Реалистическая политика: заседания еврейских нотаблей по поводу погромов
Монография немецкого историка Ивонн Кляйнманн под названием «Новые места — новые люди: Еврейская жизнь в Санкт‑Петербурге и Москве в XIX веке» рассматривает процесс формирования и взаимодействия еврейских общин в Петербурге и Москве в XIX веке, когда две столицы Российской империи являлись своеобразным полем для эксперимента в области еврейской политики. Книга недавно вышла в издательстве «Книжники». Мы предлагаем вниманию читателей главу из монографии, повествующую о деятельности петербургской еврейской элиты круга Г. Гинцбурга и ее попытках влиять на политику царского правительства в связи с погромами.
Первая реакция петербургской еврейской элиты на погромы не выходила за рамки созданного десятилетия назад способа общения с властями. 11 мая 1881 года делегация во главе с Горацием Гинцбургом добилась аудиенции у Александра III. К этому моменту все участники переговоров были убеждены, что погромы являются еще одним детищем революционного движения. Поэтому царь подтвердил равенство всех подданных вне зависимости от их национальности и религии, и еврейская делегация удалилась в приподнятом настроении . Однако оптимизм длился недолго.
Всего несколько дней спустя Н. П. Игнатьев сменил либерального М. Т. Лорис‑Меликова на посту министра внутренних дел и при поддержке националистически настроенной прессы объявил, что причиной актов насилия со стороны христианского населения являются сами евреи и их «эксплуататорские» хозяйственные практики . Опираясь на статьи петербургского «Раcсвета» и сообщения евреев из черты оседлости, исследователи пришли к выводу, что петербургская еврейская элита осталась пассивной перед лицом этих вызовов , и реакция ее на события была вызвана лишь внешними импульсами . Йонатан Френкель придерживался мнения, что переговоры представителей петербургской элиты в мае 1881 года состоялись только потому, что молодые журналисты из круга «Рассвета» самовольно пригласили самых влиятельных евреев города домой к Горацию Гинцбургу на «совещание» . Согласно этой интерпретации, гости обнаружили дома озадаченного хозяина, однако, собравшись, они все же последовали обращенному к ним призыву занять определенную позицию касательно погромов. Элита круга Гинцбурга, в понимании Френкеля, предстает, с одной стороны, безынициативной, а с другой — самодовольной. Еврейская элита Петербурга во время импровизированного собрания действительно не обсуждала насущную тему эмиграции, однако мотивы для такого, на первый взгляд странного, поведения были разнообразными
Огромную роль играл в этот момент банкир А. И. Зак. — Примеч. ред.
. Уже более двух десятилетий элита круга Гинцбурга, сотрудничая с различными министерствами, стремилась к принципиальному реформированию структуры еврейского образования и занятости в России и считала свой успех в этой области предпосылкой для отмены дискриминирующего еврейского законодательства . С возникновением неконтролируемой массовой эмиграции, к тому же нелегальной, под угрозой оказывалась идейная основа этого проекта . То, что люди убегали, означало, что они потеряли надежду на получение гражданских прав. В этой связи становится понятно, почему элита круга Гинцбурга отказалась возглавить организованную эмиграцию и посвятила все дальнейшее совещание исключительно общему обсуждению положения евреев в Российской империи . Тем не менее еврейская элита Петербурга не оставалась безучастной. Джон Клиер в своем последнем исследовании под названием «Southern Storms. The Russian Empire and the Anti‑Jewish Pogroms of 1881–1882» принципиальным образом пересматривает дискредитированную политику столичной элиты в 1881–1882 годах и приходит к выводу, что в условиях самодержавного государства элита круга Гинцбурга проводила профессиональную и по меньшей мере частично успешную политику в отношении жертв погромов и эмигрантов. С этой точки зрения их явное неприятие эмиграции предстает попыткой предотвратить дополнительную изоляцию евреев от остальных подданных короны. Согласно обоснованной аргументации Клиера, еврейская элита Петербурга могла оценить возможности эмиграции и границы ее реализации лучше, чем критиковавшие их студенчество и литературные круги . Последние с 1881 года претендовали на ведущую роль в российском еврейском обществе и обычно выступали за эмиграцию . Однако они не предлагали никакой программы по вывозу из Российской империи примерно 3 млн евреев. Сторонники эмиграции могли некоторое время в чрезвычайной ситуации пользоваться бо́льшей популярностью, однако их спонтанная политическая деятельность не могла сравниться — и это тезис Клиера — с долгосрочной и реалистичной политикой столичной элиты . Поскольку в царской России у евреев так же, как и у некоторых христианских конфессий, не было представительных органов, им оставалось пользоваться только политикой ходатайств, которая являлась недемократической и непубличной. За кажущейся бездеятельностью еврейской элиты в 1881–1882 годах скрывались активные попытки с помощью переговоров, прошений и меморандумов компетентно сообщить правительству, особенно Министерству внутренних дел, которым руководил Игнатьев, о сложившейся ситуации и предотвратить дальнейшую дискриминацию евреев. Чтобы достичь этой цели, еврейская элита Петербурга с помощью Общества для распространения просвещения между евреев и Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев поддерживала тесные контакты со своими единомышленниками в провинции. Таким образом удалось, помимо прочего, повлиять на образованные Игнатьевым губернские комиссии для исследования экономической деятельности евреев и на восстановленный Еврейский комитет под председательством Д. В. Готовцева настолько, что майские законы 1882 года вылились в значительно меньшую дискриминацию евреев , чем ранее планировалось . И все же столичная элита встретила с раздражением еврейскую делегацию из Киева, прибывшую в Петербург в августе 1881 года без согласования с кругом Гинцбурга для того, чтобы ходатайствовать перед министром внутренних дел Игнатьевым о легализации организованной эмиграции . Хотя начинание киевской делегации так ни во что и не вылилось, Гораций Гинцбург и сподвижники сочли необходимым противопоставить что‑либо этой инициативе, зародившейся в провинции. Довольно быстро они добились согласия Министерства внутренних дел на проведение «собрания еврейских общественных представителей Петербурга», куда были приглашены также делегаты из городов черты оседлости. Протоколы этого собрания, состоявшегося в сентябре 1881 года, до нас не дошли. Известно только, что вопрос об эмиграции по‑прежнему не обсуждался. Журналисты «Рассвета» упрекали петербургскую элиту в корыстолюбии, бессилии и некомпетентности , не замечая, что собранию удалось добиться включения еврейских представителей в состав губернских комиссий Игнатьева, которые могли иметь прямое влияние на актуальные политические процессы принятия решений в отношении еврейской диаспоры в России .
Благодаря связям Горация Гинцбурга в правительственных кругах в апреле 1882 года прошло второе собрание , хотя министр внутренних дел Игнатьев всеми силами пытался этому препятствовать и не разрешил отдельным делегациям въезд в столицу. Позиция Игнатьева по вопросу эмиграции не отличалась последовательностью. Так, сначала он конфиденциально просил Горация Гинцбурга употребить все свое влияние против эмиграции , а раввина Драбкина подтолкнул к тому, чтобы тот 18 января 1882 года в петербургском Хоральном молитвенном доме призвал собравшихся прихожан открыто выступить против деятельности лондонского комитета «Мэншн‑хаус» , занимавшегося организованной эмиграцией, и таким образом продемонстрировать верность царю и отечеству. Среди прихожан молитвенного дома этот призыв вызвал оживленную дискуссию, подпитываемую ярым протестом еврейских студентов .
Спустя всего несколько недель Игнатьев изменил политическую стратегию и сообщил «Рассвету», что западные границы империи открыты для евреев (как известно, он повторил слова прокурора Стрельникова), а в разговоре с Соломоном Поляковым в феврале 1882 года даже не исключил оказания поддержки еврейским аграрным поселениям в Палестине . Если сторонники эмиграции воспринимали эти новшества с восторгом, то еврейская элита Петербурга демонстрировала высшую степень беспокойства, поскольку в то же время с заседаний Еврейского комитета до общественности доходила информация о готовящемся изгнании евреев из сельской местности. Перед их глазами разворачивался сценарий, в котором столетия жизни евреев в восточнославянском регионе превращались в массовую эмиграцию и изгнание.
Стремясь избежать такого развития событий, Гораций Гинцбург направил 22 марта 1882 года Александру III в обход Н. П. Игнатьева лаконичный меморандум, где указывал на глубокую историческую укорененность еврейского населения в Российском государстве. Зная крайне отрицательное отношение царя к эмиграции, Гинцбург вообще не поднимал эту проблему. В качестве доказательства несомненной верности короне он напомнил, что евреи служат в царской армии, полагая этот факт достаточным основанием для дарования им полных гражданских прав. Причины погромов Гинцбург видел в правовой дискриминации евреев в России, из‑за которой славянское население склонно воспринимать евреев как чужеродное и беззащитное меньшинство. Гинцбург развил новую политическую тактику, не упоминая обвинение в «еврейской эксплуатации» и рассматривая погромы как угрозу общественному порядку и государственной безопасности .
Министр внутренних дел Игнатьев обвинил всех евреев в нелояльности, а Горацию Гинцбургу приписывал, что тот действовал тайно, будучи петербургским представителем Всемирного еврейского альянса. Игнатьев, продолжая традицию Яакова Брафмана, представлял себе альянс как «международный кагал». Как и во время споров о статусе еврейской общины Петербурга в 1869 году, оплотом сопротивления централизации еврейских организационных структур стало Министерство внутренних дел. Съезд представителей еврейских общин России, проходивший в Петербурге с 8 по 20 апреля 1882 года и поминутно запротоколированный, следует рассматривать в контексте этого политического дискурса. Он начался под тягостным впечатлением от погромов, произошедших на Пасху в городе Балта Подольской губернии, где 29 и 30 марта 1882 года местные власти не только допустили акты насилия против евреев, но и активно их поддерживали .
Правительство признало за этим съездом в Петербурге лишь статус частного мероприятия в доме Горация Гинцбурга, прошедшего под тщательным наблюдением Министерства внутренних дел . Приглашенные делегаты представляли лишь некоторые губернии и города. Из 49 всех участников съезда по меньшей мере 22 жили в Петербурге, в Москве всего один; также было по одному делегату из Черниговской, Гродненской, Ковенской, Полтавской и Витебской губерний, из Могилева и Вильны. Еще двух делегатов, вероятно, можно считать представителями Херсона и Киева. Какие губернии или города представляли остальные делегаты, установить не удалось .
Следовательно, петербургский съезд не был репрезентативным собранием представителей еврейских общин России, а скорее мероприятием, где главенство принадлежало столичной элите. Среди тех делегатов из черты оседлости, о которых доступна какая‑либо биографическая информация, преобладали представители губерний, не затронутых погромами. Значит, осуждалось в первую очередь будущее евреев в губерниях, не представленных на съезде. Интересны также уровень и специфика образования делегатов. В петербургской группе, помимо преобладающего количества банкиров, присутствовали многочисленные выпускники Виленского раввинского училища, а также русских и немецких университетов . О делегатах из провинций известно гораздо меньше, однако, с одной стороны, звания докторов и раввинов, а с другой — достаточно однородная стилистика обсуждений указывает на их сходство с петербургскими коллегами с социальной и интеллектуальной точки зрения. Как и все, с кем в черте оседлости элита круга Гинцбурга поддерживала контакты, делегаты петербургского съезда были казенными раввинами, выпускниками высших учебных заведений и купцами .
Программа петербургского съезда была сосредоточена вокруг вопроса об эмиграции, хотя рекомендации проведению министра внутренних дел Игнатьева носили неоднозначный и противоречивый характер: «В основание совещаний разрешенного съезда должно лечь воззрение правительства о необходимости разредить еврейское население в черте оседлости, имея в виду, что во внутренние губернии евреи допущены не будут» .
К моменту, когда от еще одной серии погромов серьезно пострадали многие еврейские местечки южной части черты оседлости, столичный съезд впервые стал рассматривать вопрос массовой эмиграции, анализируя ее причины и, более того, обдумывая, как можно ее предотвратить средствами, имеющимися в распоряжении еврейских общин и правительства. Кроме того, программа предусматривала выработку позиции относительно представлений Игнатьева о кагале в России. Слово «погром» не фигурировало в повестке дня. Лишь один второстепенный пункт программы затрагивал вопрос, каким образом с юридической точки зрения правительство может привлечь к ответственности городские общества за «вред и убытки», нанесенные еврейскому населению, однако в ходе съезда эта тема так и не была рассмотрена .
Программа, сформулированная петербургской элитой, была идейным продолжением предшествовавших политических переговоров, ведшихся ей же с различными государственными инстанциями. Так, вопрос об эмиграции обсуждался не по настоянию евреев из черты оседлости, а потому, что Министерство внутренних дел под руководством Игнатьева использовало факт массовой эмиграции как доказательство «нелояльности евреев». Поэтому было априори понятно, что петербургский съезд должен высказаться против оказания поддержки эмиграции.
Едва съезд начался, дискуссия развернулась вокруг заявленной программы. Некоторые делегаты из черты оседлости заявили, что обсуждение причин эмиграции абсолютно излишне, поскольку они считали эмиграцию прямым следствием погромов, а вопрос, который стоял перед ними на местах, был более чем конкретным: «Что делать?» Даже в этих первых обсуждениях обозначились две принципиально различные точки зрения: элита круга Гинцбурга рассматривала ситуацию с точки зрения реалистичной политики, рассчитанной на долгосрочную перспективу и имевшей своей целью добиться предоставления евреям гражданских прав, а для еврейских представителей из черты оседлости, боявшихся новых вспышек насилия и беспомощно наблюдавших за неконтролируемым оттоком людей из своих общин, происходившее больше напоминало злободневную политическую борьбу. Последние согласились зафиксировать в протоколе очевидные причины эмиграции только под давлением петербургских инициаторов съезда. Причинами эмиграции были единодушно признаны погромы, недостаточное обеспечение защиты местными властями, правовая дискриминация евреев в целом, а также откровенно юдофобская позиция Министерства внутренних дел . В сущности, основной темой дискуссии был вопрос о том, как предотвратить эмиграцию , выслушать различные соображения и выработать на съезде концепцию предполагаемых действий. При этом сторонники эмиграции, присутствовавшие только среди представителей черты оседлости, по‑видимому, восприняли поставленную цель — а именно уменьшение потока эмигрантов — как провокацию. Их позицию уверенно озвучил делегат из Киева М. Е. (Э. Х.) Мандельштам: «Так как факт эмиграции налицо, то, отвергая всю программу, следует остановиться только на вопросе: желательно ли поддерживать фактически существующую эмиграцию или же способствовать ея ослаблению?»
Далеко не все делегаты из черты оседлости поддерживали эмиграцию: многие считали ее проявлением временной паники, однако никто не отрицал существующую проблему и необходимость предоставить беженцам организованную материальную помощь или принять какие‑то другие действенные меры. Петербуржцы, наоборот, принципиально отрицали эмиграцию как политическое решение и считали Россию исторической родиной евреев . Географическая отдаленность от мест, где происходили погромы, или недостаточная осведомленность о ситуации не являются достаточным обоснованием этой позиции. Примечательно требование некоторых петербургских евреев, несмотря на беспокойство по поводу беженцев, не пренебрегать теми, кто не собирался покидать родных мест , то есть тем самым петербургская элита настаивала на продолжении проведения «еврейской политики» в России, указывая вместе с тем на практическую неосуществимость эвакуации из России 3 млн евреев .
Участники съезда, представлявшие Петербург, ощущали себя элитой «остающихся», однако это их ощущение выходило далеко за пределы их личных интересов. Известный член общины при петербургском Хоральном молитвенном доме А. А. Кауфман выразился лаконично и точно: «Мы граждане России» . В 1882 году такое убеждение соответствовало опыту лишь немногих еврейских купцов и людей с высшим образованием — преимущественно петербуржцев, для которых социальный рост стал возможен благодаря короткому периоду либеральной политики. Вследствие полученных привилегий они считали себя первопроходцами еврейской эмансипации в России. Если бы они стали играть активную роль в эмиграционном движении — например, в борьбе за легализацию эмиграции, — это не только значительно помешало бы их личной интеграции в общество, но и подорвало бы их политическую идеологию . Поэтому проявление солидарности еврейской элиты Петербурга с евреями черты оседлости, которым угрожала как физическая, так и экономическая опасность, не могло пойти дальше деклараций. На съезде 1882 года евреям‑петербуржцам в значительной степени были свойственны утопические представления о русской демократии — с общими ценностями, не ограниченными конкретным вероисповеданием . Они упорно надеялись на эмансипацию евреев в России. Делегаты из черты оседлости, находясь под впечатлением от погромов, были настроены куда более скептично .
Несмотря на различия в имеющемся опыте, между евреями из провинции и из столицы не возникло принципиальных идеологических разногласий. Насколько гомогенным был состав всех присутствовавших на съезде, не в последнюю очередь демонстрировало то, что лишь отдельным делегатам казались возможными эмиграция в Палестину и национальное решение еврейского вопроса . Особенно активную дискуссию вызвал вопрос о направлении эмиграции, причиной чего стало поведение Соломона Полякова, который, не посоветовавшись с другими участниками съезда, провел на эту тему длительные переговоры с министром внутренних дел Игнатьевым и сообщил съезду следующую позицию министра: «Я позволил съезду обсуждать вопрос об эмиграции, хотя я и не за нее. Я бы расселил евреев по Ташкенту и Ахал‑Теке. Евреи развили бы в Азии торговлю и промышленность и могли бы служить противовесом Англии» . Это предложение вызвало возмущение участников съезда: переселение евреев в Туркестан и Закаспийскую область, то есть в только что захваченные и крайне нестабильные регионы, было, по их мнению, равноценно ссылке в Сибирь или созданию новой черты оседлости, поэтому предложенный вариант даже не обсуждался. Кроме Полякова, только два делегата серьезно рассматривали кавказское и среднеазиатское направления, в то время как самовосприятие всех остальных участников съезда было неразрывно связано с идеалом «европейской цивилизации» . В качестве коллективного ответа на индивидуальную инициативу Полякова съезд поручил комиссии разработать меры по предотвращению эмиграции. В первом варианте прошения члены комиссии высказывались за то, чтобы добиться равенства евреев в правах с другими подданными империи, в особенности упразднения черты оседлости, и узаконить сбор пожертвований в пользу пострадавших от погромов, а также «вынужденное бегство за границу» . На пленарном заседании возражения вызвало лишь последнее предложение: даже сознательно избегая понятия «эмиграция» и из политической осторожности упоминая «вынужденное бегство», комиссия, по сути, выступала за организованную и узаконенную эмиграцию. Это предложение решительно отвергли только петербургские евреи из опасений, что организованная эмиграция лишит убедительности доводы непоколебимых сторонников «сближения» и «слияния» в переговорах с правительством. Во избежание этого они настаивали, чтобы вопрос об эмиграции и оказании материальной поддержки уезжающим не поднимался выше уровня частной инициативы .
Тем не менее на съезде в Петербурге впервые была открыто высказана критика в адрес еврейской политики правительства, которая была услышана достаточно широкими кругами общественности. Она касалась не только кризиса, связанного с погромами и эмиграцией, но использовала его как повод для начала более масштабного обсуждения о даровании русским евреям гражданских прав . Протоколы съезда были опубликованы в петербургском «Рассвете», а вскоре перепечатаны и в русской прессе, например в «Виленском вестнике» . Представителям еврейской провинции, непосредственно столкнувшимся с голодом и насилием, вероятно, было сложно поддерживать взгляды петербургской элиты, рассчитанные «на перспективу». Наиболее точно сформулировал это в своем выступлении на съезде ортодоксальный раввин Ицхак‑Эльханан Спектор :
Мы переживаем страшные бедствия. До сих пор лишь немногие избранные старались для общего блага; громадное же большинство сидело сложа руки. Мы уже убедились, как шатки наши надежды на справедливость и правосудие. Мы должны сами думать о нашем спасении. Мы должны повергать свои мольбы к стопам трона, просить г. министра и сановников о мерах для подавления беспорядков и прекращения травли и подстрекательства. Затем наша собственная обязанность — поддерживать пострадавших и для этого собирать значительные суммы. Я еще раз повторяю: главная наша задача — оказать помощь нашим разоренным братьям и умолять о мерах для прекращения погромов. Права просить об этом нас никто лишить не может. Момент — в высшей степени критический, и нам нужно жертвовать всем, нашими средствами и нашим покоем (плачет). Об эмиграции ходатайствовать невозможно .
В 1882 году Спектор был очень уважаемым раввином в губернском городе Ковно и считался среди евреев всей черты оседлости опытным третейским судьей в религиозных спорах. Он был родом из хасидской семьи, однако получил раввинистическое образование и положительно относился также и светским наукам. Его авторитет основывался на сочетании религиозной учености с необыкновенной социальной активностью. Еще до начала съезда в Петербурге Спектор вместе с несколькими маскилами (религиозные отличия здесь не играли роли) в 1881 году собрал всю доступную информацию о погромах. Эти материалы были тайно переправлены через западную границу Российской империи и позже опубликованы в Лондоне, в газете The Times с целью просветить европейскую общественность о ситуации в России . Из‑за личностной цельности и необыкновенной способности к синтезу различных взглядов Спектор считался моральным авторитетом среди евреев в Российской империи и за ее пределами. Как и у многих других представителей, у него не было принципиальных возражений против политических взглядов еврейской элиты Петербурга, однако тот факт, что он жил в Ковно, обусловливал другую перспективу видения и принуждал к немедленному и ощутимому вмешательству.
Преобладавшие на съезде представители столичного круга Гинцбурга были маскилами, которые придерживались определенной идеологии и защищали нечто куда большее, чем собственные привилегии. Хотя так же, как и другие политические активисты в России до 1905 года, они не обладали демократической легитимностью, их действия не основывались исключительно на столичном восприятии ситуации. Финансовая состоятельность и близость к правительству являлись их политическим капиталом. Интересы еврейской провинции были в целом известны петербургской еврейской элите, и она не могла на них не реагировать, если хотела сохранить влияние и репутацию . На самом деле элита круга Гинцбурга из‑за своего отношения к эмиграции, казавшегося оборонительным, наоборот, потеряла доверие евреев, проживавших в черте оседлости и, главным образом, студентов‑активистов и еврейской интеллигенции . Еврейские столичные нотабли, которых еще несколько лет назад восхваляли, называя «руководителями и устроителями судеб русского еврейства» , после 1882 года лишились своего исключительного политического положения. В черте оседлости возникли альтернативные, хотя и необязательно более эффективные концепции еврейской политики. Тем не менее и из данных концепций не последовало результата в виде структуры, способной представлять всех еврейских подданных Российской империи.
Спонтанной реакцией на погромы явилось создание комитетов помощи и ряда общественных организаций, деятельность которых, без официального разрешения, была направлена на переселение в Палестину . Из этого движения возникла новая еврейская элита, которую поддерживали еврейские гимназисты, студенты, писатели и журналисты . Молодые активисты, быстро нашедшие поддержку, почти не страшились незаконности своей деятельности. Противостояние с правительством и сопутствующий этому риск стали отличительными чертами новой независимой еврейской политики — в координации ли массовой эмиграции, в основании ли протосионистских, социалистических или бундистских кружков и первых партий. Центрами этой политической субкультуры стали Вильна, Одесса, Киев, Харьков, Ковно, Минск и другие большие города в черте оседлости. Их языком был уже не русский, а идиш .
Ни идейная позиция, ни личный статус представителей петербургской элиты не допускали участия в деятельности такого рода. Несмотря на то что в 1882 году желаемый политический результат ими не был достигнут, их работа продолжилась во влиятельных комиссиях по «еврейскому вопросу» — например, в комиссиях Палена с 1883 по 1888 год.
Монографию Ивонн Кляйнманн «Новые места — новые люди. Еврейская жизнь в Санкт-Петербурге и Москве в XIX веке» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»