всего в США и Великобритании. Грозная филиппика превратилась в вежливое приглашение всем «вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев». Из послания исчезли откровенные ругательства: «выродки», «отщепенцы», «шпионские банды» и «еврейские буржуазные националисты». Более того, «еврейских тружеников» теперь не призывали к повышению бдительности. И самое главное: уже не выдвигалось требование расправиться с «врачами‑отравителями». Умиротворяющее письмо завершалось идиллическим пожеланием издавать в Советском Союзе газету для еврейского населения, живущего в стране и за рубежом. Резко смягчилась и критика «англо‑американских империалистов» (вместо них уже фигурировали «американские и английские миллиардеры и миллионеры»). Зато добавилось нападок на Израиль, сионистов и «зарвавшихся еврейских империалистов» : 12 февраля 1953 года СССР разорвал дипломатические отношения с этой страной. Поскольку из послания изъяли призыв к «самому беспощадному наказанию преступников», а с полос центральных газет исчезла воинственная риторика, неизменно присутствовавшая там с 13 января 1953 года, можно заключить, что Сталин, возможно, передумал устраивать публичный процесс по «делу врачей». Если бы он вскоре не умер, то, вероятнее всего, организовал бы действо, аналогичное тайной расправе над С. А. Лозовским и руководителями ЕАК, — закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, с той только разницей, что СМИ давали бы краткую информацию о ходе процесса, вынесении смертных приговоров и их исполнении.
Как известно, обращение еврейской общественности так и не увидело свет. Его, очевидно, составляли для того, чтобы подать в пропагандистской прессе информацию о будущем процессе по «делу врачей» и смягчить предсказуемо бурную реакцию Запада на их казнь. Это обращение было списано в архив 16 марта 1953 года, вскоре после смерти Сталина. Державшееся исключительно на диктаторе «дело врачей» тогда уже вовсю пересматривали его кремлевские наследники. Инициатором выступил Берия, который, став первым заместителем председателя Совета Министров СССР и министром внутренних дел СССР, еще 13 марта распорядился прекратить следствие, предложив арестованным врачам письменно выразить отношение к ранее предъявленным обвинениям. При этом им объявили, что новое руководство страны не сомневается в их невиновности и они должны следовать только правде, необходимой для восстановления попранной социалистической законности. В результате все узники, ссылаясь на применение к ним физического и психологического насилия, отказались от прежних показаний, содержавших самооговоры и обвинения коллег в тяжких преступлениях. Некоторые из них не только осудили незаконные методы следствия, но и довольно искренне высказались о политике советского руководства в отношении евреев.
Получив необходимые доказательства изначальной фальсификации «дела врачей» и его полной юридической несостоятельности, Берия утвердил 31 марта постановление о прекращении уголовного преследования всех проходивших по нему подследственных. На следующий день Берия проинформировал об этом Маленкова, возложив основную ответственность за провоцирование и фальсификацию дела на Рюмина. Председатель Совмина также обвинил бывшего министра госбезопасности Игнатьева в том, что тот «не обеспечил должного контроля над следствием, шел на поводу у Рюмина…». Но самое главное, Берия «счел необходимым… всех… арестованных врачей и членов их семей полностью реабилитировать и немедленно из‑под стражи освободить», что было утверждено Президиумом ЦК КПСС 3 апреля. Вечером того же дня всех арестованных врачей выпустили на свободу. После того как 4 апреля все это предали гласности, более двух миллионов советских евреев смогли наконец перевести дух, обретя хоть какую‑то уверенность в завтрашнем дне.
Такой оптимистичный исход «дела врачей», названного на Западе «делом Бейлиса атомного века», стал крупным поражением бесчеловечной государственной системы, созданной Сталиным. Однако та, сохраняя способность к модернизации, смогла просуществовать еще около четырех десятилетий.
Как чуть было не возникло «дело Шлифера–Соловья» (история в двух документах)
Речь идет о письме министра госбезопасности СССР С. Д. Игнатьева, направленном 18 августа 1951 года секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову, и приложенной к нему «Справке на раввина и председателя правления московской синагоги Шлифера С. М.» . Последняя, составленная чуть ранее обозначенной даты, была подготовлена 5‑м управлением МГБ СССР, ведшим борьбу с «идеологической диверсией» и занимавшимся оперативной разработкой духовенства, и подписана его начальником А. П. Волковым (1904–1974). Соломон Шлифер (1889–1957) был раввином Москвы в 1944–1957 годах, входил в Еврейский антифашистский комитет и общался с его председателем С. М. Михоэлсом. Документ содержит препарированную в обвинительном ключе информацию о «близких» связях Соломона Шлифера с «активными еврейскими националистами» из ЕАК, включая арестованных в 1948–1949 годы И. С. Фефера, Д. Р. Бергельсона, Д. Н. Гофштейна, С. З. Галкина и И. М. Добрушина (отмечены в справке), а также с «еврейскими клерикалами», жившими как в СССР, так и за границей. Много внимания в справке уделяется и отношению Шлифера к Израилю, контактам раввина с дипломатами и религиозными деятелями этой страны. При этом особый акцент делается на «националистические манифестации», устраивавшиеся прихожанами Московской хоральной синагоги осенью 1948 года, когда ее посещала Голда Меир (Мейерсон) — посланник еврейского государства.
Завершается справка констатацией того, что «Шлифер <…> находился в близких взаимоотношениях с арестованными за вражескую деятельность еврейскими националистами врачами Этингером и Соловей». Это важное обстоятельство имело на момент составления справки чрезвычайно актуальное значение. Ведь именно тогда МГБ энергично занималось по указанию Сталина формированием «дела врачей», а точнее, его фабрикацией. Но если профессор Яков Этингер действительно попал в застенок и, более того, уже умер под пытками, то его друг, врач Боткинской больницы М. Г. Соловей, не был арестован. Ошибка Волкова, вероятно, объясняется тем, что оперативной разработкой вызывавших подозрение врачей занималось не вверенное ему 5‑е управление МГБ, а 7‑й отдел 2‑го Главного (контрразведывательного) управления, и потому составитель справки не владел точной информацией об этих людях.
В свою очередь, вновь назначенный 9 августа 1951 года министр госбезопасности СССР С. Д. Игнатьев, которому Волков представил свою справку, только входил в курс дела на новом месте работы и потому вынужден был пока брать на веру исходившую от подчиненных информацию. 18 августа Игнатьев направил справку секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову, подписав составленную тем же Волковым «сопроводиловку», содержавшую, помимо краткого обзора «враждебной националистической деятельности раввина Шлифера С. М.», следующий главный итог: «… МГБ считает необходимым его (Шлифера. — Г. К.) арестовать».
Однако данное предложение МГБ Маленков отклонил, поэтому Шлифера не взяли под стражу, и расследование его «преступной деятельности» так и не началось. Во многом благодаря этому на свободе остался и врач Мануил Соловей, которому, как никому другому, грозил арест. И потому, что он близко общался с видными членами ЕАК, и потому, что тесные дружеские и профессиональные отношения связывали его с ключевыми фигурантами «дела врачей». Более того, этот известный в Москве врач с ранних лет был погружен в иудаизм (глубоко изучал Тору и Талмуд) и активно участвовал в общинной жизни Московской хоральной синагоги, лечил многих ее прихожан, находился в постоянном религиозном и личном доверительном диалоге с раввинами С. М. Шлифером и Й.‑Л. И. Левиным. Легко себе представить, насколько перспективной, с точки зрения органов госбезопасности, была бы «разработка» его связующей роли между «центрами еврейских националистов, сколоченными в СССР иностранными спецслужбами» в кремлевской медицине, московской иудейской общине и в среде еврейской творческой интеллигенции.
Но продолжим анализ справки Волкова. Из него следует, что тот ошибочно считал доктора Соловья уже арестованным «за вражескую деятельность». Поэтому, если бы Шлифера все же отправили за решетку, то, расследуя его дело и устанавливая «сообщников», сотрудники МГБ неизбежно вновь вышли бы на Соловья, находившегося с раввином, как они считали, «в близких отношениях». После чего наверняка устранили бы свою «оплошность», действительно заключив доктора в тюрьму.
Однако в пользу Соловья сложились и другие обстоятельства. Большое значение имело, во‑первых, то, что 10 августа 1951 года Сталин выехал в длительный отпуск на юг, оставив «на хозяйстве» Маленкова. Вот почему именно у него Игнатьев и просил санкцию на арест Шлифера. И получил отказ, поскольку Маленков, как и все ближайшее окружение диктатора, не был заинтересован в новой волне репрессий ни в религиозной сфере, ни в медицинской. Патологически подозрительный Сталин действовал бы, скорее всего, противоположным образом. Во‑вторых, Волкова, который упомянул Соловья как замешанного во вражеской деятельности, уже в декабре 1951 года, в ходе чистки аппарата МГБ от «абакумовцев», сместили с должности начальника 5‑го управления. А в марте 1952‑го вообще удалили из Москвы, назначив заместителем начальника Управления МГБ по Псковской области.
Оказавшись, таким образом, под угрозой реального ареста и, может быть, на грани жизни и смерти, врач Мануил Соловей, сам того не ведая, благополучно избежал репрессий. Очень жаль, что фортуна не была столь же благосклонной ко многим его коллегам и друзьям, хлебнувшим лиха с клеймом «врача‑вредителя».
Приложение
1.
18 августа 1951 г.
№ 46/и
Совершенно секретно
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(б)
товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.
Докладываю, что по имеющимся в МГБ СССР данным раввин, он же председатель правления московской синагоги ШЛИФЕР С. М. проводит враждебную националистическую работу. Используя свое руководящее положение в синагоге, ШЛИФЕР после создания государства Израиль, а затем в связи с приездом в Москву главы миссии этого государства МЕЙЕРСОН организовал торжественные богослужения, сопровождавшиеся националистическими сборищами евреев у здания синагоги.
В 1949–1950 гг. ШЛИФЕР неоднократно выступал в синагоге с националистическими проповедями, в которых заявлял о «вечности» еврейской нации, призывал верующих евреев к «единению и спайке», утверждая, что только в «этом есть сила еврейского народа». Одновременно, разжигая националистические чувства евреев, призывал их к выезду в Палестину. Среди прихожан синагоги ШЛИФЕР заявлял, что «синагога в условиях СССР — есть единственное легальное учреждение, где евреи могут поднять свои голоса». ШЛИФЕР оказывал материальную помощь еврейским клерикалам, отбывающим наказание, высказывал намерение предпринять меры к освобождению из заключения раввинов, осужденных за антисоветскую деятельность.
Являясь членом еврейского антифашистского комитета, ШЛИФЕР был близко связан с активными еврейскими националистами ФЕФЕРОМ, БЕРГЕЛЬСОНОМ, ГАЛКИНЫМ, ДОБРУШИНЫМ (арестованы), через которых получал иностранную националистическую литературу. С помощью еврейского антифашистского комитета он установил связь с раввинами Америки ЭДЛИНЫМ, ЛУКШТЕЙНОМ, КАПЛАНОМ и другими и информировал их о положении религии в Советском Союзе. Арестованные еврейские националисты ФЕФЕР, ГАЛКИН, ДОБРУШИН и ГОФШТЕЙН показали на следствии об активной националистической деятельности, проводившейся ШЛИФЕРОМ и об использовании ими в националистических целях московской синагоги.
ШЛИФЕР поддерживает личную связь с сотрудниками миссии государства Израиль в Москве, получает от них еврейскую националистическую литературу и крупные суммы денег. До 1950 года он также был связан с представителями американской пушной фирмы в СССР евреями ГОЛЛЕНДЕРОМ и ШЕРОМ, от которых получал в качестве пожертвований для синагоги американские доллары.
Представляя при этом справку о враждебной националистической деятельности раввина ШЛИФЕРА С. М., МГБ СССР считает необходимым его арестовать.
Прошу Ваших указаний.
С. ИГНАТЬЕВ
2.
Совершенно секретно
СПРАВКА
на раввина и председателя правления
московской синагоги
ШЛИФЕРА С. М.
ШЛИФЕР Соломон Михайлович, 1889 года рождения, еврей, происходит из семьи раввина.
ШЛИФЕР с 1913 по 1922 год являлся раввином в гор. Александрии на Украине, затем, до 1929 года, был служащим при московской главной синагоге. С 1944 года является раввином той же синагоги, а с 1946 и председателем правления синагоги, входил в состав бывшего еврейского антифашистского комитета.
Будучи раввином московской синагоги, ШЛИФЕР имел близкую связь с еврейскими клерикалами ДУБИНЫМ, ГУРАРИ, ТВЕРСКИМ, ЗИЛЬБЕРМАНОМ, АВЕРБУХОМ (арестованы) и оказывал материальную помощь еврейский клерикалам КАЦУ, ДАШЕВСКОМУ, РАБИНОВИЧУ, РИВКИНУ и другим, возвратившимся из мест заключения по отбытии наказания. В 1945 году он снабжал религиозной литературой еврейских клерикалов, проживающих в гор. Самарканде и обучающих еврейскую молодежь в нелегальных школах, так называемых хедерах и ешиботах. ШЛИФЕР поддерживал связь с находящимися за границей раввинами КЛЕМЕСОМ , ХЕЙНОМ, АЛЕЙСКИМ и СОРОЧКИНЫМ, которые в прошлом проживали в СССР.
В Нью‑Йорке проживает родственник жены ШЛИФЕРА РЕЙНЕС. ШЛИФЕР, являясь членом еврейского антифашистского комитета, был близко связан с руководящими работниками комитета, активными еврейскими националистами ФЕФЕРОМ, БЕРГЕЛЬСОНОМ и другими. По заданию ФЕФЕРА и БЕРГЕЛЬСОНА, ШЛИФЕР принимал деятельное участие в написании статей для заграничной прессы. По распоряжению ФЕФЕРА, ШЛИФЕРУ выдавались безвозвратно журналы «Ежемесячник духовных раввинов Америки» и другая националистическая литература. В июне 1947 года ФЕФЕР организовал ШЛИФЕРУ телефонный разговор с еврейскими клерикалами, проживающими в Америке: ЭДЛИНЫМ, ЛУКШТЕЙНОМ, КАПЛАНОМ и другими, с которыми он делился о положении религии в Советском Союзе.
В 1948 году ШЛИФЕР неоднократно встречался с приезжавшим в Москву американским шахматистом РЕШЕВСКИМ , в еврейские религиозные праздники приглашал его к себе на квартиру. В связи с образованием еврейского государства Израиль и приездом в Москву миссии этого государства ШЛИФЕР активизировал свою антисоветскую деятельность.
В июне 1948 года по инициативе ШЛИФЕРА и других членов правления еврейской общины по случаю образования еврейского государства Израиль в московской синагоге было организовано торжественное богослужение, на котором под аплодисменты зачитаны телеграммы на имя президента государства Израиль ВЕЙЦМАНА и главного раввина Палестины ГЕРЦЕЛЯ. В этот день внутри здания синагоги были развешаны сионистские гербы «Маген‑Давид».
По приезде в Москву миссии государства Израиль, ШЛИФЕР и члены правления еврейской общины ДАВЫДОВ и КРУПИЦКИЙ установили с членами миссии близкую связь, в торжественной обстановке приняли от них еврейский религиозный атрибут — тору, привезенную из Палестины. При посещении синагоги посланником миссии государства Израиль в Москве Голды МЕЙЕРСОН ей была устроена овация, а возле здания синагоги — манифестация евреев. За оказанный ей прием при посещении синагоги МЕЙЕРСОН внесла пожертвование в сумме 3500 рублей.
Голда Меир в толпе у Московской хоральной синагоги. Москва. 4 октября 1948
Ссылаясь на талмуд, ШЛИФЕР с амвона синагоги призывал евреев в будущем году быть в Палестине. В январе 1949 года ШЛИФЕР, выступая с проповедью перед прихожанами синагоги, призывал их к единению, заявляя: «…единение и спайка — это есть сила еврейского народа». Националистические взгляды он протаскивал в своих проповедях и в 1950 году.
По данным, относящимся к 1945 году, ШЛИФЕР среди близких к нему лиц говорил: «…синагога в условиях СССР — есть единственное легальное учреждение, где евреи могут поднять свои голоса. Положение евреев в данное время этого требует. Нам необходимо объединить всех евреев, а для этого нужен центр, а этот центр должен быть в Москве».
ШЛИФЕР поддерживал связь с представителями американской пушной фирмы в СССР «Паперт‑Страсбург» евреями ГОЛЛЕНДЕРОМ и ШЕРОМ, которые посещали ШЛИФЕРА в московской синагоге и жертвовали синагоге американские доллары.
В 1949 году ШЛИФЕР в синагоге несколько раз встречался со 2‑м секретарем миссии государства Израиль в Москве ЛАПИДОМ, от которого получал привезенную из Палестины националистическую литературу.
В еврейские религиозные праздники 1949 года ШЛИФЕРОМ, ДАВЫДОВЫМ и КРУПИЦКИМ для участия в молебствиях было привлечено значительное число детей и подростков. Группа мальчиков исполняла песню «Сион‑Сион», зовущую евреев в Палестину.
В ноябре 1948 года синагогу посетили член миссии государства Израиль КЕССЕЛЬМАН и консул Израиля в Болгарии ДАН Е., которые имели продолжительную беседу со ШЛИФЕРОМ, интересовались у него положением религии в Советском Союзе.
Арестованный активный еврейский националист ФЕФЕР в отношении ШЛИФЕРА показал:
«…Иностранной националистической литературой мы снабжали также руководителей Московской еврейской общины ЧОБРУЦКОГО и ШЛИФЕРА. Надо сказать, что с руководителями московской общины у нас всегда был контакт. Комитет помогал им связаться с зарубежными раввинами, пересылая за границу их обращения и статьи. Встречаясь с ЧОБРУЦКИМ и ШЛИФЕРОМ, мы говорили им о необходимости поднимать национальный дух евреев. Они в свою очередь просили нашей помощи по вопросам расширения деятельности общины, выпуска религиозных изданий в СССР, посылки делегации общины в Польшу для установления связи с другими странами. Я и МИХОЭЛС, по мере возможности, помогали им, ставя эти вопросы в Комитете по делам культов при Совете Министров СССР…»
Арестованный еврейский националист ГАЛКИН на допросе показал:
«…Необходимо отметить, что большую работу по установлению личных связей евреев, проживающих в СССР, с Америкой также проводила московская еврейская религиозная община. …В результате проводимой нами националистической работы и широкой пропаганды связей еврейского антифашистского комитета с еврейскими американскими организациями, среди евреев появилась тяга к возобновлению утраченных связей со своими американскими родственниками. Это учли руководители московской синагоги, в частности, раввин ШЛИФЕР, и создали при синагоге специальное бюро, которое за незначительную плату каким‑то путем устанавливало обращавшимся к ним евреям адреса их родственников или знакомых, проживающих в Америке. Таким образом, была организована связь евреев, проживающих в Советском Союзе и Америке, которая, несомненно, служила подспорьем в деятельности американской разведки, направленной против СССР. Кроме того, под руководством ШЛИФЕРА синагога, также как и еврейский антифашистский комитет, проводила вражескую работу по разжиганию националистических стремлений среди евреев». И далее:
«…Пользуясь тем, что в еврейской молитве имеется обращение, смысл которого сводится к тому, что с образованием еврейского государства появится Мессия, ШЛИФЕР, играя на религиозных чувствах евреев, разжигал их националистические чаяния, давая понять, что пророчество библии сбывается. Неслучайно поэтому посланник государства Израиль Голда МЕЙЕРСОН уделяла особое внимание синагоге и неоднократно бывала там. Причем, появление Голды МЕЙЕРСОН в синагоге ШЛИФЕР использовал в тех же вражеских целях и, возглавляя посетителей синагоги, устраивал этой представительнице еврейского государства националистические манифестации…»
Арестованный еврейский националист ДОБРУШИН на допросе показал:
«…Руководитель еврейской общины раввин ШЛИФЕР входил в состав еврейского антифашистского комитета, и вся подрывная работа, которая проводилась под его руководством в синагоге, контактировалась с деятельностью комитета. Московская еврейская община также поддерживала связь с американцами… Националистическая деятельность, проводимая синагогой под руководством ШЛИФЕРА, приняла наиболее широкий размах с образованием государства Израиль и приезда в Советский Союз посланника Голды МЕЙЕРСОН. ШЛИФЕР по поводу этого события выступал веред евреями с националистическими проповедями, в которых говорил о “вечности” еврейской нации и призывал евреев к объединению. При посещениях синагоги Голдой МЕЙЕРСОН, ШЛИФЕР устраивал в честь ее националистические манифестации».
Арестованный еврейский националист писатель ГОФШТЕЙН показал:
«…Летом 1944 года, возвращаясь из Москвы в Киев, я посетил ШЛИФЕРА на дому и он снабдил меня националистической литературой. При этой встрече ШЛИФЕР поучал меня, что еврейские писатели должны поддерживать связь с клерикалами и помогать им в составлении новых текстов молитв и проповедей, которые содействовали бы пробуждению у евреев националистического самосознания. В этот же раз ШЛИФЕР сообщил мне, что руководители еврейского антифашистского комитета МИХОЭЛС и ФЕФЕР поддерживают с ним тесный контакт и часто бывают у него на квартире. ШЛИФЕР также предложил мне установить связь с клерикалами на Украине и, когда я приеду в Москву, информировать его об этом».
ШЛИФЕР также находился в близких взаимоотношениях с арестованными за вражескую деятельность еврейскими националистами врачами ЭТИНГЕРОМ и СОЛОВЕЙ.
Начальник 5 Управления МГБ СССР
ВОЛКОВ
Воспоминания Соловья Мануила Григорьевича (Гершеновича), доктора медицинских наук
Беседы М. Г. Соловья с Ильей Дворкиным
