Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о рассеянии евреев по всему миру как Б‑жественной защите: ведь таким образом ни один враг не сможет уничтожить всех евреев сразу.

Как я отмечал в прошлой своей колонке, рав Гуна не отличался безупречными манерами. В Талмуде не единожды описываются ситуации, в которых он нарушал то или иное правило этикета. Однако из нынешнего даф йоми мы узнаем, что был по меньшей мере один недостаток, которым рав Гуна не страдал: у него не было «красивых рук». Выражение «красивые руки», «ядаим яфот», не звучит как недостаток, но в Псахим, 89б мы читаем, что на самом деле это талмудический эвфемизм, обозначающий обжорство. Человек, обладающий «красивыми руками», использует их для того, чтобы с избыточным проворством хватать еду за трапезой, в результате чего делить с ним стол становится неприятно. Рав Гуна столкнулся с этим, согласившись преломить хлеб (буквально: «смешать свой хлеб») с другим мудрецом — равом Папой. В ходе трапезы выяснилось, что «к тому времени как рав Гуна съедал один кусок, рав Папа съедал четыре». В другой раз раву Гуне повезло еще меньше — он согласился разделить трапезу с Равиной, который, как оказалось, был еще прожорливее Папы: «К тому времени как рав Гуна съедал один кусок, Равина съедал восемь». Уж лучше обедать с сотней Пап, чем с одним Равиной, пошутил Гуна.

Эти истории про отменный аппетит мудрецов излагаются в восьмой главе трактата «Псахим», которая продолжает дискуссию о пасхальной жертве, вынося в центр обсуждения вопрос о том, с кем разделить пасхальную трапезу. Как мы уже видели, в храмовую эпоху евреи объединялись в группы, чтобы совместно съесть пасхальную жертву. Козленка или барашка забивали и жарили, и компания съедала его. Каждый еврей должен был записаться на поедание конкретного животного — иначе бы он не исполнил заповедь. В нынешнем даф йоми мудрецы обсуждают несколько возможных затруднений в этой ситуации, в том числе вполне реальный фактор «красивых рук». Что следует делать, вопрошают мудрецы, если вы записались на пасхальную трапезу вместе с человеком, оказавшимся обжорой и съедающим больше своей доли мяса? Можно ли сказать ему «возьми свою долю и уходи» — или же он вправе отказаться делить пищу поровну на том основании, что его приняли в группу без всяких предварительных условий?

Этот вопрос не обсуждается в Мишне, но амораи находят решение по аналогии с другим случаем. Предположим, что один из членов группы, записавшейся на поедание пасхальной жертвы, решает добавить в группу еще одного члена, не посовещавшись с другими членами. Получит ли новый человек свою порцию мяса — или же он будет считаться гостем добавившего его и они разделят одну порцию между собой? В этом случае Мишна выносит такое решение: «Он ест от своей доли, и они едят от своей». Иными словами, новый гость и пригласивший его едят одну порцию на двоих.

Амораи рассуждают, что эта ситуация аналогична случаю с обладателем «красивых рук». Такой человек тоже претендует на большее, чем ему полагается, — только не потому, что пригласил еще одного едока в компанию, а потому, что аппетит столь велик, что он хочет есть за двоих. Следовательно, справедливо будет сказать ему «бери свою долю и уходи», чтобы он не съел того, что ему уже не положено. И это верно не только относительно пасхальной жертвы, добавляет Талмуд, но и относительно рядовых трапез. Что же касается Песаха, то это единственная причина, по которой группа, сложившаяся для совместного поедания жертвы, может легитимно распасться. Ведь по пустой прихоти они не имеют права выгнать одного из членов или же разделиться на маленькие группы поменьше.

Таким образом, обжорство оценивается мудрецами как качество предосудительное и заслуживающее наказания. Но они видят в нем, скорее, нарушение общественных норм, чем собственно грех. Это следует из того, как снисходительно Гемара рассуждает о раве Папе или Равине. Хороший аппетит, как и тщеславие или вспыльчивость, — человеческий недостаток, которому может оказаться подвержен даже мудрец. При этом мудрецы крайне редко умышленно преступают закон. Напротив, все, что мудрец ни делает, по определению законно, и поведение великого мудреца само по себе является алахическим образцом.

Восьмая глава обращается к ряду других вопросов, которые могут возникнуть в связи с пасхальной жертвой. Некоторые из них очень специальные и связаны с законами ритуальной чистоты. Например: можно ли приносить жертву от имени женщины, которая нечиста по причине месячного кровотечения, или же от имени мужчины, который нечист по причине выделений из половых органов в связи с венерическим заболеванием. (В обоих случаях жертву разрешается приносить, если данный человек может очиститься к моменту, когда ее предполагается съесть.) Но даже в обсуждении этих узкоспециальных вопросов аргументы мудрецов сообщают нам кое‑что важное об их мировоззрении.

Например, из Псахим, 91а‑б мы узнаем, что группа, состоящая из женщин и рабов — или из детей и рабов, — не может вместе вкушать пасхальную жертву. Дело в том, что мудрецы опасались, как бы такая компания не привела к какому‑нибудь «легкомыслию» или «распущенности». Очевидно, считалось, что рабы плохо контролируют свои желания и потому их компания угрожает женщинам и детям, в то время как от еврея — отца семейства ожидалось, что он способен обуздать свои сексуальные импульсы.

Еще один пример: рабби Йоханан вынес постановление о том, что «мы не составляем группу [для вкушения пасхальной жертвы] исключительно из обращенных». Причина не в том, как мы могли бы подумать, что обращенные по незнанию еврейского закона не смогут провести жертвоприношение должным образом. Напротив, поясняет Талмуд, «они могут подойти к делу с излишней тщательностью и напрасно отвергнуть животное». По опыту мудрецов, обращенные были слишком усердны в изучении и исполнении всех нюансов алахи и потому могли найти в жертвенном животном изъян, к которому опытный еврей отнесся бы снисходительно.

Но наиболее интересная дискуссия подобного рода появляется в начале восьмой главы, в Псахим, 87а. Здесь Мишна обсуждает, что делать на Песах женщине, если и ее супруг, и ее отец принесли жертву от ее имени. Следует ли ей вкушать жертву вместе с семьей мужа или же с семьей, в которой она выросла? Как правило, алаха предписывает разделить трапезу с семьей мужа. Однако, если на первый Песах после свадьбы женщина вернулась в отчий дом, чтобы провести праздник там (очевидно, это была распространенная практика), она имеет право выбрать, с кем разделить жертвенную трапезу — с семьей мужа или со своей родной семьей.

Здесь, как и во многих других случаях, Талмуд дает женщине определенную свободу действий — но в рамках патриархальной системы. Например, само собой разумеется, что группы для вкушения пасхальной жертвы формируют мужчины — отцы семейств. Но жена хотя бы не автоматически попадает в группу мужа, а имеет право вернуться в дом отца, в дом, где также живут ее мать и сестры и(ли) братья. В другом месте Талмуд уточняет, что «человек не должен закалывать [жертвенное животное на Песах] от имени своего взрослого сына или дочери, или от имени своего раба‑еврея, или служанки‑еврейки, или от имени своей жены, не получив на то их согласия». Все эти люди юридически и фактически зависели от отца семейства, и все же ему не позволялось тиранить их или игнорировать их пожелания.

Именно в ходе обсуждения этого правила начинается самая увлекательная часть сегодняшнего даф йоми — большой фрагмент агады, который начинается на листе 87а и затрагивает важнейший вопрос талмудического иудаизма — вопрос изгнания. Процитировав стих из книги пророка Осии, мудрецы продолжают подробно обсуждать этого пророка, пересказывая историю о том, как Осия, разгневанный грехами евреев, умолял Б‑га отказаться от них и выбрать другой народ. В ответ Всевышний приказал Осии жениться на блуднице, что он и сделал, и в браке родилось трое детей. После чего Б‑г повелел Осии развестись со своей женой, но тот отказался, воскликнув: «Господин мира, у меня сыновья от нее, и я не могу отвергнуть ее или развестись с ней». И тогда Всевышний ответил, что Он чувствует то же самое относительно еврейского народа. Как Осия не может выгнать свою жену, так и Б‑г не может отвергнуть евреев, пусть они и погрязли в грехе.

Однако мудрецы Талмуда как раз жили в эпоху, когда Б‑г, очевидно, смог отвергнуть евреев. Амораи находились в вавилонской диаспоре и занимались подробнейшим толкованием законов Храма, который был сожжен несколько столетий назад. Как же можно примирить это свидетельство Б‑жественного гнева с Его обещанием хранить верность Своему народу? Ведь рабби Эльазар настаивает на том, что «даже в минуты гнева Святой, благословен Он, помнит о милосердии».

И тут амораи совершают замечательный и трогательный экзегетический подвиг. Если Б‑г любит Израиль, рассуждают они, то, даже наказывая его, Он должен являть Свою любовь. Изгнание не может быть совершенным злом, оно очевидно содержит что‑то благоприятное, что бы доказывало, что Всевышний, обрекая Свой народ на рассеяние, желал ему добра. Рабби Ошая говорит, что изгнание само по себе — это скрытое благословение. Рассеивая евреев по всему свету, Б‑г заботился об их безопасности, ведь так их враги не могли уничтожить их всех одним махом. Однажды Ошая заявил это одному римлянину. Если за столько лет римлянам не удалось истребить евреев, сказал Ошая, то это не потому, что они к ним благоволили, а потому, что «вы не знаете, как это сделать».

На это римлянин отвечал: «Клянусь гаппой, богом римлян, с этим мы ложимся спать и с этим встаем». То есть римлянин признал, что его народ ни о чем ином не думает ни днем, ни ночью, кроме как об истреблении евреев. Таково, считает Талмуд, положение еврейского народа в изгнании: он беззащитен перед полными ненависти врагами, уязвим для преследований и насилия. Единственная защита, дарованная евреям Б‑гом, как раз и состояла в рассеянии их по всему известному тогда миру, по Римской империи, Вавилонии и другим местам, чтобы ни один враг не мог уничтожить их всех в одночасье. И за это, подразумевает Ошая, мы должны быть искренне благодарны Г‑споду. Речь Ошаи — один из самых поразительных текстов в Талмуде, который я на данный момент прочел: так красноречиво он передает отчаяние мудрецов в изгнании и их острую потребность найти хоть какую‑нибудь причину, самую крошечную, чтобы продолжать славить Б‑га.

Оригинальная публикация: In the Talmud, Jews in Exile Are Considered Defenseless Before Their Enemies