Продолжение. Начало в № 1, 2, 3, 4 (381, 382, 383, 384)

Веселье в Симхат Тора было только одним из факторов, способствовавших выздоровлению Хейшке. Сам он до конца жизни считал самым важным другой. Как‑то к ним домой зашел Михаэль Тейтельбойм. После того он провел операцию по спасению учеников «Томхей тмимим» из детского дома в Бердичеве, глава сети любавичских подпольных ешив Йона Каган привлек его к руководству работой этих ешив, действовавших на всей территории СССР. Вот и тогда, придя к Дубравским, он начал уговаривать Малку записать сына в ешиву, которую намечалось создать в Самарканде.

— Да ты посмотри на него, — Малка показала Михаэлю рукой на лежавшего в полубреду на своей кровати Хейшке. — Разве он в состоянии заниматься? Ему надо выздоравливать, а не учиться.

— Вот именно потому, что ему надо выздоравливать, он просто обязан начать учиться немедленно. Нет лучшего лекарства, чем изучение хасидизма! — воскликнул Михаэль.

И мать согласилась. Первый урок состоялся уже на следующий день. С тех пор каждое утро к Хейшке приходил Зелиг Кацман, и они занимались по нескольку часов.

Хейшке и Зелиг стали первыми двумя учениками создаваемой в Самарканде ешивы. Сперва занятия проходили сложно, Хейшке действительно был еще слаб и с трудом воспринимал тонкости споров мудрецов в Гемаре. Но с каждым уроком ему становилось все лучше и лучше. А через несколько месяцев, когда он окончательно пришел в себя, ешива уже работала вовсю и Хейшке подключился к общим занятиям.

До конца жизни он считал, что именно эти уроки спасли его и помогли окончательно оправиться от тифа. А ведь он заболел в такой тяжелой форме, что все приглашенные Малкой врачи не давали мальчику никаких шансов и взамен лекарств предлагали молиться и просить чуда. И чудо произошло — благодаря молитвам матери и словам Торы, произнесенным над постелью мальчика, уже находившегося одной ногой в могиле.

Идея создания ешивы принадлежала трем хабадникам, жившим тогда в Самарканде: Мендлу Футерфасу, Абе Плискину и Михаэлю Тейтельбойму. К весне 1943 года голод в хабадской общине Самарканда начал ослабевать. Но не потому, что общая ситуация улучшилась. Просто приехавшие хабадники сумели найти способ хорошего заработка. В условиях тотального дефицита население особо нуждалось в тканях — надо же было из чего‑то шить одежду. И хабадники наладили производство тканей на дому. Глава семьи заключал договор с фабрикой, которая устанавливала в его доме ткацкий станок. Работать приходилось много, ткацкие станки стучали в любавичских домах и днем и ночью, трудились на них все члены семьи, от мала до велика. Денежный расчет производился в конце месяца после сдачи сотканного трикотажа. Когда и как его ткали, фабрику не интересовало. Это был совсем не легкий кусок хлеба, но ткацкое производство приносило хорошие заработки и позволяло соблюдать субботу и еврейские праздники, что на любом другом месте работы было невозможно.

Едва голодная смерть отступила, любавичские стали задумываться о правильном обучении своих детей. Тут же были организованы хедеры, в которых занимались маленькие. И встал вопрос, где учиться ребятам постарше. Хейшке и Зелиг стали первой парой молодых ребят, учившихся в хевруте, как это принято в нормальных ешивах. За ними последовали другие, и скоро в еврейском квартале Самарканда занимались 12 ребят, разбитых на шесть пар. Но Футерфасу, Плискину и Тейтельбойму этого было мало. Слишком мало. Оставив все остальные занятия, они полностью посвятили себя созданию настоящей подпольной ешивы.

К лету 1943 года уже были сформированы несколько классов, в каждом из которых занимались разбитые на пары два‑три десятка парней. Учителей стало не хватать. К счастью для Хейшке, в Самарканд как раз в то время приехал Шалом Левертов — ученик настоящей ешивы «Томхей тмимим», подпольно действовавшей в Кутаиси. Он стал по субботам заниматься с Хейшке и Зелигом.

Уроки проходили в послеполуденное время в доме Михаэля Тейтельбойма. Хейшке и Зелиг к тому времени так подружились, что превратились в настоящую хевруту — двух парней, которые уже не могли жить без ежедневного совместного изучения Торы и ежедневных споров. Дружба эта продлилась десятилетия и переросла в родственную связь, когда спустя много лет, уже в Нью‑Йорке, их дети поженились.

Работа ешивы качественно менялась с увеличением числа учеников, что требовало активной деятельности и немалых средств. В первую очередь для занятий снимались всё новые и новые квартиры. В это время из‑за наплыва польских беженцев и военного положения надзор за евреями со стороны властей ослаб и можно было позволить себе многое. Миньяны действовали практически в открытую, в них участвовали десятки людей, о чем власти не могли не знать. Но ничего до поры до времени не предпринимали: то ли было решение не трогать иностранцев, то ли просто руки не доходили. Тем не менее следовало соблюдать максимальные меры предосторожности.

Функционирование подпольной ешивы даже в эти, относительно либеральные времена власти не спустили бы просто так. Учеников бы разогнали, а учителей и организаторов пересажали на длительные сроки. Поэтому классы рассредоточивали в разных концах Старого города. Искали и находили учителей, которым платили. Искали способ накормить учеников. Сперва организовали для нуждающихся (а таких было большинство), чтобы они «ели дни» в разных семьях. А когда финансовая ситуация улучшилась, наладили питание прямо на месте учебы. На пике своего развития ешива даже выдавала ученикам небольшие средства для приобретения одежды и обуви. Все это требовало немалой работы, мобилизации средств и тщательного соблюдения правил конспирации.

Хейшке был не только первым учеником, но и одним из самых нуждающихся — мать и дед не работали. Вскоре Хейшке заметил, что к нему в ешиве относятся с особым пристрастием. Проявлялось это и в том, что его устраивали «есть дни» в самые обеспеченные дома, где еды было побольше. И в том, что его в глаза называли «гордостью ешивы» и даже определили заниматься среди ребят намного старше его. Хейшке смущался: он считал, что не заслуживает такого отношения, и списывал его на милосердие руководства ешивы, желавшего поддержать его после потери трех близких. Но с годами, когда Хейшке вырос и превратился в писателя, редактора хабадского журнала и уважаемого во всем Хабаде реб Йеошуа Дубравского — литературного редактора печатного варианта речей самого Ребе, выяснилось, что руководители ешивы в Самарканде уже тогда разглядели в мальчике необычайные способности.

К концу лета руководство ешивы решило: она вышла на такой уровень, что заслуживает присвоения названия «Томхей тмимим». На это требовалось разрешение главы сети «Томхей тмимим» в СССР рабби Йоны Кагана.

В то время рабби Йона находился в Ташкенте, и его пригласили провести осенние праздники в Самарканде — пусть своими глазами увидит, как действует ешива. Рабби Йона приехал, пробыл весь месяц тишрей, молился и учился вместе с ребятами. И увидел. Особое впечатление произвели на него походы ешиботников из сукки в сукку в праздничную неделю Суккот. Такого в СССР он нигде больше ни до ни после не видел: ешиботники весёлыми ватагами разгуливали по Старому городу, переходя из сукки в сукку. В каждой они пели хасидские песни, повторяли маамары Любавичских Ребе, обсуждали споры мудрецов в Талмуде. И с удовольствием угощались предложенными фруктами и домашней выпечкой. Порой эти посещения заканчивались конфузом.

Хотя строили сукки во внутренних двориках, закрытых высокими глинобитными стенами от улицы и досужих взглядов случайных (и в особенности неслучайных!) пешеходов, но все равно они были небольшими. Иди знай, кто может во двор заглянуть — почтальон, сослуживец или, не приведи Г‑сподь, участковый милиционер. Береженого Б‑г бережет, потому сукку строили маленькую, неприметную, только‑только чтобы уместилась в ней семья хозяина. Вбивали в землю колья, к ним привязывали старые ковры, набрасывали сверху ветки. Для чинной и спокойной трапезы такая сукка подходила. Но не для ватаги ешиботников, полных молодого задора, энергии и веселья. И порой случалось — в пылу спора о том, что имел в виду Абайе и как ему возразил Рава, а то и попытки сплясать во время особо задорного нигуна (сказал ведь Ребе Раяц: «Когда хасид поет хасидский нигун, то нигун должен увлечь его, а не слушателей») — кто‑то налетал на ковры или колья. И хлипкое сооружение обрушивалось на головы хозяев и гостей. Справедливости ради надо отметить, что и ешиботники, и хозяева воспринимали все это с шутками, как часть праздничного веселья. Сказано ведь мудрецами: «Ве‑самахта бе‑хагеха» ( «И радуйся ты в праздники твои»). Вот все и радовались. Даже когда оказывались под грудой пыльных ковров и колючих веток. Отсмеявшись, ешиботники оставляли двух‑трех своих представителей, помогавших хозяину восстанавливать сукку, а сами отправлялись в следующий гостеприимный хасидский дом. Все, в том числе и реб Йона, радовались необычайному духовному подъему учеников и учителей. К концу месяца реб Йона, собрав руководство ешивы и старших учеников, торжественно провозгласил, что отныне ей присваивается название «Томхей тмимим» и она является прямой продолжательницей ешивы, созданной полвека назад в Любавичах Ребе Рашабом.