Материал любезно предоставлен Tablet
Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать по листу Талмуда в день — и делится размышлениями о прочитанном.
Читая трактат «Брахот» в течение последних нескольких недель, я узнал десятки указаний касательно того, как правильно молиться. Некоторые из них настолько изощренные, что я все не могу понять, как же они работали на практике. Знал ли обычный еврей V века н. э. замысловатые талмудические правила насчет того, что делать, если ты допустил ошибку в начале, в середине или в конце молитвы амида? Те евреи, которые не являлись талмудическими учеными и, как и сейчас, должно быть, составляли большинство еврейского населения, — знали ли они, в какой момент в ходе молитвы нужно поклониться и как низко, высчитывали ли они часы, когда можно читать вечернюю молитву? И это лишь некоторые из вопросов, возникших у меня в ходе ежедневного чтения Талмуда.
На этой неделе Талмуд затронул вопрос, который мне — да и, наверно, всем современным евреям — первым приходит на ум, когда заходит речь о молитве. Невозможно молиться, не спрашивая себя: откуда мы знаем, что Б‑г услышит наши молитвы?
Талмуд подходит к этому вопросу не с теологическим анализом, а, скорее, окольным путем, через рассказ о конкретном случае. В Брахот, 34б заходит речь о рабби Ханине, мудреце, чьи молитвы на удивление действенны. Однажды, когда заболел сын раббана Гамлиэля, он отправил двух своих учеников к рабби Ханине с просьбой помолиться за больного. «Как только рабби Ханина бен Доса увидел, что они приближаются, — рассказывает гемара, — он поднялся на чердак и в молитве попросил для него милосердия Небес. Спустившись, сказал им: идите обратно, потому что прошел жар у больного, то есть болезнь отступила».
Ученики раббана Гамлиэля, разумеется, удивились, почему рабби Ханина так уверен, что его молитва возымела незамедлительный эффект. «Сказали ему: разве ты пророк?» Ханина признал, что он «не пророк и не сын пророка», и объяснил свою уверенность так: «Но так я получил от своих учителей: если моя молитва льется из сердца и легка на устах, я знаю, что она хорошо принята. А если нет, я знаю, что она отвергнута». Когда ученики раббана Гамлиэля вернулись к нему, они обнаружили, что больной выздоровел в ту минуту, когда рабби Ханина закончил молитву.
Эта история ставит серьезные вопросы о природе молитвы и о кажущейся пристрастности, даже капризности Всевышнего, который учитывает молитвы одного человека, а молитвы другого предпочитает не слышать. Когда ураган или землетрясение разрушают город, газеты непременно публикуют интервью с выжившим в этом бедствии горожанином, который благодарит Б‑га за то, что тот его спас, — не думая, что — по этой же логике — если Б‑г решил спасти его, значит, Он же решил погубить всех остальных. Так же и с Ханиной: отчего его молитва столь действенна, притом что, надо думать, сам раббан Гамлиэль тоже молился за своего сына и молился безрезультатно? И как «легкость на устах», с которой произносится молитва, связана с ее эффективностью? Мы видели из самого Талмуда, что люди часто ошибались, читая молитву, и вынуждены были начинать заново; значит ли это, что такие несовершенные молитвы были менее угодны Б‑гу, чем красноречивая молитва рабби Ханины?
Талмуд не отвечает на эти вопросы; вероятно, это современные вопросы, которыми не задавалась раввинистическая культура. Понятие молитвы, которым оперирует трактат «Брахот», видит в ней не личное обращение к Б‑гу, а выполнение ритуальной обязанности. Для правильной молитвы важны концентрация внимания и благоговение, но искренность и прочувствованность не освобождают еврея от необходимости произносить нужные слова в нужном порядке. И в этом контексте эпизод с рабби Ханиной особенно поразителен: это тот редкий случай, когда Талмуд говорит не об обрядовых правилах, а о результатах молитвы.
Очевидно, другие мудрецы видели в том, что у Ханины есть такой дар, которого сами они лишены, вселенскую несправедливость, как показывает следующая история. Как и у раббана Гамлиэля, у Йоханана бен Закая тоже однажды заболел сын, и он тоже попросил Ханину о заступничестве с помощью молитвы. «Сел рабби Ханина на землю, опустил голову себе на колени и попросил в молитве милосердия Небес для него — и тот выжил». После чего рабби Йоханан бен Закай несколько обиженно заметил: «Если бы держал бен Закай свою голову на своих коленях весь день — ему бы не ответили с Небес». «Разве Ханина более великий, чем ты?» — спросила его жена. И ее вопрос совершенно понятен: ведь не рабби Ханина, а рабби Йоханан бен Закай был лидером поколения, почитаемым прежде всего за то, что спас иудаизм от забвения после разрушения Храма римлянами.
«Нет, — ответил жене рабби Йоханан. — Но он подобен рабу царя, который на правах домочадца входит в царский покой в любое время. А я подобен министру царя, который входит, только когда его позовут».
Если из этого можно извлечь нравственный урок, то он, наверное, состоит в том, что смирение более угодно Б‑гу, чем самомнение. Эту же мораль мы можем найти и в других эпизодах раввинистической истории, к примеру в рассказе о возвышении рабби Акивы, сына прозелита, или в истории о низложении высокомерного Гамлиэля. Вероятно, из этих предостережений против излишней гордости мы можем сделать вывод, что мудрецы Талмуда, интеллектуальная элита своего времени, были постоянно подвержены этому греху.
Читая Талмуд на этой неделе, я почерпнул также массу кулинарных сведений. Обсуждая, какое благословение произносить на какое блюдо, мудрецы в мельчайших подробностях перечисляют, что ели евреи в Вавилонии. Интересно, пытался ли кто‑нибудь приготовить блюда, упомянутые в Брахот, 35 и 36, или даже составить поваренную книгу на основе Талмуда? Анигарон, свекольный суп с оливковым маслом, который успокаивает боль в горле. Хлеб и каша из риса и пшена. Финики, пальмовые побеги, редис и тыква.
Самый же удивительный пассаж появляется практически случайно в Брахот, 34б, и он настолько же значителен и торжественен, насколько кулинарные дискуссии обыденны. Образ мессии — один из самых сложных вопросов в еврейской истории и теологии, ему посвящены тысячелетия размышлений и дебатов — от Йешаяу до Маймонида и до Любавичского Ребе. Как правило, говоря о мессианской эре, мы подразумеваем конец времен, превращение известного нам земного мира в рай, который мы пока не можем себе вообразить. Но вот рабби Шмуэль понимал это совсем иначе: «Нет разницы между нашим миром и днями Машиаха ни в чем, кроме подчинения евреев народам мира», — утверждал он. Это простое и подчеркнуто политическое определение мессианских времен допускает еретическую мысль: быть может, мессия‑то уже пришел, и имя ему — Теодор Герцль. 
Оригинал публикации: THE RIGHT WAY TO PRAY. By Adam Kirsch
Бунт мудрецов
Ближе к телу
