Пурим в Петрограде в 1917 году
Любавичский Ребе Шолом-Дов‑Бер и русская революция
Материал любезно предоставлен Chabad.org
За восемь месяцев 1917 года Россия претерпела стремительные изменения, превратившись из автократической монархии в республику, во главе которой стояло Временное правительство, а затем молниеносно вступила в стадию полномасштабной коммунистической революции и чудовищной гражданской войны. Для еврейского населения России эти перипетии были особенно болезненны. Поначалу казалось, что может начаться новая эра гражданской и религиозной свободы. Но в конце концов революция полностью вытеснила еврейскую религиозную жизнь и культуру в подполье. В период революции и после ее окончания раввин Шолом‑Дов‑Бер Шнеерсон — известный в Хабаде под именем Ребе Рашаб — прилагал все усилия для мобилизации еврейской общины, укрепления ее инфраструктуры и обеспечения базовых религиозных нужд. Множество документальных источников свидетельствуют о том, насколько остро он осознавал значение происходящих событий, а также возможностей и опасностей, которые могут быть связаны с концом самодержавия. В решающие дни февраля и октября 1917 года он находился соответственно в Петрограде и в Москве. Но, хотя на улицах вокруг него бушевала революция, он сохранял спокойствие и сосредоточенность, постоянно спрашивая себя: что я могу сделать сегодня для сохранения еврейской жизни, учености и практики?
Еще в 1910 году Ребе Рашаб выступил против царского режима, который предпринял попытку секуляризации еврейского образования. После встречи с Ребе тогдашний министр внутренних дел П. А. Столыпин, вскоре после того убитый террористом, назвал его «революционером Шнеерсоном» . Коммунисты, напротив, позднее будут связывать имя Шнеерсона с контрреволюцией и придумают слово «шнеерсоновщина» . Как мы увидим ниже, Ребе постоянно следил за меняющимися политическими условиями. Но перед лицом тирании и потрясений больше всего его всегда беспокоило будущее иудаизма.
Дух революции: Первая мировая война и конец эпохи
К лету 1914 года политическое и общественное беспокойство накапливалось в Российской империи уже несколько десятилетий. Теперь Европа, да и весь мир находились на пороге войны и ситуация казалась еще более нестабильной, чем раньше. Австро‑Венгрия, заручившись обещаниями поддержки со стороны Германии, в конце июля объявила войну Сербии. В ответ царь мобилизовал российскую армию в защиту Сербии и отказался отступать, и тогда Германия объявила войну России.
Ребе Рашаб нередко ездил в Вену, Берлин, Вюрцбург и Висбаден, и германский кайзер Вильгельм II испытывал к нему стойкую неприязнь. Сын Ребе, раввин Йосеф‑Ицхак, впоследствии вспоминал, как однажды они ходили послушать речь Вильгельма в Берлине. Кайзер был известным антисемитом и, по‑видимому, заметил присутствие двух евреев среди слушателей: «Мы издалека увидели, как кайзер обратил на нас пристальный взгляд. Он наклонился к сидящему рядом кронпринцу, прошептал ему что‑то на ухо, и принц еле заметно ухмыльнулся. Через несколько мгновений к нам подошли полицейские и приказали выйти. Когда началась Первая мировая война, отец сказал мне: “Помнишь, как мы были в Берлине, слушали речь Вильгельма и видели его белое, как мел, лицо? Уже тогда в мозгу у него зрели планы этой войны”» .
3 августа Германия вторглась в нейтральную Бельгию, и британское правительство издало ультиматум с требованием, чтобы Германия вывела войска, если она не хочет столкнуться с полномасштабным сопротивлением британской армии и флота. Газеты с сообщением об этом ультиматуме прибыли несколько дней спустя, и Ребе Рашабу прочитали их во время субботней трапезы. Раввин Йосеф‑Ицхак записал в дневнике, что отцу понравился британский ультиматум Германии и, по его словам, он пошатнет холодный эгоизм кайзера: «Хотя его по природе не напугать, это может вызвать у него некоторую неуверенность. Но без сомнения, его непросто будет заставить отказаться от действий, которые он запланировал заранее» . Он также поражался беспечной самонадеянности монарха, который, казалось, сознательно развязывает войну со всеми великими державами одновременно .
В следующий вторник Ребе Йосеф‑Ицхак сопровождал отца на одной из обычных прогулок. К этому моменту вся Европа уже была охвачена войной, и Ребе Рашаб размышлял о том, как быстрая смена мировых событий коснется жизней многих людей — одновременно ужасно и чудесно. Он также размышлял о природе сильного националистического духа, который, похоже, не зависел от материальных ресурсов или военной мощи каждого народа и который больше всего ощущало не население, а его лидеры и монархи . Но больше всего он размышлял о будущем, выражая опасение, что Россия столкнется с экзистенциальной угрозой, похожей на ту, с которой она столкнулась сто лет назад в связи с нашествием Наполеона 1812 года.
В этом контексте Ребе Рашаб вспоминал, что знаменитый Ребе Леви‑Ицхок из Бердичева всегда предвидел скорое начало мессианской эпохи, окончательного избавления, которого евреи ждут уже две тысячи лет. Но во времена наполеоновского нашествия основатель Хабада раввин Шнеур‑Залман из Ляд «ясно понимал, что время еще не пришло», и утверждал, что успех России приведет к духовному расцвету еврейского народа.
Хотя замечания Ребе Рашаба, записанные его сыном, с трудом поддаются расшифровке, похоже, он надеялся, что в этот раз война действительно станет предвестием пришествия Мессии, принесет с собой духовную и физическую эмансипацию еврейского народа и всего мира. Повторяя надежды, высказанные Ребе Леви‑Ицхаком столетием раньше, Ребе заключал: «Теперь наступила эра, когда мы чувствуем шаги Мессии. Поэтому мы должны надеяться на свет, который есть благо, и на то, что исполнятся предзнаменования, открытые нам пророками Б‑жьими, что не будет больше войн и воцарится вечный мир для всех народов» .
В течение следующих полутора лет стало ясно, что война скоро не закончится и что она неминуемо коснется еврейских общин Восточной Европы. По мере продвижения немецких войск сотни тысяч евреев оказались изгнаны из прифронтовых областей или ушли добровольно. Еще сотни тысяч были завербованы на военную службу до окончания войны .
В начале зимы 1914 года Ребе Рашаб завел новую привычку. Каждый день он писал записку с молитвой (пидьон нефеш) и посылал десятерых ешиботников прочитать ее на могиле его отца и деда, Ребе Маараша и Цемаха Цедека в Любавичах. Рафаэль‑Нахман Кан учился тогда в ешиве «Томхей тмимим», и однажды ему разрешили скопировать записку, которую позднее он опубликовал в своих воспоминаниях. В числе прочего там говорится: «Прошло уже несколько месяцев с того момента, как разразилась война между нашей страной [Россией] и Германией, Австрией и Турцией, и война эта чрезвычайно тяжелая и крупная. Многие из наших собратьев‑евреев находятся на фронте (в том числе множество глав семейств) <…> да поселит Г‑сподь в сердцах царей желание примириться между собой, и успокоится земля после столь великого и страшного потрясения <…>»
Ребе не ограничивался одними молитвами. В тот период наконец увенчались успехом его давние усилия добиться отмены черты оседлости для евреев . Кроме того, вместе с другими влиятельными раввинами, адвокатами (в том числе Оскаром Грузенбергом, возглавлявшим в 1913 году защиту Менделя Бейлиса) и общинными лидерами (крупнейшим из которых был барон Александр Гинцбург) отстаивал исключение из военной службы не только казенных, но и духовных раввинов. Это было чрезвычайно важно; без духовного руководства базовая инфраструктура еврейской религиозной жизни могла быть полностью разрушена . Он также возродил кампанию по отправке солдатам на фронт мацы, инициированную им десять лет назад, во время Русско‑японской войны . Наконец он стал отправлять эмиссаров (самым известным из которых был раввин Яаков Ландау), которые должны были обеспечивать потребности еврейских беженцев, нередко оказывавшихся в местах, где не было синагог, микв, кошерного мяса или еврейских школ .
В течение лета 1915 года германская армия продвинулась на восток, заняла всю Польшу, большую часть Литвы и ряд регионов Белоруссии. Отступая, русские нередко жестоко расправлялись с местным населением, особенно с евреями, которые и так регулярно становились жертвой насилия, но теперь еще часто считалось, что среди них господствуют прогерманские настроения. Главнокомандующим русской армией в то время был двоюродный брат царя великий князь Николай Николаевич, разделявший антисемитские взгляды монарха. Ребе Йосеф‑Ицхак, который в молодости занимался лесозаготовками, вспоминал позднее, как однажды имел деловую встречу с Николаем Николаевичем. По его словам, великому князю «нравилось проливать еврейскую кровь» .
Перед лицом двойной угрозы наступления немцев и отступления русских Ребе Рашаб решил покинуть Любавичи. Его дед и прадед впервые обосновались в этом местечке после войны 1812 года, и более столетия он был домом для четырех Любавичских Ребе подряд. Для Ребе здесь не просто был родной дом, но и место, хранившее святой дух хасидизма. Здесь были похоронены его предшественники, и здесь он построил большую ешиву «Томхей тмимим». Сначала он надеялся, что отъезд из Любавичей будет только временной мерой. Но в реальности военные неурядицы и проблемы только начинались, а в воздухе уже витал дух революции.
Йеуда Хитрик учился тогда в Любавичах. В своих воспоминаниях он рассказывает, как Ребе Леви‑Ицхак Шнеерсон из Екатеринослава провел Суккот в Любавичах вместе с Ребе Рашабом осенью 1914 или 1915 года. Ребе Леви‑Ицхак был одним из ближайших соратников Ребе в области общинных дел, а также получил известность как авторитет в области каббалы. На одной из праздничных трапез в доме Ребе, пишет Читрик, зашел спор о каббалистическом значении революции. «Они стали рыться в каббалистических сочинениях в поисках ответа, но я не слышал, чтобы из этих поисков что‑то вышло» .
Из длинной дневниковой записи раввина Йосефа‑Ицхака совершенно ясно, что отъезд Ребе из Любавичей никому не дался легко. Ни его семье, ни хасидам, ни даже местным неевреям. Взвешивая возможности, Ребе вновь говорил о национальном духе, воплощенном в фигуре царя, и о надежде на то, что царь как‑то сможет использовать этот дух, чтобы вдохновить армию и народ и отразить немцев. «Дай Б‑г, чтобы немцы никогда не ступили на землю этого местечка, даже на короткое время!.. Я надеюсь, что ни ненавистный [враг], ни мародеры из нашей армии не придут сюда» .
В то время Ребе Рашаб произнес серию выдающихся речей, получивших название «Гемшех бе‑шаа ше‑гекдиму 5672». Он продолжал работу над рукописью до конца своих дней, но теперь, после отъезда из Любавичей, многие из них так и не будут произнесены публично . С этого момента и до конца Гражданской войны в России временный центр «Хабад‑Любавич» переместится дальше на юг, в город Ростов‑на‑Дону неподалеку от северо‑восточного побережья Черного моря. Хотя Ребе продолжит произносить речи перед своими хасидами, а ешива будет частично восстановлена в Ростове, золотой век «Любавичей в Любавичах» пришел к концу .
Пурим в Петрограде: Февральская революция
В Ростове Ребе продолжил трудиться на благо еврейских солдат и беженцев. Зимой и летом 1916 года его особенно волновало строительство новых микв в городах и селах, где скопилось множество еврейских беженцев, а также попытки добиться освобождения духовных раввинов от воинской повинности. Эти усилия сталкивались с все возрастающей некомпетентностью и беспорядком в центральных органах власти в России . Народ, Дума и даже армия быстро утрачивали доверие к царю, и к концу 1916 года огромный аппарат Российской империи был практически лишен эффективного управления и власти .
В течение нескольких месяцев Ребе отвергал предложения поехать в Петроград и лично ходатайствовать перед властями. Но той зимой он написал Шмуэлю‑Михлу Трайнину — состоятельному хасиду и промышленнику, который располагал обширными связями и многие десятилетия представлял интересы Ребе в столице. Ребе выразил разочарование отсутствием новостей и прогресса и сообщил: «Я подумываю через две недели отправиться в Петроград» .
Документов, касающихся деятельности Ребе в следующие два месяца, сохранилось мало. Мы не располагаем его письмами, датированными этим критическим периодом. Однако из его паспорта следует, что он прибыл в Петроград во вторник 10 января по старому стилю, то есть 23 января по новому стилю . Он оставался там семь недель, после чего вернулся в Ростов. За эти семь недель у него на глазах пал царский режим .
Пробелу в переписке соответствует и пробел в записях хасидских речей. Последнюю речь перед отъездом в Петроград он произнес в шабат Ваэра. Его речи, как правило, не касались текущих событий напрямую и ограничивались комментарием тех или иных каббалистических концепций и их применением в служении Б‑гу. Но в этом случае аллюзии трудно не заметить. Истолковывая стих «Смотри, Я поставил тебя (вместо) Б‑га пред фараоном», он стал говорить о способности низвергнуть фараона, дарованной Б‑гом Моше.
Души праведников, объяснял он, принадлежат к миру тикуна (порядка и восстановления). Души грешников, наоборот, принадлежат к миру тогу (первозданного хаоса), который возник от космического дробления Б‑жественного единства. Парадоксальным образом, тогу обладает большим Б‑жественным потенциалом, чем тикун, но без порядка и восстановления он приводит к трагическим последствиям. Задача праведника обычно состоит в том, чтобы помочь грешнику пройти процесс восстановления, обнаружить в себе благие черты и найти способ добиться позитивных результатов от хаотических действий. Только выделив добро из тогу, можно добиться поражения зла. Без этого процесса восстановления дурной человек останется при своей неограниченной власти, а праведник не сможет повергнуть его. Фараон оставался неуязвим для всех попыток восстановления, поэтому Моше был перед ним бессилен. Только трансцендентная сила, присущая Б‑жественной бесконечности, смогла принести избавление и дала порабощенному народу Израиля возможность выйти из Египта.
«В этом заключается смысл стиха “Смотри, я поставил тебя вместо Б‑га перед фараоном” <…> только в силе присутствия бесконечного, и Б‑г дал эту силу Моше, и в этом заключается чудо…» Ниже Ребе Рашаб рассуждает о том, что такая сила была дана также рабби Шимону бар Йохаю и другим праведникам, «потому что праведники такого уровня могут повергнуть злодеев», даже если те пользуются почти неограниченной властью и не поддаются восстановлению .
Хотя недовольство царем возрастало, мало кто мог себе представить, что скоро его вынудят отречься от престола. Большинство предполагало, что на практике изменения приведут скорее к чему‑то вроде конституционной монархии. Учитывая события, развернувшиеся в течение следующих нескольких недель, рассуждение о крахе деспота, находящегося на вершине власти, представляется значительным и провидческим.
В тот год Международный женский день случайно совпал с праздником Пурим, отмечающим спасение еврейского народа, которым тот обязан не в последнюю очередь отваге и храбрости царицы Эстер. Десятки тысяч демонстрантов обоего пола присоединились к рабочим Путиловского завода, которые бастовали уже несколько дней. Идя по улицам Петрограда, они требовали положить конец постоянному дефициту продуктов, войне и царскому самодержавию. Выпускник ешивы «Томхей тмимим» Михоэл Дворкин, находившийся в то время в городе, вспоминал речь, которую произнес Ребе по случаю праздника. Она начиналась с фрагмента из Мегилы, где злейший враг евреев Аман советует «приготовить дерево высотой в пятьдесят локтей» (Эстер, 5:14). И хотя изначально это дерево предназначалось для праведного еврея Мордехая, в конце концов на нем повесили самого Амана. Записи этой речи, к сожалению, не сохранилось .
К концу недели большинство вооруженных сил, находившихся в столице, взбунтовались и перешли на сторону революции, собрался Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, а Временный комитет Государственной думы провозгласил себя верховным органом власти в России .
Много лет спустя раввин Йосеф‑Ицхак вспоминал, что он тоже был вместе с отцом в Петрограде во время революции, а обратно в Ростов они ехали в сопровождении Элияу‑Хаима Альтгауза. «На какой‑то станции реб Элияу‑Хаим купил газету с последними сообщениями. Когда отец прочел, что царя свергли и страна стала свободной, он сказал: “Теперь мы должны открыть отделения ешивы ‘Томхей тмимим’ во всех городах и деревнях. Теперь, когда распространяется секуляризм, мы должны открывать множество школ и ешив. Во все времена и при любых событиях победу определяет только лишь сила месирут нефеш”» . Месирут нефеш буквально переводится как «посвящение души», но это выражение означает самоотверженность, готовность пожертвовать жизнью ради сохранения еврейства. Обычно оно ассоциируется с угнетением, антисемитизмом и мученичеством. Но Ребе понимал, что гражданские свободы нового светского государства станут таким же большим препятствием для жизни в Торе и преодолеть это препятствие можно будет только еще большим бесстрашием и самопожертвованием. В таких условиях активное распространение еврейского религиозного образования станет единственным гарантом будущего еврейства.
В нескольких открытых письмах, отправленных в следующие несколько месяцев, Ребе Рашаб радовался «событию, которое осветило всю землю» и «эмансипации всех народов этой страны». Он даже сравнивал конец самодержавия с исходом из Египта. Он выражал надежду, что поднимающиеся силы либеральной революции смогут превратить Россию в свободную, просвещенную и демократическую страну. В связи с этим он призвал еврейскую общину поддержать новое правительство, подписываться на Заем Свободы и поддерживать военные усилия, необходимые для отражения немецкой армии. «Одним словом, на нас лежит обязанность посвятить сердца и души благу страны, где мы родились, и спасти ее от пасти хищных львов. Когда все граждане нашей страны вместе обратятся к достижению общей цели, Б‑г поможет нам <…> и вечный мир воцарится в нашей стране» .
Но одновременно Ребе живо реагировал на глубинные последствия либеральной революции в отношении места еврейского народа в русском обществе. Невзирая на энтузиазм по поводу новообретенных свобод, Ребе выражал глубокую озабоченность тем, что дух эмансипации приведет к новому уровню отказа от религии и безбожия в еврейской общине. Он утверждал, что русские евреи должны не сбрасывать с себя ярмо царствия небесного, а реализовывать свои гражданские права, чтобы действовать на благо Торы. Во втором открытом письме он призывал жителей всех городов и местечек учреждать местные организации и предпринимать стратегические шаги для укрепления фундаментальных институтов еврейской жизни. «Вы, братья мои в каждом городе и местечке, боящиеся Б‑га и страшащиеся слова Его, если вы будете стоять в стороне и не будете делать ничего, все еврейство окажется в великой опасности. Наша страна, которая до недавнего времени была прибежищем Торы, которую возвеличили ее ученые и писатели, в очень скором времени может лишиться всего <…> Пробудитесь, вдохновляйтесь <…> каждый обязан поддерживать ближнего. Каждый должен сделать свое еврейство более заметным чем раньше, как в личной, так и в общественной жизни» .
В личной переписке с крупнейшими раввинами России, в первую очередь с раввином Хаимом‑Озером Гродзенским из Вильны, Ребе Рашаб развивал концепцию единого религиозного фронта, который сможет добиться большинства в Еврейском национальном конгрессе. Этот конгресс станет демократически избранным органом, который новое российское правительство наделит автономией в управлении еврейскими делами. Ребе понимал, что свободе вероисповедания сопутствует гражданская ответственность политических организаций и объединений. Если сидеть сложа руки, то сионисты и секуляристы вытеснят традиционный религиозный образ жизни, учение и еврейские практики, и изменят внешний вид еврейской общины и ее институты в соответствии с собственным видением.
После долгой подготовки летом 1917 года в Москве состоялась конференция раввинов, на которой обсуждались различные вопросы публичной политики и был учрежден объединенный религиозный фронт. Однако в конечном счете все эти усилия оказались бесплодными: после Февральской революции Временное правительство переживало один кризис за другим. Хрупкая мечта о свободной России медленно рушилась и вскоре исчезла совсем. Никакое демократическое правительство избрано не будет, и Еврейскому конгрессу собраться не суждено .
Шабат в Москве: Октябрьская революция
Осенью 1917 года Ребе Рашаб получил ряд писем и телеграмм, призывающих его отправиться в Петроград, где Министерство исповеданий созывало комиссию, которая должна была определить политику в отношении учреждения Еврейского конгресса . К тому времени постоянный кризис, в котором пребывало Временное правительство, вышел на новый уровень. Страна быстро скатывалась к анархии и банкротству. Постоянно возникали мятежи крестьян и рабочих против владельцев земли и фабрик, а в армии и флоте возникли Советы, заявлявшие, что они больше не будут повиноваться приказам правительства. Путешествие становилось все более опасным и ненадежным из‑за забастовок и царящего повсюду беззакония .
До этого момента партия большевиков была одной из самых мелких революционных партий, конкурирующих в борьбе за власть. Но теперь ее радикальный призыв к немедленному заключению мира, немедленному перераспределению земли и полному роспуску правительства — «вся власть Советам» — стремительно набирал поддержку. 10 октября (по старому стилю) Ленин вернулся в Петроград из Финляндии, и Центральный Комитет партии распространил резолюцию, где говорилось, что последние события «ставят на очередь дня вооруженное восстание». Теперь революция с оружием в руках была лишь делом времени .
Учитывая эти обстоятельства, понятно, почему Ребе не хотел ехать в столицу. 24 октября он написал одному из находившихся там соратников: «В свете невероятной сложности пребывания в Петрограде сейчас, не говоря уже о сложностях путешествия, я почти было решил не ехать. Но в свете важности дела и того, что могут быть рассмотрены вопросы общественного значения <…> я считаю себя обязанным поехать <…> спасение в руках Г‑спода <…> мы едем завтра» .
Вскоре по возвращении из Петрограда он писал раввину Шмарье‑Йеуде‑Лейбу Медалье — одному из известнейших российских раввинов, позднее убитому НКВД, — и рассказал о своем путешествии: «Слухи об оппозиции Временному правительству внушали ужас, и мои домашние резко возражали против того, чтобы я ехал, и с большим чувством. Мысли скакали у меня в голове <…> В конце концов я решил ехать один и добился согласия семьи <…> Находясь в Орле, я впервые получил по телеграфу известия о происходящем в Петрограде, а в Туле я купил петроградскую газету с подробным отчетом и понял, что ехать в Петроград невозможно. Поскольку был уже вечер четверга, я решил направиться в Москву, провести шабат там, а в воскресенье вернуться домой» .
Рано утром того дня, в четверг 26 октября, революционные матросы ворвались в Зимний дворец, почти не встретив сопротивления. Около двух часов дня они нашли министров Временного правительства, сидящих вокруг стола, и взяли их под арест. В пять часов вечера заседавший тогда Второй съезд Советов принял составленный Лениным декрет о передаче центральной власти Советскому правительству, а местной власти — Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Революция в Петрограде прошла с минимальными беспорядками. В Москве, наоборот, улицы превратились в поле битвы между правительственными войсками и Красной гвардией. На каждой стороне сражалось около 10 тыс. вооруженных людей .
В письме к раввину Медалье Ребе сообщал: «Я приехал в Москву в час или два пополуночи — между этим временем и субботним утром в Москве начался водоворот. Утром в шабат в районе моей гостиницы слышна была перестрелка, один угол здания был разрушен [пушечным] выстрелом. В воскресенье перестрелка в некоторых районах города усилилась, хотя и не в ближайших окрестностях гостиницы <…> и наши друзья не позволили мне путешествовать в тот день. Утром в понедельник я решил ехать и пошел пешком под дождем. Меня сопровождали несколько наших друзей <…> и, благодарение Б‑гу, мы безопасно дошли до Курского вокзала и отбыли на кисловодском поезде».
Рафаэль‑Нахман Кан, находившийся в то время в Москве, вспоминал, что его родители готовили для Ребе кошерную еду и носили ее по улицам, «а над головами у нас свистели пушечные ядра». Он также вспоминал, что Ребе остановился в гостинице Варваринского общества, известной под названием «Националь», до сих пор стоящей в центре города, на Манежной площади, прямо перед Кремлем. В марте 1918 года в «Национале» разместилось первое советское правительство, потому что Кремль еще ремонтировали после ущерба, нанесенного в октябре .
Кан также сообщает, что в какой‑то момент «Ребе ходил по своему номеру из угла в угол, и на лице его было написано неудовольствие <…> он повторял сам себе: “Я поехал в Петроград, теперь сижу в Москве. Для того должна быть какая‑то причина”». Несмотря на опасность, Ребе решил собрать нескольких богатых хасидов. Отец Кана начал обзванивать их по телефону, но вскоре телефонная связь прервалась, и остальных пришлось созывать лично. Когда все собрались, Ребе стал говорить о религиозных нуждах множества беженцев, оказавшихся в городах и местечках, не располагающих даже самыми базовыми ресурсами для повседневной еврейской жизни. Он предложил новую инициативу — печатать и распространять молитвенники, чтобы они могли молиться и находить духовное утешение во всех трудностях, с которыми им пришлось столкнуться. Все собравшиеся пожертвовали крупные суммы денег, и Ребе записал их имена и размер пожертвований. Копия этого документа сохранилась до сегодняшнего дня .
По возвращении в Ростов Ребе приобрел печатный станок и стал печатать молитвенники по ашкеназскому обряду и по обряду Аризаля, которого придерживались хасиды. На молитвенниках, озаглавленных «Сидур Тегилат а‑Шем», стояло название типографии — «Дфус Эзра» . Эти молитвенники несколько раз переиздавались в первые годы советской власти, и стандартные хабадские молитвенники до сих пор носят такое же название.
В течение нескольких последующих месяцев Ребе продолжал возлагать надежды на свободную Россию с единым фронтом религиозного руководства в лице Еврейского национального конгресса. Но ситуация постоянно ухудшалась. Вскоре вся страна оказалась объята Гражданской войной, недолго оставалось до начала голода и эпидемий. Связь часто обрывалась и была ненадежна, и организовать что бы то ни было на национальном уровне было почти невозможно. Медленно, но неумолимо большевистские красногвардейцы набирали власть и в конце концов установили полный контроль над Россией.
Оригинальная публикация: Purim in Petrograd, 1917
Ребе Рашаб и Учредительное собрание
Мама Любавичей
