100 лет назад в Париже умер Макс Нордау. «Лехаим» представляет подборку материалов, опубликованных в 1923 году сразу после смерти известного сионистского политического деятеля в еженедельнике «Рассвет», органе Федерации русско-украинских сионистов, с предисловием Михаила Липкина.

Не вчера и не позавчера выражение «властитель дум» оказалось скомпрометировано и ныне используется разве что в ироническом ключе. Но так было не всегда. Во времена Макса Нордау (1849–1923) к нему относились вполне серьезно, и лично к Нордау это выражение применимо в полной мере.

Его книгами зачитывались, его имя гремело. Хотя Нордау трудно назвать ниспровергателем, скорее он шел по линии наибольшего сопротивления, подобно Сократу, противостоявшему софистам в эпоху господства софизма: окружающую действительность, материальную и идейную, Нордау громил с позиций здравого смысла, оптимизма и традиционной морали.

Он, в частности, атаковал Толстого за его «непротивление злу», отмечая, что толстовский подход слишком удобен для рвущихся к власти мерзавцев, паразитирующих на массовой пассивности и вере в высокие нравственные идеалы. С другой стороны, он атаковал Ницше за то, что тот ставит под сомнение само понятие морали и ведет общество к краху. Современники отмечали страстность Нордау, его внешность библейского патриарха, и лишь гораздо позже поняли, что сила его не во внешних эффектах, а в железной логике и владении теоретическим материалом.

При этом пламенные инвективы Нордау оставались черными буквами на белой бумаге и сотрясанием воздуха в интеллектуальных дискуссиях рубежа XIX–XX веков. Пророк без народа, политик без партии, гражданин без государства — так характеризует его один из биографов. И тут произошла встреча Нордау с Герцлем.

Союз этих двух лидеров сравнивают с библейской парой братьев — Моисеем и Аароном. Герцль и Нордау — оба сходного происхождения, полусефарды‑полуашкеназы из Австро‑Венгрии.

Старший — Нордау — признал авторитет и руководство младшего — Герцля. Оба в конечном счете посвятили свою жизнь еврейскому народу, точнее, превращению толпы в политический организм, наделенный волей и осознающий свои цели. Но как различен был путь Герцля и Нордау!

Герцль пришел к еврейскому вопросу извне, из благополучной ассимиляции и обеспеченной среды. Нордау, хотя его отец был известным раввином и преподавателем иврита и иудаизма, в детстве и отрочестве в полной мере хлебнул бедности, практически нищеты. Герцль вращался в сфере искусства и занимался театральной критикой. Нордау получил медицинское образование (нельзя отделаться от мысли, что его профессиональная сфера — психиатрия — помогла ему в понимании окружающего мира, в «диагностировании» идейных течений) и уже с ранней юности привлек внимание читателей публицистическим мастерством. С первой же встречи с Герцлем, которая продлилась несколько часов, Нордау решительно заявил себя сторонником Герцля и отдал свой голос и свое перо делу создания еврейского государства.

Лишь в одном он пошел против воли Герцля, высказанной, между прочим, на смертном одре: он не возглавил после Герцля Сионистскую организацию. Мудрость это или малодушие? Как бы то ни было, но ни одна акция, никакая полемика по сколько‑нибудь важному вопросу не обходилась без Нордау, остававшегося неофициальным лидером сионизма до самой своей кончины, случившейся 100 лет назад.

Помимо помещенных в «Рассвете» откликов на смерть Макса Нордау, мы публикуем еще один интересный документ той эпохи: письмо деятелей русской культуры в защиту театра «Габима».

В молодой советской стране было два еврейских театра: ГОСЕТ, где играли на идише, и «Габима», где репертуар был ивритский.

Первый тяготел к комическому изображению местечковой жизни, второй — к эпическим и мистическим еврейским темам. Оба театра были интересные, яркие, у каждого своя ниша. Но нет, и здесь имело место соперничество и спор на тему «кто нужнее и важнее». Спор быстро перешел из сферы искусства в сферу политической конъюнктуры. И когда решался вопрос о государственной поддержке в виде ежегодной субсидии, было принято решение «Габиму» этой субсидии лишить.

Направленное в адрес Ленина письмо о необходимости поддержать «Габиму» подписано самыми видными деятелями русского искусства, среди которых не только Станиславский, косвенно с «Габимой» связанный: его ученик Евгений Вахтангов, с благословения учителя, стал художественным руководителем «Габимы». Мы видим подписи и таких деятелей, как, например, Шаляпин, никакого отношения к «Габиме» не имевший, но демонстративно перешагнувший через театральные дрязги ради поддержки свободы искусства, ради интересного художественного эксперимента и обыкновенной справедливости.

Письмо возымело действие — субсидию «Габиме» дали.