Писатели‑медики — особый и весьма многочисленный «отряд» в русской литературе. Принадлежит к нему и Давид Шраер‑Петров. Он родился в 1936 году в Ленинграде, заканчивал школу в год смерти Сталина. «Дело врачей» уже было прекращено, и его фигуранты оправданы, но власти по‑прежнему с подозрением смотрели на юношей и девушек еврейского происхождения, подававших документы в медицинский институт. Тем не менее Давид Шраер поступил в «мед» и по его окончании стал микробиологом. Служил на рубеже 1950‑х и 1960‑х военврачом на Балтийском флоте. Учился в аспирантуре при ленинградском Институте туберкулеза, работал в детской клинической больнице имени Филатова, в НИИ эпидемиологии и микробиологии имени Гамалеи. Опубликовал в периодике множество научных статей по медицинской проблематике, в частности, о лечении стафилококковых заболеваний. По медицинской профессии Давид Шраер продолжал работать и в эмиграции: так, в Браунском университете (Род‑Айленд, США) он занимался проблемами химиотерапии рака.

Писать Давид Шраер начал в юности. Среди знакомых семьи и его коллег — молодых ленинградских врачей — литературно одаренных людей было немало. (К примеру, Василий Аксенов закончил тот же мединститут несколькими годами раньше.) В первой половине 1960‑х Давид Шраер входил в поэтический кружок, участниками которого были Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Глеб Горбовский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман, Илья Авербах. О его стихах высоко отзывался Борис Слуцкий. Стихотворения молодого автора публикуют в журналах. Поскольку в советской печати существовала негласная квота на еврейские фамилии, он подписывался «Давид Петров», образовав псевдоним от русифицированной версии имени отца. Переехав в Москву, Давид Петрович некоторое время работает литературным сотрудником журнала «Здоровье», таким образом совмещая две профессии. В 1960–1970‑х выходят его сборник стихов и две тонкие книги эссеистики. Параллельно развивается и медицинская карьера. Реалии врачебной жизни присутствуют в его прозе (на сегодняшний день он автор восьми романов, нескольких пьес, почти полусотни рассказов и ряда критических эссе). Даже мир образов в этих произведениях во многом имеет медицинскую основу.

В конце 1970‑х Давид Шраер подал документы на выезд в Израиль, однако получил отказ «по режиму». Его медицинская специальность, с точки зрения советских спецслужб, имела отношение к сфере военных тайн и госбезопасности. А потом наступил 1980 год, когда власти СССР резко ограничили число выезжающих. Система получения разрешения на выезд напоминала в тот период неприступную стену. Власть фактически спекулировала визами, заодно пытаясь расколоть и скомпрометировать движение отказников. Этот круг Давид Шраер хорошо знал. Он сам, его друзья и близкие жили постоянной борьбой за право выезда за границу к родственникам. Именно в этот период медик и литератор обратился к большой прозе. Его собственная биография и судьбы знакомых переплавились в образы персонажей романа‑дилогии «Герберт и Нэлли».

Роман об отказниках он написал в тот период, когда сам сидел в безнадежном, как тогда казалось, отказе. Выехать он сумел только летом 1987‑го и еще поучаствовал на Западе в демонстрациях в поддержку тех, кто ждал в СССР разрешения на выезд. Первая публикация романа в России состоялась в начале 1990‑х. Книга была замечена критиками и экспертами: в 1993 году она вошла в лонг‑лист премии «Русский Букер». Новое, третье по счету издание вышло в канун 80‑летия автора.

Основное действие романа разворачивается во второй половине 1970‑х — начале 1980‑х. В центре сюжета — семья, круг друзей, знакомых и коллег московского профессора‑медика Герберта Левитина. Автор без всяких прикрас показывает гнетущую атмосферу в обществе того времени. В вузы ограничен прием евреев, так как в некоторых профессиях их «слишком много». Рекламируемая в СМИ деятельность Антисионистского комитета провоцирует всплески бытового антисемитизма. Люди вынуждены скрывать планы об отъезде даже от близких. Те, кто занимает мало‑мальски заметную должность (со всеми вытекающими привилегиями), боятся писать родственникам за границу, поскольку это может навредить карьере. Граждане страны, отдававшие ей на протяжении многих лет талант, энергию, силы и здоровье, ощущают себя изгоями, выброшенными на обочину только из‑за того, что у них в паспорте обозначена «неправильная» национальность. Многие семьи расколоты по национальному признаку, и труднее всего приходится детям‑полукровкам. Раз за разом получая отказ, некоторые евреи начинают ощущать безнадежность борьбы за свои права. Другие, напротив, стремятся объединением и более активными действиями побудить власти пошире раскрыть границы для выезжающих. Начальники требуют от подчиненных, подавших документы на визу, немедленно увольняться по собственному желанию.

Именно таким образом вынудили уйти из клиники и Левитина, подавшего документы на выезд из страны. Однако разрешения семье профессора не дали по причине все того же пресловутого «режима». Так началась многолетняя отказническая одиссея профессора Левитина, точнее, уже бывшего профессора, ведь после изгнания из престижной больницы Герберт Анатольевич с трудом смог устроиться на скромную должность в районной поликлинике. А затем, как в страшном сне, беды обрушились на семью московского доктора: исключенный из института сын попал в армию и погиб в Афганистане, не пережила этой потери жена Татьяна Васильевна (ее отец, бывший колхозный председатель и партизан, умер еще раньше, так и не смирившись с тем, что дочь и зять хотят увезти его в неведомые «Палестины»). От горя Левитин потерял контроль над реальностью и едва не погиб при пожаре в собственной квартире. Герой романа выжил, но лицо осталось обезображенным. Из пучины глубокой «психологической комы» медика вызволили собратья по отказу.

В Москве к тому времени возникло неформальное сообщество тех, кто боролся за право выезда. «Отказник — не просто единица измерения, придуманная ОВИРом. Это социальная группа, спаянная единым несчастьем, но и одной надеждой. Правда, и среди нас есть противоречия…» — говорит один из персонажей романа. Неоднородность этой среды писатель изображает колоритно и детально. Кто‑то созывал на домашнюю пресс‑конференцию иностранных журналистов, кто‑то бомбардировал прокуратуру жалобами, кто‑то ждал смягчения режима после смерти Брежнева (пессимисты же, напротив, пророчили приход к власти реакционеров антисемитского толка). Истинных борцов и праведников стремились опутать своей липкой сетью соглядатаи и доносчики. Были и такие, кто в погоне за заветной визой готов был пойти на контакт с КГБ и даже с криминальными кругами. Последний из путей избрал персонаж, которого все зовут Вовчик, — талантливый шахматист, внебрачный сын крупного чекиста, ведающего выдачей виз; этакая смесь Макиавелли и агента 007. Он втянул в сферу своих хитроумных и циничных комбинаций Герберта Анатольевича. В этой новой жизни, где борьба за право выезда неотделима от борьбы за право называться человеком, бывший профессор встретил и свою новую жену — Нэлли, дочь русского писателя и актрисы еврейского театра. Она прошла по‑своему драматичный путь к получению визы на выезд, тоже стала медиком, поняла и приняла доктора Левитина. Посвященная ей вторая часть романа напоминает детектив и строится словно по законам шахматной партии.

В этом романе соединилось многое: жестокий реализм в изображении советских нравов 1970–1980‑х годов, доля условности, почти сказочные совпадения, аллюзии на классические сюжеты, колоритные типажи эпохи отказа. Прослеживаются и автобиографические мотивы: так, под названием Глебовск прозрачно зашифрован город Борисов в Белоруссии, где Давид Шраер когда‑то проходил военную службу. И сегодня, через три с лишним десятилетия после написания и на фоне более поздних произведений автора, роман «Герберт и Нэлли» оставляет сильное впечатление. Это и суровый документ времени, и масштабное художественное полотно, рассказывающее о потаенной еврейской жизни в последний период существования СССР.