«Когда мужчина разводится с первой женой, даже жертвенник в Храме проливает о нем слезы».

Вавилонский Талмуд, трактат «Гитин»

Любавичский хасид Гецл устраивал помолвку дочери. В его большом и богатом доме готовиться начали еще с вечера. Огромная плита на кухне неустанно поглощала все новые порции дров. На ней все кипело, скворчало, жарилось, парилось и томилось — четыре кухарки под неусыпным надзором Песи, жены Гецла, старались изо всех сил. И хоть гостей ожидалось немного — жених с родителями да семья самого Гецла, — стол собирались накрыть так, чтобы надолго запомнили.

Заливную щуку с хреном приготовили первой и снесли в подвал, на лед. Рядом поставили фаянсовые мисочки с крепкими солеными огурцами, украшенными кустиками укропа, с хрусткой квашеной капустой, щедро заправленной анисом.

В два ножа рубили селедку на форшмак, жарили гарнир к кисло‑сладкому мясу — картофельные котлеты с черносливом, в которых мягкую черноту сердцевины окружает хрустящая поджаристая корочка.

И само жаркое, с пряной подливкой, от которой во рту становится кисло, а на душе сладко. А гусь с яблоками, а холодец, а домашняя горчица, зеленый лук, свежие паровые огурцы, ботвинья, пять видов селедки, кугл! К чаю тейгелах, «хворост», пастила рябиновая, изюм.

Гецл несколько раз заглядывал на кухню и возмущенно крутил носом:

— Развели, понимаешь, чревоугодие… У нас хасидская семья или как? Жених что подумает, когда увидит это безобразие?!

Другая жена за такие слова взяла бы поварешку да показала бы мужу, что такое подлинное безобразие. Но Песя была скромной хасидской женщиной, воспитанной в благочестии и выросшей на книге «Цеэна уреэна», поэтому, не тратя зря слов, попросту выталкивала из кухни возмутителя спокойствия и плотнее закрывала дверь.

«До чего же мужчины непонятливый народ, — думала она. — Разве кто‑нибудь заставляет их есть все, что предложено на столе? Выбери себе кусочек и проверяй на нем, как мозг властвует над сердцем. Богато накрытый стол — точно женские украшения. Они важны не сами по себе, а тем, что подчеркивают красоту хозяйки. Так и здесь, жених и его родители по виду стола станут судить, как к ним относятся будущие родственники. Вот пусть себе поглядят, успокоятся, а еду потом можно отнести в дом для нищих странников. Поедят досыта за здоровье молодых!»

Родителей жениха ни Гецл, ни Песя еще не видели. Да и с самим Айзиком Гецл беседовал всего полчаса. Разве можно таким способом выдавать замуж любимую дочь? — спросит возмущенный читатель. Можно, ответим мы, если знать подноготную истории. А дело было так.

Когда Алте исполнилось семнадцать, Гецл поехал к ребе Цемаху Цедеку. Просьба у него была всего одна — благословить дочь на замужество.

— Так ее зовут Алта? — переспросил ребе. Затем задумался на минуту, подперев щеку ладонью. Гецл почтительно ждал.

— У нас в Любавичах, — нарушил молчание ребе, — учится парень по имени Айзик. Он подходящая пара для твоей дочери.

Ого! — чуть не подскочил от радости Гецл. Вот это да, ехал за благословением, а получил жениха! Не каждому хасиду ребе лично выказывает подобную честь!

Гецл тут же отыскал юношу и поговорил с ним. Хороший парень, скромный, вежливый, знающий. В разговоре Гецл вроде бы незаметно коснулся нескольких сложных вопросов учения и тут же получил исчерпывающие и точные ответы. Чего еще искать! Договорились о дне помолвки и расстались. Только по дороге домой Гецл сообразил, что даже не выяснил у Айзика, откуда он родом и кто его родители.

— Неважно, — успокоила его Песя. — Ребе плохого не выберет. Все будет хорошо.

Ах эта женская самонадеянность и простота. Но дело было сделано, оставалось лишь дожидаться встречи с будущими родственниками и надеяться на лучшее.

И вот наконец они прибыли. Лишь только гости вошли в дом, у Гецла сразу отлегло от сердца. Свои, свои! Отец Айзика настоящий хасид! Гецла не обманешь, много разного народу он повидал за свою жизнь, научился отличать зерно от плевел.

И мать одета как хасидская женщина: скромно, неброско и вместе с тем красиво.

— Прошу, гости дорогие, — радостно заулыбался Гецл. — Милости просим сразу за стол. Там и поговорим.

Айзика он просто не заметил. Да тот и не лез вперед, хоть и был главным виновником встречи. Омыли руки, произнесли благословение на специально испеченный Песей высокий хлеб с черными завитушками из сахарного мака, затейливыми, будто на субботней хале.

Пришло время показать невесту. Да, Гецл считал себя открытым человеком, сердечно относящимся к дочери. В более суровых семьях жених и невеста первый раз встречались под хупой. Раз родители решили, так тому и быть — судьба. Добрая душа, Гецл считал, что последнее слово все‑таки должно оставаться за детьми. Ведь им жить, пусть они и решают. Так он и сказал будущим родственникам, и те приняли его слова совершенно спокойно.

«Повезло, повезло, — мысленно потер руки Гецл. — Хорошие люди попались. Конечно, ребе плохого не посоветует».

— Алта, выйди, — позвал он дочь.

Из дверей соседней комнаты робко вышла невеста, длинными тонкими пальчиками сжимая открытую книжечку Псалмов.

— Войди, что ты стесняешься, — ободрила ее Песя.

Айзик, сидевший в дальнем конце стола — его посадили туда намеренно, отделив от всех остальных, чтобы невеста заметила и смогла присмотреться, — поднял голову и взглянул на нее.

Она показалась ему прекрасной: упругие розовые щеки, скромно опущенные глаза, ладное платье, не подчеркивающее фигуру, но и не полностью скрывающее очертания тела. Впрочем, Айзик никогда не позволял себе задерживать взгляд на женщинах дольше нескольких секунд, поэтому был неискушенным и наивным зрителем.

Алта подняла глаза, в секунду осмотрела Айзика с ног до головы, вспыхнула от смущения и снова потупилась.

— Ладно, иди, — велел Гецл.

Девушка повернулась и пошла к двери. Айзик, пользуясь тем, что она не смотрит на него, впился глазами в спину невесты. Та переступила порог, обернулась и одарила Айзика таким взглядом, от которого сердце застучало, точно бешеное, а кровь неистово бросилась в голову.

«Пропал, — подумал он. — Совсем пропал».

Свадьбу сыграли через три месяца. Молодые поселились в доме Гецла.

«Пусть зять посидит над книгами годик‑другой, — думал тот, — а потом я потихоньку введу его в курс дел, определю своим заместителем, и со временем…»

О том, что будет со временем, Гецл старался не думать, продолжая молить Бога только об одном: пусть все остается так, как сейчас. Здоровье, доходы, семья; Гецл был близок к состоянию, которое люди называют счастьем, и подозревал, что оно не может длиться долго.

Подозревал справедливо и принимал меры, дабы не оказаться застигнутым врасплох, но беда подобралась с нежданной стороны.

Первые несколько недель после свадьбы Айзик и Алта провели в настороженном осматривании друг друга. Постоянное общение с незнакомым человеком, ставшим вдруг твоим неразлучным соседом, попутчиком, напарником, собеседником и сотрапезником, доставляло немало огорчений. За авансом, выданным во время смотрин, ничего не последовало: тот взгляд, от которого у Айзика мурашки по спине побежали, оказался первым и единственным. На мужа Алта смотрела по‑другому.

Айзик мужественно терпел бесконечную трескотню жены. Она говорила обо всем на свете, пребывая в полнейшей уверенности, что одинаково хорошо разбирается в самых сложных вопросах. Голова у нее и в самом деле была светлая, знала Алта много и помнила тоже очень много, но основательный и неторопливый Айзик никак не мог угнаться за стремительным перепархиванием с одной темы на другую. С его точки зрения, разговор только начался, стороны обозначили свои позиции, наступило время анализа и сравнения, а его жена уже ставила точку, и ее мысль уносилась к другому дереву, произрастающему в иных лесах и под совсем другим небом.

Но с этим еще можно было примириться, куда труднее получалось у Айзика сносить взрывной характер Алты. Она вспыхивала моментально, точно солома на ветру, и горела ярко, с треском рассыпая вокруг себя больно обжигающие искры. Он даже не подозревал, сколько существует на свете причин, способных вызвать бурное возгорание. Наедине с мужем Алта совсем не походила на скромную девушку из хасидской семьи. Это была властная фурия, требующая беспрекословного подчинения и взрывающаяся по поводу и без повода.

Через полгода после свадьбы Алта потребовала развода.

— Я не могу жить с этим тюфяком и недотепой, — объясняла она опешившим родителям.

— Все мужчины не сахар, — пыталась утихомирить ее Песя. — И я вначале сердилась на твоего отца. А потом все вошло в колею, притерлось, слюбилось, и теперь я даже представить не могу свою жизнь без мужа.

— Мама, — снисходительно поднимала брови Алта, — да разве можно сравнить папу с этим… — Тут уголки ее губ опускались вниз, искривляя рот в презрительной усмешке.

— Дочка, — вступал Гецл, — ты просто не успела узнать Айзика поближе. Уж поверь моему опыту, он очень хороший человек!

— А я и не говорю, что плохой, — тут же отвечала Алта. — Он хороший, только не для меня. Вот здесь болит, понимаете, здесь, — и она постукивала тонкими, виноградными пальчиками в тугие розовые щечки, покрытые золотистым пушком.

— Что болит, доченька? — вскидывалась Песя. — Зуб, не дай Бог? Давай шалфею заварю.

— Мама, я тебя умоляю, при чем тут шалфей?! Скулы у меня от скуки сводит с вашим Айзиком!

Когда уговоры и увещевания не помогли, Гецл отправился в Любавичи, к ребе.

— Боже упаси, никакого развода! — воскликнул Цемах Цедек, выслушав рассказ Гецла. — Айзик и Алта — истинная пара. Пусть живут вместе.

С тем Гецл и вернулся. Но прошло немало времени, а также немало слов было произнесено, подношений сделано, даровано и выполнено обещаний, прежде чем Алта согласилась на примирение.

Но ненадолго. Спустя полгода она снова заявила родителям:

— Развод! Я требую развода!

— Но ведь ребе сказал, — затянул прежнюю песенку Гецл, однако Алта немедленно его перебила:

— Ты, папа, вместе с ребе выдал меня замуж за нелюбимого человека. Я честно пыталась примириться со своей участью, но не получается, отец, не ладится жизнь с этим парнем. Он хороший, добрый, заботливый, но постылый, поймите же, наконец, посты‑ы‑ы‑лый!!!

Нечего делать, велел Гецл закладывать коляску и снова покатил в Любавичи. Ребе Цемах Цедек встретил его нелюбезно.

— Я ведь тебе ясно сказал, — сердитым тоном произнес ребе, когда Гецл закончил рассказывать. — Никакого развода, у этой пары счастливое будущее, пусть вместе преодолеют пороги, а дальше река растечется широко и свободно.

Обрадованный Гецл помчался домой. И снова начались уговоры, подарки, укоры и слезы. Алта была незлым человеком, и воспитывали ее по‑хасидски, то есть учили бояться Бога, почитать родителей и уважать ребе. В конце концов она не выдержала натиска и снова помирились с мужем.

Ее хватило почти на год. И кто считал слезы, пролитые в подушку, искусанные до крови губы и сломанные в приступе тоски ногти? Внешне все выглядело вполне благополучно, Гецл с Песей, успокоившись, с нетерпением ждали, когда Алта принесет им радостную весть о первой беременности. Когда однажды вечером она вошла в комнату отца и сказала, что хочет объявить о чем‑то важном, Гецл радостно улыбнулся. Он уже знал, о чем будет разговор.

— Давай я позову маму, — предложил он, и Алта в знак согласия чуть наклонила голову, искусно повязанную шелковым платком.

Родители, предвкушая приятную новость, уселись рядышком за стол, и Алта возвестила:

— Я больше не могу жить с этим человеком. Или развод, или в колодец.

— Алта, девочка моя, — залилась слезами Песя.

— И не вздумай отправляться в Любавичи, папа, — жестко продолжила Алта. — Ребе не генерал‑губернатор, он не может заставить меня жить с тем, кто противен.

Долго ли, коротко — через месяц Алта получила разводное письмо, Айзик вернулся в Любавичи, и о дальнейшей его судьбе ничего не известно, а Гецл и Песя погрузились в глубокое уныние. Жизнь, казалось бы так хорошо устроенная и налаженная, пошла насмарку. Без внуков и правнуков кому богатство? Самый сладкий кусок не полезет в горло, если знать, что все нажитое достанется чужим людям. Кто теперь захочет взять их дочку? Если она не сумела стать достойной женой первому мужу, разве найдется смельчак, способный рискнуть с ней во второй раз?

Но Алта считала по‑другому. Кумушки быстро разнесли по округе весть о богатой невесте, и женихи начали засылать свах. Женихи! Нашим врагам таких родственников! Замухрышки, уроды, растяпы и бездельники! Каждый из них рассуждал наподобие Гецла и Песи и был уверен, что надкусанный кусочек даже шелудивому псу сам в зубы попросится.

Но не тут‑то было! Теперь Алта знала, кто ей нужен, и остановила свой выбор на вдовце с тремя детьми, старше ее на пятнадцать лет.

— Ты с ума сошла, дочка, — пытался увещевать Гецл, совсем по‑другому представлявший себе будущего зятя.

— Я встречалась с ним три раза, — не отводя честных глаз, объяснила Алта. — В доме его сестры, в ее присутствии. Симха очень, очень достойный человек и, несомненно, тебе понравится. Мы понимаем друг друга с полуслова, с полувзгляда.

— Хорошо, — согласился Гецл, сраженный столь бурным натиском. — Но мы бы хотели хотя бы разок посмотреть на твоего избранника.

Когда Симха вошел в комнату, у Гецла екнуло сердце. С одной стороны, он выглядел как настоящий хасид, и это было хорошо и правильно. Но с другой… длинная седая борода, лоб, испещренный морщинами, мешки под усталыми глазами. Он больше подходил Алте не в мужья, а в отцы.

«Ничего не понимаю, — тяжело вздохнул Гецл. — Загадка, одна сплошная загадка эти женщины».

Свадьбу сыграли скромную, и Алта переселилась к мужу, ухаживать за его детьми. Зажила пара душа в душу, в сияющем чистотой доме воцарились уют, порядок и любовь. Каждый раз, навещая Алту, Гецл не мог не поразиться точности ее выбора. Живость характера дочери напоминала ему реку, бурно текущую среди прочных берегов степенной солидности Симхи.

Прошло пять лет. Все шло замечательно и душевно, кроме одного — у Алты не было детей. Трудно объяснить тяжесть, давившую на ее плечи. Инстинкт материнства, разбуженный уходом за тремя детьми, беспощадно и властно требовал реализации. Алта вспомнила все, чему учили ее в детстве, и, выпрашивая у Всевышнего потомство, стала очень набожной. Симха искренне сочувствовал жене, жалел ее, но расстраивался куда меньше, ведь, что ни говори, у него уже были дети от первого брака.

В конце концов Алта попросила отца вымолить для нее благословение у ребе Цемаха Цедека. Гецл без долгих уговоров отправился в Любавичи.

— Потомство для Алты? — изумился Цемах Цедек, выслушав просьбу. — Разве я генерал‑губернатор, чтобы заставить ее рожать?

Давнишний разговор с дочерью стерся из памяти Гецла, и он не понял, почему ребе ответил ему таким образом. Впрочем, прямой смысл ответа был ясен, и по дороге домой несчастный отец пережил немало горьких минут. А вот Алта….

Услыхав ответ ребе, она охнула, осела, точно ударенная, на лавку, вцепилась пальцами в кружевной край передника и зашлась в горестном бабьем вое.