Недельная глава «Ваикра». Что мы приносим в жертву?
Законы о жертвоприношениях: им уделено главное место в первых главах книги Ваикра — в числе тех законов Торы, которые труднее всего связать с днем сегодняшним. С разрушения Храма, когда системе жертвоприношений пришел конец, миновало без малого 2 тыс. лет. Но еврейские мыслители, особенно люди мистического склада, стремились постичь глубинный смысл жертвоприношений и то, что они говорят о взаимоотношениях человечества с Б‑гом. Таким образом мудрецы смогли уберечь дух жертвоприношений, даже если совершать их физически стало еще более невозможно.
Одно из самых простых, но и самых глубоких высказываний в этом ряду — слова первого Ребе Хабада Шнеура‑Залмана из Ляд, который подметил странную грамматическую особенность во второй строке нашей недельной главы:
«Обратись к сынам Израиля и скажи им: когда один из вас приносит жертву Г‑споду, жертва должна быть взята из крупного рогатого скота, овец или коз» (Ваикра, 1:2).
Точнее, так выглядел бы стих, будь он выстроен согласно нормам грамматики. Однако на иврите порядок слов в этом предложении — странный и неожиданный. Мы ожидаем, что прочтем слова «адам микем ки якрив» — «когда один из вас приносит жертву». Но в тексте написано «адам ки якрив микем»: «когда один приносит жертву из вас». Суть жертвоприношения, говорит рабби Шнеур‑Залман, в том, что мы приносим в жертву самих себя. Мы приносим Б‑гу свои способности, свою энергию, свои мысли и чувства. Физическая форма жертвоприношения — животное, приносимое в жертву на алтаре, — всего лишь внешнее проявление внутреннего движения души. Подлинное жертвоприношение — «микем», «из вас». Мы отдаем Б‑гу часть себя .
Что именно мы отдаем Б‑гу, когда приносим жертву? Еврейские мистики, в том числе рабби Шнеур‑Залман, говорили о двух душах, имеющихся у каждого из нас: животной (нефеш а‑беамит) и Б‑жественной душе. С одной стороны, мы существа из плоти и крови. Мы — часть природы. У нас есть физиологические потребности — в пище, воде, в укрытии от стихий. Как говорит об этом Коэлет: «Ибо участь сынов человеческих и участь скотины — одна и та же участь: как тем умирать, так умирать и этим; и дыханье одно у всех, и нет превосходства человека над скотом, ибо все — суета» (Коэлет, 3:19).
Но мы нечто большее, чем животные. В нас живет тяга к бессмертному. Мы способны мыслить, говорить и общаться. Мы способны достучаться до сердец других благодаря тому, что говорим и слушаем. Мы — единственная во Вселенной известная нам форма жизни, способная вопрошать: «Почему?» Мы способны формулировать идеи и руководствоваться высокими идеалами. Нами движут не только биологические порывы. На эту тему есть восторженный гимн — Теилим, 8:
«Когда я гляжу на Твои небеса,
творение перстов Твоих,
на месяц и звезды,
которые Ты утвердил,
[то думаю]: что есть человек, чтобы Ты помнил о нем?
Что — сын человеческий, чтобы Тебе заботиться о нем?
Ведь немногим умалил Ты его по сравнению с ангелами,
увенчав почетом и славой!
Отчего поставил его владыкою над делами рук Твоих;
все положил к ногам его…» (Теилим, 8:4–7).
В физическом плане мы — почти ничто; в духовном плане нас овевают крылья вечности. В нас есть Б‑жественная душа.
Исходя из этого, ясен характер жертвоприношения в понимании психологии. То, что мы приносим в жертву Б‑гу, — (не просто животное, но и) нефеш а‑беамит, животная душа внутри нас.
Как это устроено? Намек, подводящий нас к разгадке, — то, что в стихе упомянуты три категории животных: «беэма» (животное), «бакар» (крупный рогатый скот) и «цон» (стадо, в том числе стадо овец). Каждая категория символизирует конкретную грань человеческой личности, подобную свойствам животных.
«Беэма» символизирует животный инстинкт как таковой. Этим словом обозначают одомашненных животных. Оно не ассоциируется с неистовыми инстинктами хищника, а рисует образ несколько более кроткого существа. Животные проводят время в поисках корма. Их жизнь подчинена требованиям борьбы за выживание. Принести в жертву животное, существующее в нас, означает, что нами движет нечто более высокое, чем усилия просто выжить.
Когда Витгенштейна спросили, в чем задача философии, он ответил: «Указать мухе выход из бутылки» . Муха, залетевшая в бутылку, мечется в поисках выхода, но лишь бьется головой о стекло. Единственное, чего муха не догадывается сделать, — посмотреть вверх. Живущая в нас Б‑жественная душа — вот сила, побуждающая нас смотреть вверх — на то, что выше физического мира, выше борьбы за выживание, — смотреть в поисках смысла, предназначения, цели.
Ивритское слово «бакар» — «крупный рогатый скот» — напоминает нам слово «бокер» — «рассвет», буквально означающее «прорваться»: ведь на рассвете первые лучи солнца прорываются сквозь ночной мрак. Cтада быков и коров, охваченные паникой, прорываются сквозь заграждения. Если не сдерживать их заборами, быки и коровы ни в коей мере не уважают границ. Принести в жертву «бакар» — значит научиться видеть и уважать границы: между священным и мирским, чистым и нечистым, дозволенным и запретным. Мысленные границы дозволенного порой бывают прочнее крепостных стен.
И наконец, «цон» — «стада» — символизирует стадный инстинкт, сильную тягу устремиться в том или ином направлении, подражая другим . Великие деятели иудаизма — Авраам, Моше, пророки — выделялись именно способностью держаться поодаль от стада: отличаться от других, бросать вызов идолам своей эпохи, не капитулировать перед сиюминутной интеллектуальной модой. В итоге таков смысл священного в иудаизме. «Кадош», священное, — нечто, выделяющееся из общего ряда, отличное от других, отдельное, особенное. Евреи, стало быть, единственное в истории меньшинство, которое неуклонно отказывалось ассимилироваться в духе доминирующей культуры и обратиться в доминирующую веру.
Существительное «корбан» («жертвоприношение») и глагол «ле‑акрив» («приносить что‑то в жертву») означают, строго говоря, «нечто, поднесенное близко к чему‑либо» и «подносить близко к чему‑либо». Ключевой элемент — не столько в том, что мы что‑то отдаем (такой смысл обычно вкладывают в понятие «жертвоприношение»), сколько то, что мы что‑то подносим близко к Б‑гу. «Ле‑акрив» значит принести существующее в нас животное начало туда, где оно преобразилось бы под воздействием Б‑жественного огня, который раньше пылал на алтаре и до сих пор пылает в сердцевине молитвы, если мы искренне жаждем стать ближе к Б‑гу.
По иронии судьбы эта древняя концепция вдруг стала современной. Дарвинизм, расшифровка генома человека и научный материализм (представление, согласно которому нет ничего, кроме материального мира) привели к широко распространившемуся выводу, что мы — животные, не больше и не меньше. У нас 98% общих генов с приматами. Мы, по определению Десмонда Морриса, «голые обезьяны» .
Согласно таким воззрениям, хомо сапиенс существует исключительно по воле случая. Мы — результат произвольной серии генетических мутаций и просто оказались лучше приспособлены для выживания, чем другие биологические виды. Нефеш а‑беамит — животная душа — все, что есть на свете.
Опровержение этой концепции — одной из самых схематичных, какие вообще находили сторонников среди мыслящих людей, — заключено уже в мистической трактовке самого акта жертвоприношения. Мы можем перенаправить свои животные инстинкты на что‑то другое. Мы можем возвыситься над борьбой за выживание. Мы способны уважать границы. Мы можем вырваться из своей среды обитания. Как сформулировал гарвардский нейробиолог Стивен Пинкер: «Природа не диктует, с чем нам мириться и как нам жить» — и добавил: «а если моим генам это не по вкусу, пусть проваливают ко всем чертям собачьим» . Или, как величественно сказала героиня Кэтрин Хепберн герою Хамфри Богарта в фильме «Африканская королева»: «Мистер Оллнат, мы для того и созданы, чтобы возвыситься над природой».
Мы можем преобразить беэма, бакар и цон. Ни одно животное не способно само себя преобразить, а мы способны. Поэзия, музыка, любовь, восторг — все это бесполезно для выживания, но находит отзвук в заветных глубинах нашего чувства бытия и говорит нам, что мы не просто животные, не скопления эгоистичных генов. Когда мы подносим близко к Б‑гу свои животные черты, мы создаем условия для того, чтобы материальное наполнилось духовностью и мы стали качественно иными: уже не рабами природы, но слугами живого Б‑га.