В творческом наследии классиков марксизма межнациональные отношения занимают особое место, поскольку они верили в то, что испокон веков существовавшие междоусобные конфликты и войны будут разрешены в новой социальной модели человеческого сообщества. Уродливость социальных отношений и социальной действительности, по их убеждению, и порождала все эти конфликты. Их внимание в первую очередь было обращено к европейской политике, а в ней находил отражение и еврейский вопрос. Становление гражданского общества в европейских странах XIX — начала XX века сопровождалось ожесточенными социальными столкновениями, в которых нередко разыгрывалась антисемитская карта. Ее пытались использовать консервативные, реакционные силы в борьбе с социал-демократами, среди которых было немало евреев. Однако «еврейский вопрос» время от времени возникал и в разборках различных левых сил и внутри социал-демократического движения. Живо откликавшиеся на события европейской политики «классики», анализируя динамику политического и экономического развития, в своих работах и обширной переписке давали оценку этому развитию с учетом свойственных их времени межнациональных и межконфессиональных отношений. Так, в январе 1848 года в газете Deutsche-Brüsseler-Zeitung Энгельс опубликовал статью «Движения 1847 года», где дал оценку социально-экономическим процессам в отсталых восточноевропейских странах, в число которых он и Маркс включили Россию:

«Даже в совершенно варварских странах буржуазия делает успехи. В России развитие промышленности идет гигантскими шагами. Крепостное право подвергается ограничениям, что означает ослабление дворянства в интересах буржуа…

Евреи преследуются, и в этом прямо заинтересованы оседлые бюргеры-христиане, которые терпят ущерб от странствующих торговцев».

Об антисемитизме в России Энгельс упомянул в марте 1893 года в статье, напечатанной в газете Vortroärts. В ней речь идет о возрастающей напряженности в германо-российских отношениях и о национальной политике российских властей.

В октябре 1879 года Бисмарк заключил с Австрией договор, направленный против России и Франции, положивший начало военным блокам в Европе и ставший одним из факторов грядущей мировой войны. Следствием этого договора и последовавшей за ним германской политики стало подписание в 1893 году франко-русской военной конвенции. Серия статей Энгельса, озаглавленная «Может ли Европа разоружиться?», была написана в связи с обсуждением в германском рейхстаге военного закона, предусматривавшего значительное увеличение армии и дополнительные ассигнования на военные цели.

Энгельс пытался предсказать возможный ход событий.

«В случае войны, — писал он, — русская армия на протяжении всей границы от Ковно до Каменца будет в своей собственной стране находиться на вражеской территории среди поляков и евреев, ибо царское правительство превратило и евреев в своих смертельных врагов».

В одной фразе сказано очень многое. Иностранцу Энгельсу было ясно задолго до мировой войны и революции 1917 года, как евреи могут «отблагодарить» царское правительство за «многолетнюю заботу». А многие российские исследователи, включая А. И. Солженицына, весьма двусмысленно и с многочисленными экивоками объясняли феномен активного участия евреев в революции.

Энгельс неоднократно разоблачал тайные пружины еврейских погромов и антисемитских выступлений в различных странах Европы, которые, как правило, инспирировались властями этих стран.

Ему нередко приходилось бороться с клеветой и домыслами о социал-демократах, распространяемыми проправительственными средствами массовой информации. В 1882 году в газете Sozialdemokrat Энгельс, не стесняясь в выражениях, обвинил прусского тайного советника Эмиля Пиндтера, ставшего в 1872 году главным редактором проправительственной газеты Norddeutsche Allgemeine Zeitung, в умышленной лжи:

«Две недели тому назад, когда австрийская прокуратура с бесстыдством подлинных кретинов приписала еврейские погромы в Венгрии тайным махинациям социал-демократии, Norddeutsche Allgemeine Zeitung оказалась единственной газетой, ликовавшей по поводу этой столь же глупой, сколь и подлой выходки, и вторила идиоту прокурору, хотя ей прекрасно известно из ближайшего окружения и на основании собственного личного опыта, «что так называемое» антисемитское движение имеет в лице социал-демократов самых решительных противников и что в Германии, в особенности в Берлине, оно, несмотря на самую ревностную поддержку со стороны патрона Norddeutsche Allgemeine Zeitung, потерпело крах именно благодаря позиции социал-демократии».

О такой политике правящей верхушки, особенно активизировавшейся перед выборами, Энгельс писал и в других корреспонденциях. Вот его комментарий, адресованный Карлу Каутскому в ответ на подборку антисемитских статей, которую он получил от Эдуарда Бернштейна, немецкого социал-демократа и публициста:

«Никогда я не читал ничего столь глупого и ребяческого. Это движение (антисемитское. — Прим. автора) имеет только то значение, какое в Германии при трусливой буржуазии имеет всякое движение, инспирированное сверху: это избирательный маневр с целью добиться победы консерваторов на выборах. Как только пройдут выборы или если движение еще раньше выйдет за пределы, поставленные верхами (как сейчас в Померании), оно тотчас же по приказу сверху лопнет, как мыльный пузырь, — и след навек пропал».

Очевидно, что здесь основоположник все же ошибся. След вовсе не пропал, как это показали события XX века.

Свое убеждение о природе «антисемитского движения» Энгельс черпал также из наблюдений журналиста и редактора ряда социал-демократических газет Карла Гирша, писавшего Энгельсу из Берлина:

«Антисемитское движение целиком организовано сверху почти что по команде. Я побывал в самых бедных пивных, и никто не был шокирован моим носом ни в омнибусе, ни на железной дороге — нигде я не слышал ни слова против евреев. Официальные газеты, занимающиеся в своих статьях травлей евреев, имеют очень мало читателей. Немцы питают органическую неприязнь к евреям, но ненависть к правительству, которую мне пришлось наблюдать среди рабочих и прогрессивных мелких буржуа и мещан, куда сильнее».

О том, что Энгельс предпочитал видеть в погромах и антисемитских провокациях в основном инициативу сверху в целях дискредитации социал-демократов, свидетельствует и его интервью корреспонденту французской газеты Ľéclair от 1 апреля 1892 года по поводу беспорядков в Париже, а также участия в них провокаторов из социалистических партий.

«Я вижу в этом, — заявил он, — лишь дело рук платных агентов-провокаторов, пытающихся опорочить свои партии. Доказательством этому может служить разграбление нескольких лавок, принадлежащих лицам, известным как социалисты. Процесс над арестованными мятежниками показал, что зачинщиками были антисемиты, которые стремились использовать голод некоторых бедняков, чтобы заставить их кричать «Долой евреев!».

И все же Энгельс отнюдь не рассматривал евреев лишь как пассивную, страдающую массу. Его замечания по поводу отношения евреев к социал-демократическим организациям совсем неоднозначны. В письме к Августу Бебелю от 1 декабря 1891 года он высказывается об их реакции на появление этих организаций:

«Люди замечают, что мы становимся «фактором» в государстве, выражаясь рептильным языком, а так как евреи разумнее прочих буржуа, то они замечают это первыми — особенно под давлением антисемитизма — и первыми к нам приходят. Нам это может быть только приятно, но именно потому, что эти люди смышленее других, и, так сказать, предопределены и выдрессированы вековым гнетом для карьеризма, к ним следует относиться с большей настороженностью».

Двойственное, как будто бы ироничное, но не лишенное доли сомнения отношение к евреям в социал-демократическом движении Энгельс высказывал и в письме к Полю Лафаргу от 22 июля 1892 года:

«Я начинаю понимать французский антисемитизм, когда вижу, как эти евреи польского происхождения с немецкими фамилиями пробираются повсюду, присваивают себе все, повсюду вылезают вперед, вплоть до того, что создают общественное мнение города светоча, которым так гордятся парижские филистеры и которое они считают самой могущественной силой мира.

Во всяком случае, это симптом, который не следует оставлять без внимания, раз эти господа замечают, что социалистическая газета — выгодное дело! Мы котируемся на бирже!»

В то же время Энгельса выводил из себя антисемитизм врагов марксизма, находивших приверженцев не только в среде мещанства, но и в кругу немецкой социал-демократии. Одним из оппонентов Энгельса был профессор механики Берлинского университета Евгений Дюринг, занимавшийся философскими и социологическими изысканиями. Его эклектичные воззрения в 70-х годах XIX века приобрели заметную популярность. Энгельс выступил с уничтожающей критикой таких работ Дюринга, как «Курс философии», «Критическая история национальной экономии и социализма». Совместно с Марксом Энгельс написал известную работу «Анти-Дюринг», где соавторы дали оценку антисемитским выпадам Дюринга, впоследствии занявшегося открытой пропагандой расовой ненависти.

Наряду с критикой социальных идей Дюринга, представлявших собой смесь вульгарного материализма, контовского позитивизма с элементами кантианства и гегельянства, Маркс и Энгельс назвали подлинными именами тогда еще маскировавшиеся под объективизм его антисемитские выпады. С издевкой они комментируют рассуждения Дюринга о социализме, как традиционном оружии против евреев:

«…Сохранившийся от средневекового ханжества народный предрассудок против евреев он (Дюринг. — Прим. автора) называет «естественным суждением, покоящимся на естественных основаниях», и полагает, что социализм — это единственная сила, способная успешно бороться против состояния населения с сильной еврейской подмесью». Это слово далее обыгрывается авторами.

Проблема заключалась в том, что среди социалистов находили себе место и активные антисемиты, к тому же пытавшиеся возглавить социал-демократическое движение. В письме к немецкому экономисту и публицисту Рудольфу Мейеру Энгельс объяснял, что разоряющиеся крестьяне и городские ремесленники приходят в социал-демократию окольным путем через антисемитизм.

Наиболее полно свое отношение к евреям и антисемитизму Энгельс выразил в письме к Исидору Эренфренду, которое было опубликовано 9 мая 1890 года в газете Arbeiter-Zeitung.

Прежде всего он обратил внимание на то, что антисемитизм — признак отсталой культуры, и это особенно заметно в таких странах, как Пруссия, Австрия и Россия. Что же касается Англии и США, то «если бы кто-нибудь там вздумал проповедовать антисемитизм, его бы просто высмеяли».

Творчество известного парижского антисемита г-на Дрюмона см. «ЕС» № 3 (373), 2008 г., «Борьба вокруг декрета Кремье» . Энгельс с издевкой признавал «несравненно умнее писаний немецких антисемитов». Но и оно, по его определению, ничтожно по своему воздействию на французов. Этому теоретику антисемитизма приходится во Франции юлить и приспосабливаться к общественному мнению, поскольку он выступил в качестве кандидата в муниципальные советники. Дрюмону пришлось объяснять своим согражданам, что «он такой же противник христианского капитала, как и еврейского»!

Энгельс рассматривал антисемитизм в отстающих по экономическому развитию странах прежде всего как попытку воспрепятствовать прогрессу, свободной конкуренции рыночных отношений. Носителями подобной идеологии оказываются те слои общества, которые не сумели приспособиться к новым экономическим условиям, то есть остались за бортом прогресса.

«В Пруссии распространителем антисемитизма, — замечает он, — является мелкое дворянство, юнкерство, получающее 10 000 марок дохода, а расходующее 20 000 марок и попадающее поэтому в лапы ростовщиков; и в Пруссии, и в Австрии антисемитам хором подпевают гибнущие от конкуренции крупного капитала мелкие буржуа: цеховые ремесленники и мелкие лавочники. И если капитал уничтожает эти насквозь реакционные классы общества, то он делает то, что ему надлежит делать, и делает хорошее дело — все равно, является ли он семитским или арийским, обрезанным или крещеным; он помогает отсталым пруссакам и австрийцам двигаться вперед, способствует тому, чтобы они достигли, наконец, современного уровня развития, при котором все прежние общественные различия растворяются в одной великой противоположности между капиталистами и наемными рабочими».

Однако, если исторический процесс подобен катку, который слепо уничтожает отжившие классы и слои населения, неизбежно столь же слепое сопротивление, которое способствует приходу фашистов или коммунистов в европейских странах, чего вряд ли захотели бы классики, проживи они немного дольше. Далее Энгельс обращал внимание на то, что там, где нет сильного класса капиталистов, столь же сильного класса наемных рабочих и развитого национального производства, главная сфера приложения капитала — фондовая биржа. А производство, как и в средние века, все еще сосредоточено в руках крестьян, помещиков, ремесленников, то есть классов, сохранившихся от средневековья. «Только там, — заключил он, — капитал является преимущественно еврейским, и только там имеет место антисемитизм».

Не в последнюю очередь евреев ненавидели, им завидовали из-за денег, которые были у немногих купцов и ростовщиков. Энгельс подчеркивает, что в Северной Америке, где богатства несопоставимы с тем, чем располагают в Европе, нет ни одного сверхбогатого еврея, а Ротшильды — просто нищие в сравнении с американцами-миллионерами. Но даже в Англии Ротшильд — человек с весьма скромным достатком рядом, например, с герцогом Вестминстерским.

«Даже у нас на Рейне, — продолжал Энгельс, — откуда мы 95 лет тому назад с помощью французов прогнали дворянство и создали современную промышленность, — где там евреи?»

Он определял антисемитизм как реакцию средневековых, гибнущих общественных слоев против современного общества, которое состоит в основном из капиталистов и наемных рабочих. «Это уродливая разновидность феодального социализма, существующая там, где капитал еще недостаточно развит».

Антисемитизм извращает истинное существо дела: «Он даже не знает тех евреев, против которых вопиет. Иначе ему было бы известно , что здесь, в Англии, и в Америке благодаря восточноевропейским антисемитам, а в Турции благодаря испанской инквизиции имеются тысячи и многие тысячи еврейских пролетариев, и именно эти еврейские рабочие подвергаются наиболее жестокой эксплуатации и влачат самое нищенское существование. У нас здесь, в Англии, за последний год произошли три стачки еврейских рабочих, — как же можно говорить об антисемитизме как о средстве борьбы против капитала?»

Энгельс счел своим долгом отметить вклад евреев в мировую культуру и социал-демократическое движение в условиях ожесточенной классовой борьбы и подъема европейского национализма (об «успехах антисемитско-патриотических хулиганов во Франции и Германии» Энгельс писал в 1893 году Лауре Лафарг. — Прим. автора), что отнюдь не помешало впоследствии тем, кто объявил себя наследниками и последователями «классиков», травить евреев у себя дома.

Он писал: «…мы евреям очень многим обязаны. Не говоря уже о Гейне и Берне (немецкий оппозиционный публицист. — Прим. автора), Маркс был чистокровным евреем, евреем был Лассаль.

Многие из наших лучших людей — евреи. Мой друг Виктор Адлер (один из лидеров австрийской социал-демократической партии. — Прим. автора), который теперь расплачивается за свою преданность делу пролетариата заключением в венской тюрьме, Эдуард Бернштейн, редактор лондонской газеты Sozialdemokrat, Пауль Зингер, один из наших лучших депутатов рейхстага, — все эти люди, дружбой которых я горжусь, все они — евреи! Журнал Gartenlaube даже и меня сделал евреем, и во всяком случае, если бы мне пришлось выбирать, так лучше еврей, чем «господин фон»!»

Впоследствии некоторые из упомянутых Энгельсом его друзей и сотрудников, те же Эдуард Бернштейн, Виктор Адлер пересмотрели ряд рекомендаций «основоположников». Они сочли целесообразным постепенно встраивать европейские социал-демократические партии в существовавшие политические системы. На конгрессе II Интернационала (Лондон, 1896 год), в деятельности которого видную роль играл Виктор Адлер, вовсе отсутствовал вопрос о диктатуре пролетариата. Большинство делегатов не верили в эффективность революционных потрясений, не видели в них универсального средства для исцеления социальных язв, не собирались вести пролетариев к вершинам власти, за что большевики клеймили их, называя оппортунистами и предателями.

В 1893 году австрийский публицист и литератор Герман Бар обратился к Энгельсу с просьбой изложить его отношение к антисемитизму и высказаться по еврейскому вопросу. Его точку зрения наряду с другими он намеревался опубликовать в венской газете Deutsche Zeitung. Энгельс отказался по следующим причинам:

1. Интересы партии запрещают ему высказывать независимое от позиции партии суждение об антисемитизме, в то время как его товарищи в Германии ведут предвыборную борьбу также и против кандидатов-антисемитов.

2. Товарищи по партии в Австрии никогда бы не простили ему публикации в упомянутой газете.

Конечно, момент предложенного Энгельсу интервью мог иметь значение, поскольку скорее всего резко снизил бы популярность социал-демократов среди избирателей. Говоря о кандидатах-антисемитах, он имел в виду прежде всего представителей «Христианско-социалистического рабочего союза», основанного в 1878 году немецким политиком А. Штеккером. «Союз» ставил своей целью борьбу с социал-демократическим движением, широко используя антисемитские лозунги. Он развернул агитацию против финансового капитала, имевшую успех среди значительной части крестьянства и ремесленников, и оказывал влияние на эту категорию избирателей.

В 1843 году была опубликована работа Бруно Бауэра «Еврейский вопрос». Бауэр, один из лидеров младогегельянства, радикального крыла гегелевской философской школы, рассматривал положение евреев в Германии в контексте исторической эволюции этого государства. Воззрения младогегельянцев стали одной из первых попыток проанализировать общественное сознание, исходя из конкретных религиозных моделей и межрелигиозных отношений. Бруно Бауэр объяснял феномен религии как ложную форму сознания, а евангельские догматы объявлял заведомыми фикциями. Причем он равно отрицал ценности как христианские, так и иудейские.

В начале 40-х годов XIX века Маркс и Энгельс участвовали в младогегельянском движении, но позднее порвали с ним. Ответом на работу Бауэра «Еврейский вопрос» стала статья Маркса «Об эмансипации евреев», написанная осенью 1843 года, где он критиковал Бауэра с материалистических позиций.

Бауэр полагал, что положение евреев в Германии и в середине XIX века оставалось традиционно бесправным, поскольку в этой стране все еще не сложилось политическое государство. А поэтому «еврейский вопрос» сохранял чисто теологическое содержание.

«Христианское государство, как, впрочем, и мусульманское, знает только дарованные им (иноверцам — Прим. автора) льготы, одной из которых является сама возможность проживания на его территории и на тех условиях, которые может предоставить оно инородцу. А религия иудея — смертельный враг государственной религии, по собственному определению христиан».

Бауэр считал такой сложившийся порядок религиозно ограниченным и был уверен в том, что его можно преодолеть развитием науки и общества в целом. Маркс полагал, что всего этого явно недостаточно.

За евреями Германии, по мнению Бауэра, следовало признать общегражданский статус, как это сделали во Франции, хотя он признавал, что и там в действительности все еще имеют место религиозные льготы, то есть несвобода, что не соответствовало закону.

Бауэр предвосхитил последующую практику большевиков в СССР. Он утверждал, что еврей должен уйти от своей религиозной обособленности, а всякая религия должна быть упразднена: «Человек должен отказаться от привилегий веры, чтобы получить всеобщие права человека».

И все же, по замечанию Бауэра, во Франции, являющейся конституционным государством, еврейский вопрос, в отличие от Германии, рассматривается не в теологическом, а в конституционном плане, хотя и там христианство — религия большинства и пережитки религиозного неравенства все еще в известной мере сохранились.

Лишь в США, а точнее в некоторых штатах, еврейский вопрос утратил свое теологическое значение и стал вполне светским, поскольку в этом государстве нет ни государственной религии, ни признанного религиозного большинства, а, следовательно, нет преимуществ одного культа перед другими. Государство в США находится в стороне от всякого культа, хотя и атеизм там вовсе не считается достоинством. США при всем этом религиозная страна, но там имеет место эмансипация государства от религии вообще, а религиозность граждан рассматривается как приватная сфера. Какие бы то ни было межобщинные конфликты сводятся к мирскому, а вовсе не религиозному расколу.

Однако следует заметить, что в США в отличие от идей Бауэра, очевидно, одобрявшего такую систему, никто никому не предлагал отказаться от своей религии. Но Маркс вовсе не под этим углом зрения критиковал работу Бауэра. Он обратил внимание на то обстоятельство, что «в так называемом христианском государстве в действительности имеет значение не человек, а его отчуждение».

«Почему, — вопрошал он, — немец должен интересоваться освобождением еврея, если еврей не интересуется освобождением немца?» «Классик» явно игнорирует несопоставимые «весовые категории» того и другого в немецком государстве. В межнациональных и межрелигиозных отношениях его интересует прежде всего их материальная «всеобщая» основа:

«Каков же мирской культ еврея?» — И сам же отвечает: «торгашество».

«Кто его мирской бог? — Деньги».

«Эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства». Здесь Маркс впрямую отождествляет «еврея» и «деньги» в качестве локомотива истории, который сметет пережитки европейского феодализма и, в свою очередь, будет сметен новым социальным строем и новыми отношениями людей.

Бауэр отмечал закрытость для евреев в христианском мире всех других сфер жизни, кроме торгово-финансовой, шире — предпринимательской.

Для Маркса это вполне очевидная истина, с которой он не спорит. Но его интересует другое. Вразрез с весьма распространенным мнением Маркс считал, что еврейство сохранилось не вопреки, а благодаря истории.

«Еврейство удержалось рядом с христианством не только как религиозная критика христианства, не только как воплощенное сомнение в религиозном происхождении христианства, но также и потому, что практически — еврейский дух — еврейство — удержался в самом христианском обществе и даже достиг здесь своего высшего развития». Дальше Маркс поясняет такую точку зрения: «Гражданское общество из собственных своих недр постоянно порождает еврея…

Практическая потребность, эгоизм — вот принцип гражданского общества. Бог практической потребности и своекорыстия — это деньги.

Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде — презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, — это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью. Еврейство достигает своей высшей точки с завершением гражданского общества, но гражданское общество завершается лишь в христианском мире…

Мы объясняем живучесть еврея не его религией, а, напротив, человеческой основой его религии, практической потребностью, эгоизмом».

Таким образом, отождествляя еврея с предпринимательством в широком значении и весьма субъективно и предвзято аттестуя некоторые стороны иудаизма, Маркс делает парадоксальный вывод: «Общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства».

В представлении «основоположника» всякая, еврейская в том числе, религиозная обособленность является препятствием к эмансипации общества в целом, препятствием к консолидации трудящихся в борьбе с эксплуататорами. Этнорелигиозная обособленность, по Марксу, являлась преходящим этапом в эволюции человечества.

Примерно те же воззрения повторены и в его совместной с Энгельсом работе «Святое семейство». Это шуточное прозвище они дали братьям Бауэр и их единомышленникам, которые видели творческую потенцию не столько в народных массах, сколько в отдельных выдающихся личностях.

Маркс был отнюдь не первым евреем, не столько озабоченным участью своих соплеменников, сколько грандиозной идеей «всеобщего блага». В сравнении с ним Энгельс ближе к сердцу воспринимал жестокость и несправедливость, проявленные к конкретным евреям Германии и других стран. Маркс, не отличавшийся политкорректностью, не скрывал своих приоритетов, весьма далеких от какого бы то ни было национализма и «квасного патриотизма». Весь мир голодных и рабов был целью его жизни и титанической работы, но всякая медаль имеет две стороны. Как бы то ни было, он являлся сыном своего времени, а история развивается подчас непостижимыми путями. И, конечно, ему не дано было предвидеть, что две теоретически рассматривавшиеся при его жизни идеи через несколько десятилетий будут доведены в государственной практике до чудовищных по своей абсурдной бесчеловечности масштабов: фашистская идеология и практика нацизма, жертвами которых стали миллионы евреев и неевреев, и выношенная им идея социальной справедливости, которую пытались осуществить в СССР и ряде азиатских стран, где во имя высоких целей массово уничтожалось собственное население, «отчуждение человека», столь им порицаемое, достигло небывалой ранее степени.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 417)