Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет о том, как мудрецы Талмуда искусно умели отличать исполнение обязанности от проявления эмоций.

В предыдущих главах трактата «Шабат» Талмуд сосредоточивался лишь на нескольких из 39 видов запрещенных в субботу работ, прежде всего на разных способах перемещения и передачи предметов. Мудрецы так увлеклись обсуждением именно этих видов мелахот, потому что в силу их абстрактности здесь можно допускать и разрабатывать много вариантов и комбинаций. Но в нынешнем даф йоми появляется ряд коротких, но емких главок, посвященных другим запрещенным мелахот: строительству, письму, ловле зверей.

Из предыдущих дискуссий мы знаем, что есть определенные нормы объема или размера предметов, лишь превышая которые мы нарушаем запрет на перенос вещей в субботу. Скажем, в случае пищи — это объем сушеного инжира. Двенадцатая глава открывается аналогичным обсуждением в отношении такого запретного вида работы, как строительство. Есть ли здесь какая‑то отметка, лишь после которой строительство считается нарушением субботы и виновный в нем должен принести искупительную жертву?

Мишна утверждает, что такой отметки, такого минимума нет: «Кто строит, высекает, забивает молотком или кувалдой или сверлит, сколь угодно мало, несет ответственность». Логика здесь в том, объясняет Мишна, что любой созидательный труд в субботу запрещен: «Любой, кто создает что‑то и плод его трудов сохраняется, в субботу несет за это ответственность». Гемара объясняет, какие виды работ Мишна имеет здесь в виду. Один из них, к примеру, — это рытье маленькой ямки, которую делает бедняк, чтобы спрятать в ней свои деньги. Поскольку мы знаем, что все запрещенные виды работ некогда осуществлялись во время строительства Ковчега, мудрецы Талмуда поясняют, что древние израильтяне тогда тоже рыли маленькие ямки: «Те, кто шил занавеси для мишкана, рыли ямки, чтобы хранить в них свои иглы».

Абайе, однако, не соглашается с этим примером, выдвигая вполне разумное возражение, что никто не будет хранить иглы в ямке в земле: «Поскольку они могут заржаветь, мастера не стали бы так делать!» Абайе предлагает взамен другой пример примитивного труда: бедняк, который складывает маленький очаг для своего маленького горшка еды. У этого тоже обнаруживает прецедент из периода строительства ковчега: сыны Израиля варили травы, чтобы сделать краску для занавесей, и когда им нужно было лишь немного краски, они брали небольшой, бедняцкий горшок.

Но рав Аха бар Яаков недоволен и этим объяснением, причем по небезынтересной причине. Он утверждает, что упоминание бедняков в связи с ковчегом — это оскорбление его величия. Как объясняет Раши, оскорбительно думать, будто строители ковчега заморачивались из‑за такого маленького количества краски. Скорее, они с самого начала готовили огромные порции краски, так что им никогда не нужно было иметь дела с бедняцкими горшками. Как это уже бывало, обсуждение юридических тонкостей подталкивает мудрецов к восхищению великолепием ковчега.

Мишна запрещает любой созидательный труд в субботу, но этот запрет поднимает вопрос, к которому Талмуд возвращается в следующей главке — в Шабат, 105б. Что, если мы совершаем действие, вполне затратное энергетически, но эффект его исключительно разрушительный, а не созидательный? Мишна приводит такой пример: «Тот, кто разрывает в гневе своем или [в горе] по усопшему своему». Рвать — это работа, но она подпадает под категорию «разрушительных действий» и потому не наказывается. С другой стороны, если человек намеренно разрывает одежду на части, с тем чтобы потом вновь сшить их вместе, как делает портной, он виновен в нарушении субботы, поскольку в этом случае разрушительное действие оказывается частью созидательного труда.

Здесь, как и ранее в трактате Шабат, Талмуд пытается обсудить проблему намерения. Являются ли определенные действия запрещенными в субботу сами по себе или же считается стоящие за ними намерение? Раньше мы уже видели, как мудрецы разрешают этот вопрос на примере переноса предметов, проводя мысленные эксперименты, где размер предмета меняется на полдороге. И здесь тоже Гемара находит причину для продолжительных споров. Мишна позволяет разрывать одежду «по усопшему своему», основываясь, вероятно, на том, что это чисто негативное, разрушительное действие. Но разве, вопрошает Гемара, разрывание одежд своих в трауре — это не обязанность, разве не исполнение предписания? Как же тогда можно считать это действием негативным?

Чтобы решить эту проблему, мудрецы делают то, что им удается лучше всего: проводят различие. Разрывать одежду в знак траура обязательно лишь из‑за смерти родственника, и в этом случае, действительно, разрывание одежд будет считаться нарушением субботы, потому что тем самым человек исполняет положительную заповедь. Но Мишна имела в виду разрывание одежд в горе из‑за смерти не родственника, а это уже не предписано и потому является чисто разрушительным действием. На первый взгляд совершенно извращенная логика: получается, в субботу человеку нельзя делать то, что ему полагается делать, и можно делать то, что делать не нужно.

Но это еще не все, что Гемара имеет сказать по этому вопросу. В общем и целом, человек не обязан разрывать свои одежды в случае смерти не родственника. Но что, если умер великий мудрец? Мудрецы утверждают, что следует оплакивать умершего мудреца, разрывая одежды. А что, если умерший не был мудрецом, но был человеком праведным? Да, по праведнику тоже нужно держать траур. А что, если умерший не был мудрецом и даже таким уж праведником не был, но вам довелось быть свидетелем его смерти? Неужели в этом случае вы не должны рвать свою одежду? Таким образом мудрецы переопределяют поле легитимного траура. Единственным случаем, когда разрывание одежд будет исключительно разрушительным действием, остается траур по не родственнику, который не был ни мудрецом, ни праведником и смерть которого вы не наблюдали. Лишь в этом случае траур с разрыванием одежд доброволен, а потому, согласно логике трактата «Шабат», разрешен.

До сих пор все участники дискуссии принимали за данность то, что разрывание одежды само по себе — действие разрушительное. Но вот рабби Авин добавляет новое — психологическое — измерение этой темы. Нельзя ли сказать, что, разрывая одежду свою в горе, человек на самом деле «удовлетворяет свои дурные наклонности» — как мы бы сказали, выпускает пар? В таком случае даже добровольный, необязательный траур получает некоторую позитивную эмоциональную цель и потому оказывается не только деструктивным, но и «конструктивным». Здесь мы видим пример неожиданной эмпатии и какого‑то очень современного хода мыслей, признающего извращенную экономику эмоций.

Но Талмуд все же не готов санкционировать эту эмоциональную автотерапию. Взгляды мудрецов на то, что мы бы назвали эмоциональной вспышкой, четко прописаны в следующей барайте: «Если кто рвет одежду свою в гневе своем, бьет утварь свою в гневе своем, разбрасывает деньги в гневе своем, это подобно совершению идолопоклонства». Мудрецы осуждают бурные реакции и склоняются к своего рода стоицизму; их внимание к сохранению достоинства и самоконтролю имеет явственно римский оттенок.

Однако дальше они дают однозначно еврейское объяснение тому, зачем нужно сохранять достоинство: «Ибо в этом хитрость дурного начала. Сегодня оно говорит человеку: делай это. Назавтра оно говорит ему: делай то. И так пока не дойдет до идолопоклонства, и человек пойдет и совершит его». Теперь уже речь не о самоконтроле, а о сопротивлении искушению. Мне это напоминает выраженное в трактате «Брахот» представление о том, будто вокруг каждого из нас — тысячи невидимых демонов, которые только и ждут момента, когда мы оступимся. Так и здесь мудрецы в любом попустительстве, потакании себе, видят «стартовый наркотик», который не замедлит привести нас к наихудшему греху — идолопоклонству.

Примечательно, что мудрецы ассоциируют почитание идолов с потерей самообладания — как будто идолопоклонство — это такая естественная человеческая слабость, которой надо во что бы то ни стало противостоять. Вероятно, евреям, жившим в римской Палестине или парфянской Вавилонии, действительно казалось, что почитание ложных богов — естественное занятие для людей, а еврейский монотеизм — это продолжающаяся борьба с греховной человеческой природой.

Таким образом мудрецы приходят к выводу, что раздирание своих одежд с горя — действие никоим образом не конструктивное, а исключительно негативное. Поэтому человек, совершивший его в субботу, не должен приносить искупительную жертву, хотя, в принципе, это нарушение.

Но есть еще одна уловка, еще один полезный совет, как превратить потерю самообладания в положительное действие. Это происходит, когда человек рвет одежды, дабы «вселить страх в своих домочадцев», то есть жену, детей и слуг. В таком случае вспышка гнева расценивается как созидательный труд, как попытка исправить поведение членов семьи, и потому она запрещена в субботу как любые восстановительные работы.

Эта маленькая деталь говорит о многом применительно к социальному и семейному порядку в мире мудрецов Талмуда и о патриархальной власти, которой они обладали. И в других местах Талмуд показывает, что мудрецы у себя дома нередко бывали жестокими тиранами: «Рав Аха бар Яаков бил утварь; рав Шешет кидал сосуд с уксусом в голову служанки; Ава разбил крышку кувшина». Возможно, они не чувствовали со стороны домочадцев такого к себе почтения, какого сами требовали в своих алахических дискуссиях. 

Оригинальная публикация