Не устаю повторять: мы все родом из детства — с его картинками, звуками, запахами. И с его памятью.
Память была существенной составляющей моего взросления. Рассказы родителей, бабушек и дедушки, потомственных одесситов, делали старую, Давно Исчезнувшую Одессу не менее реальной, чем современная.
На Песах в Одессу съезжались бабушкины братья, Недзвецкие. Авремл из Киева, Моня из Москвы, Лейзер из Риги. Элик, самый старший и неразговорчивый из них, жил в Одессе. А сестры были уже далеко: Идочка в Америке, Рахиль в Израиле, Малка еще дальше — в лучшем из миров. Так что я застал лишь осколки огромной семьи одесского резника и кантора Хаима‑Йосефа Недзвецкого и его жены Соры, урожденной Рабейковой.
Приехали Хаим‑Йосл и Сора в Одессу из родного Радзилова, что под Ломжей, совсем молодыми, вскоре после женитьбы. Молодого человека здесь ждал контракт в еврейской общине «Малбиш аримим» («Одевающий нагих») на Ремесленной.
Здание общины было построено за десять лет до приезда Недзвецких. 25 мая 1893 года «Одесский вестник» сообщал о закладке первого камня:
Третьего дня, в 5 часов дня, происходила торжественная закладка молитвенного дома «Малбиш‑Аримим» на Ремесленной ул., который строит на свои средства почетный член молитвенного дома купец М. Г. Карк. После молебствия за здравие Государя Императора и всего Царствующего Дома приступлено было к закладке, причем первый камень был положен г. М. Карком, а второй — женою его, г‑жой К. Карк. Затем провозглашен был тост за драгоценное здравие Государя Императора и всей Царской Семьи. Вслед за этим тостом последовали другие: М. Гелертером провозглашен был тост за здравие г. одесского градоначальника П. А. Зеленого и его супруги Н. М. Зеленой, М. Берлянчиком — за г. одес. город. голову Г. Г. Маразли, В. Кацом — за В. Н. Лигина и весь состав город. управы. Затем были тосты за инициатора этого торжества г. М. Карка и его жены и др. лиц. Последний тост был провозглашен г. М. Карком опять за здравие Государя Императора и всего Царствующего Дома. Торжество продолжалось до 8 ч. вечера. Молитвенный дом будет окончен, вероятно, к «судному дню».
Синагога принадлежала созданному еще в 1820‑х годах одноименному благотворительному обществу, занимавшемуся обеспечением одеждой неимущих евреев Одессы.
Прадед мой был приглашен в «Малбиш аримим» в 1909 году. До него кантором синагоги служил знаменитый Йосеф Моргенштерн, получивший контракт в Вене. В справочнике «Духовенство Одессы» 1914 года прадед уже фигурирует в штате «молитвенного дома»:
Малбиш‑Аримим.
(Ремесленная, 21).
Уч.: Куперштейн, Ол. Шлем.; стар. и казнач.: Кац, Мих. Вольф.; кантор: Недзвецкий, Хаим.‑Иос. Хун.; служка: Дубиновский, Як. Абр.
А вот раввин в штате синагоги в 1914 году не указан. Только «ученый» — Куперштейн. Впрочем, лишь в двух из 52 синагог и молитвенных домов Одессы в этом справочнике указан раввин.
Между тем раввин был. В справочнике 1910 года он указан среди «сотрудников» этого молитвенного дома. И именно он стал самым близким другом моего прадеда, а дети его — близкими друзьями бабушки, ее братьев и сестер.
Рассказы о них я слышал все мое детство. «Дер ров», «раввин» был главным персонажем этих рассказов. Добрый и мудрый, остроумный и святой. Я еще застал свою прабабушку Сору: она жила с нами, и я, трехлетний, приносил ей подставочку для ее больных ног. Она неизменно умилялась моей доброте: «Эр вет зайн а ров». «Станет раввином». То есть добрым человеком, спешащим на помощь.
Не надо было объяснять, как звали раввина: конечно, это был реб Зуся. Раввин Зуся Фридман.
Проходим мы с Моней Недзвецким по родной Малой Арнаутской, где в доме 21 провел свое детство он в 1920‑х, а я — в 1970‑х. Подходим к дому 45, и Моня в очередной раз рассказывает историю из детства: «В этом доме жил реб Зуся, и в шабес, по дороге в синагогу, мы с отцом всегда заходили за ним. Пока они разговоры вели, я — было мне лет пять — пошел в погреб. Там стояли бочки с вином, а мне было очень интересно посмотреть, что там в бочке внутри. Открыл вентиль — и больше не помню ничего. Бочка, видимо, была полупустая, и меня просто обдало винными парами. Я потерял сознание и очнулся уже вечером в своей кровати…»
Недзвецкие неизменно вспоминали, как идущих из синагоги реб Зусю с сыновьями приветствовали, поднимая шляпу, абсолютно все встречные, евреи и иноверцы.
Моня многое помнил и умел рассказать, и уже в 1990‑х к нему в Москву приезжал из нью‑йоркского Монси один из потомков реб Зуси. Он записал интервью с Моней. Интересно, сохранилось ли оно?..
Итак, реб Зуся удивительным образом присутствовал в моей жизни. При этом я ничего не знал о нем, пока несколько лет назад не решил исследовать историю жизни его и его семьи.
Представшая передо мной картина оказалась настолько величественна и драматична, что не могу не поделиться ею с читателями.
Происхождение раввина Зуси Фридмана
В поиске документов неоценимую помощь мне оказала исследовательница украинских архивов Надя Липес. Она сразу предупредила, что «найти в Одессе документы Фридмана — это легче повеситься, там жили 2000 носителей такой фамилии». Фамилия матери рабби Зуси, Рабинович, поиск не облегчала. Но мы все‑таки очень многое нашли.
Он родился в 1877 году в Бердичеве в семье «одесского мещанина» Арона‑Нахмана Фридмана и Хаи, дочери бердичевского купца 3‑й гильдии Шолома‑Шахны Рабиновича. День его рождения — 24 тевеса, соответственно восьмой день, когда совершают обрезание, — 2 швата, годовщина смерти цадика Ребе Зуши из Аниполи. В честь него мальчика назвали Зусей.
Фридман — фамилия знаменитая, ее носили потомки рабби Исроэла, «Святого Ружинца», великого основателя хасидской династии, который, в свою очередь, был правнуком рабби Дов‑Бера, Межеричского магида, преемника Бааль‑Шем‑Това.
Семейная традиция сохранила сведения о том, что рабби Зуся был потомком цадиков ружинской, садигурской и боянской династий. Сам он был боянским хасидом. Но, как ни странно, именно эту линию происхождения рабби Зуси мне проследить не удалось. Отца его, как уже сказано, звали Арон‑Нахман, родился он в 1857 году в семье Авроома Фридмана. Последний должен бы быть сыном или внуком родившегося в 1797 году Ружинера.
Сын Авроом — точнее, Авроом‑Яаков, основатель садигурской династии, — у Ружинера был, и родился он в 1819‑м, но среди его сыновей не указан Арон‑Нахман. Впрочем, семейство было настолько разветвленным, что распутать все семейные связи почти невозможно.
На несохранившемся надгробии на могиле рабби Зуси ничего не было сказано о «ружинском» происхождении, зато было написано, что он — «шестое поколение от Малаха».
Рабби Авроом по прозвищу Малах (Ангел) был сыном Межеричского магида. Его сын Шолом‑Шахна являлся отцом Ружинера. А дочь Блюма вышла замуж за бердичевского купца Эфраима‑Шмуэла Рабиновича и родила ему сына Авроома.
Важнейший документ этого семейства мы с Надей как раз и нашли. Ревизская сказка 10‑й ревизии купцов Бердичева 1858 года. Из нее мы узнаём, что Авроом родился в 1794 году, а жена его Фрейда, дочь Шаи, — в 1797‑м. Сын их, Шолом‑Шахна, 1812 года рождения, женился на родившейся в 1830 году Соре, дочери Исроэла‑Довида. И у них уже есть пятилетняя дочь Хая.
Около 1874 года Хая вышла замуж за вышеупомянутого «одесского мещанина» Арона‑Нахмана Фридмана. Молодые, видимо, первые годы совместной жизни провели в родном городе невесты, Бердичеве, где в 1875 году у них родилась дочь Сора‑Фрейда, а 28 декабря 1876 года по старому стилю (в январе 1877‑го по новому) — первый сын, Зуся.
В 1894 году мы обнаруживаем семью Арона‑Нахмана в Чуднове Волынской губернии. Остается догадываться, что они там делали. Но, учитывая профессию отца семейства, можно предположить, что он был приглашен на раввинскую должность в одну из местных синагог.
Через несколько лет Арон‑Нахман вернулся в Одессу и стал духовным раввином в синагоге в Книжном переулке. Скончался он в начале 1920‑х, похоронен был на Втором еврейском кладбище.
1 октября 1973 года в одесских газетах появилось официальное сообщение:
На месте снесенного кладбища теперь пустырь, почему‑то именуемый парком.
Одесские синагоги
Процитирую отрывки из мемуаров раввина Шимона‑Яакова Гликсберга (1870, Мендзыжец Подляски — 1950, Тель‑Авив) — ученого, историка, проповедника, одного из основателей сионистского движения Мизрахи.
В 1906 году р. Гликсберга пригласили стать раввином в Одессе, на Молдаванке, вместо умершего раввина Давида Слоуща. В 1917 году р. Гликсберг был избран в Одесский городской совет .
Когда я вспоминаю одесские синагоги, мое сердце переполняется гордостью за их внутреннюю и внешнюю красоту. В Одессе было около шестидесяти больших синагог, и некоторые были построены в необычном стиле, их фасад резко выделялся на фоне окружающих домов. Важной частью моих духовных обязанностей было посещение этих святых мест.
Еврейское влияние может быть прослежено, если посмотреть в планы города со времен создания Одессы. Синагоги не только не были сдвинуты в сторону, как это было сделано в других городах диаспоры, но были расположены в центре на главных улицах города. Так Большая синагога была украшением среди лучших домов на Ришельевской улице. Бродская синагога находилась на углу улиц Пушкинской и Жуковского, вблизи знаменитого здания биржи. Новая синагога на Екатерининской улице, синагога на Ольгиевской улице и многие другие тоже были превосходно расположены. Еврейская улица пересекала все центральные и красивейшие улицы города.
Одесские синагоги представляли в какой‑то мере уникальную картину своими размерами, красотой, а также мебелью. Ковчеги Завета своими очертаниями повторяли главный зал и как произведения искусства были украшенными прекрасными золотыми орнаментами. Главный зал Большой синагоги был просто замечательным. Потолок и колонны, поддерживающие его, стены и балконы мужской и женской секций были покрыты специальной белой краской, которая сияла, подобно дорогому фарфору. Тот, кто не видел этот зал, никогда не видел красивый зал в своей жизни.
Другой важной чертой одесских синагог было то, что их здания были полны света и воздуха. Они не имели приятной сумрачности старых синагог в диаспоре, как, например, синагога раввина Моше Иссерлиса в Кракове, Большая синагога и ешива Похоронного общества в Вильне, в которых сумрачность вдохновляла к созданию необычной и таинственной обстановки (прочтите комментарии раввина Шмуэля Страшуна к Брахот, 31, где критикуются синагоги с малым количеством окон в Вильне). Но одесские синагоги определенно создавали атмосферу «Мима’амаким» (религиозной глубины), атмосферу уважения к святому в сочетании со свежим течением в жизни, которые радовали душу. Как и всюду в диаспоре, некоторые синагоги в Одессе были названы по наименованиям популярных мастеровых и торговых профессий, например синагоги портных, оловянщиков, плотников, пекарей, переплетчиков, шапочников, мясников, торговцев, продавцов муки, продавцов фруктов. Кроме того, были синагоги с именами благотворительных организаций, такие, как «Малбиш Аримим» («Одевающий нагих») и «Гмилус Хасодим» («Благотворительность»).
В одесской духовной жизни синагоги играли главную роль, вероятно более значительную, чем в других городах, где я жил прежде. Религиозные обычаи соблюдались очень серьезно, невзирая на внешний вид синагог и порядок в них. Во всех синагогах, за исключением Бродской, бима (подиум, который используется при чтении Торы) была размещена в центре, и последовательность молитв и традиций следовала Шульхан аруху, еврейскому закону. Канторское искусство процветало в Одессе, и многие прославленные канторы вышли из этого города (Бахман, Блюменталь, Разумный и другие). Но ничего в этом модернизме не было общего с реформистским течением евреев западных стран. Евреи, предпочитавшие реформизм, не молились даже в Бродской синагоге. Одесские евреи не отстаивали «чистый иудаизм» и изменения в религиозных обычаях, потому что реформизм не существовал в России, и даже наиболее либеральные из них следовали традиционным обычаям в синагогах. Орган в Бродской синагоге (1909/1910) был установлен не по требованию реформы, но просто по желанию, прихоти ее кантора, чей голос стал слабеть и нуждался в поддержке органа. Это событие стало очень спорным среди прихожан в синагоге и привело к серьезным возражениям со стороны «комиссии» синагоги .
<…> Одесский раввинат был хорошо установлен и организован во всех отношениях. Я должен упомянуть, что среди всех слоев населения, включая свободомыслящих просвещенных людей, авторитет раввина признавался и никогда не вызывал сомнений. Люди всегда приходили к нему по его требованию, делали все, как он советовал, в семейных делах, переговорах и денежных проблемах.
Одесский раввин
Около 1900 года Зуся женится на Рохл‑Рейзл, дочери бердичевского раввина Меира Каца.
После женитьбы он тоже начинает свою раввинскую деятельность в Одессе. Кстати, смиху, раввинский диплом, получает у знаменитого рабби Хаима в Бресте.
Молодые поселились в квартире 19 по Малой Арнаутской, 45: доходный дом Булгака, в пяти минутах ходьбы от синагоги «Малбиш Аримим», где рабби Зусе суждено было служить более двадцати лет, до самого ее закрытия.
Молодой хасидский раввин быстро завоевал авторитет у прихожан не только своей синагоги. Дом раввина был открыт для всех. Звильский Ребе Шлоймо, когда уезжал в Палестину, остановился в доме Фридманов и потом подвел итог: «В доме реб Зуси уже чувствовалась атмосфера Святой земли!»
Удивительно, но нынешние Звильские ребе, правнуки Ребе Шлоймо, — одновременно правнуки и рабби Зуси, внуки его дочери Гитл.
Семейная память сохранила и визит сюда рабби Йосефа‑Ицхака Шнеерсона, шестого Любавичского Ребе: в качестве реликвии до войны хранили серебряную ложку, которой Ребе ел варенье, поданное ребецн Рохл к чаю.
Дом был открыт для всех жаждущих раввинского напутствия, совета. Только ведь знаний и острого ума для этого недостаточно. Рабби — или, как тогда говорили евреи, ребе — Зуся подкупал человеческим теплом и сердечностью. А давалось ему это нелегко: как раз сердце с юности у ребе Зуси было слабым. Впрочем, современники с удивлением вспоминают, что душевная мягкость соседствовала в нем с железобетонной твердостью, если это касалось основ веры. Эта твердость очень пригодилась ему после большевистского переворота.
Рохл‑Рейзл родила мужу троих сыновей и четырех дочерей. В 1904‑м родился Авроом, которого все называли Аврумчик, через год — Шолом‑Шахна, Шулимке, в 1907‑м — Яков, Янкеле, в 1911‑м — Малка‑Сойбл, Малкеле, в 1916‑м — Гитл, в 1918‑м — Нехама‑Лея, и в 1921‑м — Мирьям, Маня. Еще двое мальчиков умерли во младенчестве.
Всем детям раввина суждено было провести детство в тяжелейшие годы войн и революций, а потом стать свидетелями настоящего большевистского террора. Невозможно представить себе, но факт: ни один из них не сошел с отцовской дороги, все сыновья стали раввинами, а дочери вышли замуж за богобоязненных евреев.
Но о детях позже.
Жизнь менялась на глазах, большевики объявили религии смертный бой. В 1920‑х стали закрывать синагоги, в том числе и «Малбиш Аримим».
Вот тут и понадобилась вся твердость ребе Зуси и его соратников. 26–28 октября 1926 года в Коростене прошел съезд раввинов Волыни. В качестве гостя из Одессы в нем участвовал раввин Зуся Фридман. Почетным председателем съезда заочно единогласно избрали Любавичского Ребе Йосефа‑Ицхака Шнеерсона. Он прислал из Ленинграда телеграмму на русском:
Коростень религиозному съезду. Благодарю Волынский Религиозный съезд за оказанную честь. Уверен избранием показываете что Вашей деятельности будете итти стопам носителей еврейской традиции светлой памяти незабвенных учителей Шнеерсона Любавичи, Соловейчика Бреста, их единомышленников. Религиозная часть евреев внимательно и с надеждой следят Вашей деятельности. Вправе ожидать и ожидают неуклонного бескомпромисного следования пути предначертаному Верой, Торой. Уверен, вашей путеводной звездой будет Религия, Вера. Приветствую участников гостей съезда, желаю успеха. Шнеерсон .
Кстати, с Любавичским Ребе раввин Зуся поддерживал связь и после того, как рабби Йосефа‑Ицхака Шнеерсона в 1927 году выслали из СССР. В Одессе жил известный хасид Шмуэл‑Аба Дулицкий, все связи с Ребе осуществлялись через него. В одном из писем лета 1928 года Ребе пишет ему из Риги: «Прошу Вас передать привет моему другу раввину Зусе…»
В соответствии с напутствием Ребе, раввины были «бескомпромиссны» и не спешили сдаваться: по всей стране действовали нелегальные хедеры и ешивы.
Ребе Зуся знал, что это неравный бой. Своему товарищу раввину Исроэлю Майзелю, уехавшему за несколько лет до того из Киева в Святую землю, в письме от 5 адара‑бейс 5687 года (1927) он рассказывает:
Наши общинные дела — без намека на улучшение. Мы прикладываем усилия, созидая и строя, но препятствия усиливаются, неся разрушение и уничтожение любого доброго начинания. Грядет праздник (Песах. — Б. Г.), много забот общего и частного порядка, и не к кому взывать. Горести обессиливают меня, тревоги отвлекают от Торы и молитвы. Г‑сподь да ниспошлет чудеса и знамения!
Через 12 лет, в январе 1938‑го, из ребе Авроома, сына ребе Зуси, одесский следователь будет выбивать показания:
Я воспитывался с малых лет у своего отца‑раввина. Отец мой был враждебно настроен к Советской власти и воспитывал меня в контрреволюционном националистическом духе. В 1923 году, когда мне было всего 19 лет, я получил право быть раввином.
И в это же время, в Бердичеве, показания дает местный раввин — второй сын ребе Зуси, Шолом (Шулим):
Все мои братья также раввины, и вообще весь мой род состоит из раввинов. Я все время был связан с видными деятелями еврейской религии. До 1926 года я учился в «ишиботе» у своего отца, видного раввина.
Конечно, «показания» на допросах 1938 года — специфический источник информации, но деятельность одесского раввина и его семьи в те годы — несомненный подвиг духа.
Иудаизму, как и остальным религиям, был объявлен смертный бой. Так, в 1927 году для чтения иудеями за праздничным столом государственным издательством огромным тиражом была издана пасхальная «Агада для верующих и неверующих». Обряд омовения рук, например, комментировался следующим образом: «Смойте с себя, рабочие и крестьяне, все буржуазные предрассудки, смойте пыль столетий и произнесите — не благословение — а проклятие: пусть будут уничтожены все устаревшие раввинские законы и обычаи, ешивы и хедеры, которые туманят сознание и порабощают народ». Предлагалось торжественно исполнять песню‑«псалом»: «Пойте Интернационал и говорите: Долой предрассудки столетий! Долой клерикальные националистические праздники! Да здравствуют революционные праздники рабочих!» Чаяния авторов книги М. Альтшулера и А. Тышлера ярко выражает такой призыв: «Пусть всех аристократов, буржуев и их пособников — меньшевиков, эсеров, кадетов, бундистов, сионистов и других контрреволюционеров поглотит огонь революции. Пусть те, кто в ней сгорит, никогда не возродится из пепла. А оставшихся мы выявим и сдадим в ГПУ».
24 января 1929 года Политбюро ЦК утвердило резолюцию «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В феврале 1929 года за подписью секретаря ЦК ВКП(б) Л. Кагановича в областные и окружные комитеты партии поступило письмо, которое практически повторяло текст резолюции. По мнению многих современных исследователей, именно этот документ положил начало массовым арестам священнослужителей и мирян, закрытию храмов.
В мае 1929 года состоялся ХIV Всероссийский съезд советов РСФСР, где даже такие умеренные большевистские лидеры, как А. И. Рыков и А. В. Луначарский, выступили с призывами резко усилить борьбу «с двумя главными <…> культурными врагами, со всевозможными церквами и религиями, в каких бы то ни было формах» (из выступления А. В. Луначарского). Именно на этом съезде изменили 4‑ю статью Конституции СССР. Вместо «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» допускалась «свобода религиозных исповеданий» (при незыблемости свободы «антирелигиозной пропаганды»). Теперь атеистам конституционно разрешалось изобличать религию, а религия не имела права критиковать атеизм .
После того как его синагога в конце 1920‑х была закрыта властями, рабби Зуся распределил свою деятельность между тайной молельней, приемом людей и обучением Торе у себя на дому, на Малой Арнаутской, тогда уже — Воровского, и в нескольких оставшихся синагогах: Мохре‑Пейрес («Зеленщиков») в доме 101 на углу Пантелеймоновской и Старопортофранковской, а также в синагоге на Разумовской улице, 18.
Кстати, эта вторая синагога, на Разумовской, где после смерти отца до своего ареста служил раввин Авроом Фридман, неожиданно вновь связывает мою семью с семьей Фридман: именно здесь до революции старостой и членом правления был прадед моей жены Моисей Ихтейман.
Об этой синагоге очень интересно рассказывает портал любителей одесской старины «Одессика»:
В 2009 году в собрание одесского коллекционера‑филокартиста Михаила Юрьевича Измайловского попала открытка, изготовленная фотоспособом. Ее прислал в подарок крупный европейский собиратель иудаики, который считал, что на открытке запечатлена синагога в Одессе.
На открытке мы видим дом усадебного типа, находящийся за изящным забором с ажурными воротами с характерным «одесским» рисунком. Принадлежность здания к еврейскому духовному учреждению — синагоге или молитвенному дому — несомненна, так как фронтон его украшен надписью на древнееврейском и русском языках со священными словами Торы.
Оборотная сторона открытки имеет достаточно четкий почтовый штемпель: она была отправлена из Одессы в Лондон в декабре 1912 года. Одесский предприниматель Леон Лазаревич Розенберг с супругой послали почтовую карточку с текстом, содержащим сердечные поздравления, семье и сотрудникам г‑на Вилкинсона — вероятно, делового партнера. Л. Л. Розенберг своей рукой поставил дату: «1913 год», учтя разницу в 13 дней между григорианским календарем, принятым в Европе, и юлианским, использовавшимся в России до 1918 года.
То, что открытка была отправлена из Одессы, является косвенным свидетельством нахождения изображенного культового здания в нашем городе.
Другие свидетельства расположения объекта в Одессе неожиданно пришли из Израиля, от отца коллекционера, одессита в третьем поколении Юдки‑Аба (Юрия) Измайловского, до войны жившего на Средней улице. Глянув на открытку, он сразу сказал, что это синагога на Разумовской улице, куда его ребенком (а родился он в 1925‑м) водил отец.
Изображение на открытке опознал как дом на Разумовской, угол улицы Серова (Мастерской), и наш родственник, доктор технических наук Эдуард Матвеевич Флитштейн, после войны живший с родителями в начале Разумовской улицы, а ныне проживающий в Израиле.
Выросшая на Молдаванке, а сегодня наша соседка Эсфирь Моисеевна Гринберг поведала, что ее мать после возвращения из эвакуации в дни еврейских праздников посещала подпольный молитвенный дом на Разумовской.
Собрав эти «свидетельские показания», мы обратились к справочникам и документам.
В отличие от общественных синагог, строящихся на городской земле, молитвенные дома располагались, как правило, в частных домах, принадлежащих евреям. На легендарной одесской Молдаванке обитало большое количество евреев, поэтому молитвенных домов было множество.
Из архивных документов известно, что в 1880‑х годах с разрешения одесского градоначальника в разных районах города было создано несколько молитвенных домов. Согласно разрешению № 3704 от 22 апреля 1881 года, на Разумовской улице, 18, в доме, принадлежавшем Абраму‑Ицко Зильберглейту, разместился молитвенный дом «Томхе‑Овде Адуме», что означает «Поддерживающий работающих на земле». Название указывает на профессиональную принадлежность прихожан молитвенного дома, уточнить которую нам позволили и «свидетельские показания», и документальные свидетельства.
Прихожанин синагоги на Разумовской с дореволюционных времен, Мойша Измайловский, по свидетельству сына Юрия, которого мы упоминали выше, в 1920–1930‑х годах работал слесарем‑механиком в артели по производству и ремонту маслобоек — несложных механизмов, используемых владельцами коров для получения масла из сливок.
Другое свидетельство профессиональной принадлежности прихожан этой синагоги мы обнаружили в справочниках «Вся Одесса. 1911 год» и «Вся Одесса. 1914 год», где в списках духовных учреждений города значится молитвенный дом на Разумовской, 18, в доме Зильберглейта, и приведены фамилии людей, его возглавлявших. Как и во всех остальных одесских молитвенных домах, избранный прихожанами штат состоял из ученого еврея, старосты и казначея. Ученым евреем, в обязанности которого входило «объяснять в известных случаях сомнения, касающиеся богомоления или обрядов веры», в начале ХХ века состоял Беньямин Иосифович Коган; казна была доверена Исааку Моисеевичу Шрайбману.
Остановимся подробнее на специальности старосты Моисея Абрамовича Ихтеймана, который был владельцем слесарно‑механической мастерской, располагавшейся на Тираспольской, 18, в квартале между Кузнечной и Дегтярной. Г‑н Ихтейман занимался ремонтом и изготовлением приспособлений и механизмов, необходимых для работающих на земле крестьян. Кроме того, Моисей Абрамович был советником духовного права и одним из 11 членов правления городского совета духовного правления синагог и молитвенных домов, что позволяет судить о большом доверии, оказываемом ему евреями Одессы.
Интересно, что, направляясь в молитвенный дом на Разумовской, 18, отец и сын Измайловские, жившие на Средней, 33, проходили мимо молитвенного дома «Маркевес Аминодов», располагавшегося, согласно данным справочников столетней давности, на улице Средней, 1. Однако не географическая близость, а именно профессиональная общность определяла принадлежность к той или иной синагоге.
Перед Первой мировой войной штат служащих молитвенного дома ремесленников «Помогающего работающим на земле» значительно расширился. Ученым евреем в то время служил Абрам Моисеевич Рапопорт. Прежний староста М. А. Ихтейман оставался на своем посту, казначеем стал Зусь‑Ицко Лейбович Мильц. Для чтения глав Торы был приглашен специальный чтец Иосиф Григорьевич Ципник. Обслуживали молитвенный дом «Томхе‑Овде Адуме» служки: старший Иосиф Иовелевич Крук и младший Исаак Абрамович Каменецкий.
Из этих сведений становится понятно, что молитвенный дом на Разумовской, 18, изображение которого дошло до нас благодаря обнаруженной еврейской открытке, благополучно существовал около 40 лет, в том числе в годы советской власти продолжал работать вплоть до Великой Отечественной войны, а после ее окончания — некоторое время подпольно. В 1960‑х годах по каким‑то причинам здание было разрушено.
Сейчас на месте старого молитвенного дома безликие одноэтажные дома, стоящие по красной линии улицы Разумовской, а не в глубине двора, как это видно на открытке…
Напомню, дом раввина был открыт для самой широкой публики: каждую субботу и в праздники устраивался общественный кидуш и третья трапеза, с нигуним, змиерес (субботними гимнами) и учеными беседами о недельной главе.
Неудивительно, что в 1930‑м семью Фридман из просторной квартиры выселили, и ребе Зуся вынужден был снять комнату в коммунальной квартире.
Там он и скончался 9 тевеса 5697 года по еврейскому летоисчислению, то есть 23 декабря 1936 года.
Раввин Зуся Фридман был похоронен на Третьем еврейском кладбище. На его могиле воздвигли склеп. Во время войны надгробие было разрушено, а после развала СССР восстановлено по памяти.
Впрочем, сразу после войны была поставлена временная плита, на которой выбили удивительные слова очевидцев‑современников: «Вел свою общину тропами справедливости и совести, своих детей и домочадцев наставлял на путь Торы и Завета».
P. S. 30 августа 1993 года комиссия Жовтневого райисполкома Одессы и председатель одесской еврейской общины «Шомрэй шабос» подписали акт о передаче на баланс общины здания бакалейного склада по адресу ул. Осипова, д. 21. В здании этом опять зазвучали молитвы. Так синагога «Малбиш аримим», в которой верой и правдой служили рабби Зуся Фридман и мой прадед, кантор и резник Хаим‑Йосеф Недзвецкий, вернулась к евреям.
А через несколько лет общину возглавил новый раввин — приехавший из Израиля вместе с женой Хаей посланник Любавичского Ребе Авраам Вольф. Ребецн Хая — внучка Нехамы‑Леи, дочери рабби Зуси.
Записки об аресте
Реб Йоэл
