Как погиб Ицик Виттенберг, герой Виленского гетто?
Материал любезно предоставлен Tablet
Восьмого июля 1943 года обершарфюрер СС Бруно Киттель приехал в Виленское гетто и вызвал Якоба Генса, начальника еврейской полиции и фактически главу гетто. Киттель — а он в ближайшие месяцы будет наблюдать за ликвидацией гетто — потребовал немедленно выдать Ицика Виттенберга, коммуниста и командира подпольной Фарейниктер партизанэр организацие (ФПО, Объединенной партизанской организации), созданной в гетто с целью вооруженного сопротивления нацистам. Что Киттелю было известно на тот момент о Виттенберге, можно лишь догадываться, но и коммунистов, и партизан немцы считали преступниками, заслуживающими смертной казни; связь Виттенберга с любой из этих организаций вызывала у гестаповцев желание его допросить.
Но Виттенберга вовремя предупредили — возможно, по подпольным партийным каналам, — и он успел скрыться. Зеня Беркон, член ФПО, рассказывала, что Виттенберг прятался в их с матерью небольшой квартире, маскируясь, он наклеивал усы, надевал темные очки и резиновый плащ. А Киттелю, как рассказывают, тогда доложили, что Виттенберга нет в живых.
Киттель с досады арестовал члена еврейской полиции гетто Аурбаха. Аурбах тоже был членом ФПО (об этом Киттелю почти наверняка не было известно), но на другой день он вернулся в гетто, на нем не было следов пыток, и он утверждал, что ничего такого, что могло бы повредить товарищам, не сказал. Почему Киттель арестовал, а затем отпустил Аурбаха, так никто и не объяснил: возможно, это было сделано специально, чтобы выманить Виттенберга — показать ему, а также руководству гетто, что Виттенберга хотят лишь допросить, после чего отпустят целым и невредимым.
После визита Киттеля руководство ФПО удвоило бдительность. Реакция нацистов на реальные или даже предполагаемые подпольные организации — особенно после восстания в Варшавском гетто, случившегося в том же году чуть ранее , — была беспощадной: они стирали с земли целые деревни, а жителей вырезали всех до одного. ФПО до той поры удавалось действовать почти незаметно. Ее члены воздерживались от открытого вооруженного сопротивления ради тайных операций, в их непосредственные задачи входила организация саботажа, налаживание каналов связи для тайной переправки людей и оружия: даже в самом гетто лишь немногие знали о существовании подполья. Но если бы немцы каким‑то образом узнали о ФПО и ее деятельности, близкий конец гетто был бы предрешен; и если бы это случилось, то члены ФПО, которая с момента ее создания в январе 1942 года приняла решение восстать только в том случае, если ликвидация гетто будет неизбежной, — подняли бы восстание. Они не допустят, как говорилось в воззвании подпольщиков, чтобы их вели «как овец на бойню» .
Но в ближайшие семь дней обстановка оставалась спокойной: больше никаких требований или арестов, никаких признаков немецкой мобилизации, о Виттенберге больше никто не осведомлялся — ни еврейское руководство, ни немецкие власти; казалось, о нем забыли. Кроме того, по агентурным каналам дошла ободряющая новость: якобы Виттенберга опознал литовский коммунист Козловский — того арестовали, пытали в гестапо. А это означало, что Киттелю требовался Виттенберг не потому, что руководил ФПО, которая вплоть до того времени оставалась в глубоком подполье, а потому, что был коммунистом. Жизнь в гетто вернулась в обычное русло.
Неделю спустя, 15 июля 1943 года, глава гетто Якоб Генс пригласил на встречу вожаков ФПО — Виттенберга, Абу Ковнера, Абрашу Хвойника и Хеню Боровску — встреча состоялась в кабинете Генса в здании юденрата, откуда осуществлялось руководство гетто. В подобной встрече не было ничего необычного или подозрительного: несмотря на временные разногласия, между Генсом и ФПО поддерживали, хоть и тайно, но довольно тесный контакт — Генс прямо не помогал ФПО, он делал это более осторожно, закрывая глаза на их «нелегальную» деятельность, — а кроме того, Генс часто назначал неофициальные ночные встречи у себя в кабинете или на квартире.
По словам Ковнера, он и другие вожаки ФПО полагали, что это будет дежурная встреча, — что бы там Генс ни хотел обсудить, к Виттенбергу это отношения не имело. Если бы они считали иначе, сказал Ковнер, они бы не пошли — или, по крайней мере, Виттенберг не пошел бы. Но другой член ФПО, Абраша Кризовский, товарищ Виттенберга и тоже, как и он, коммунист, утверждал, что именно Виттенберг назначил встречу — Кризовский говорил, что Виттенберг хотел пообщаться с Генсом, разрядить обстановку. Из‑за того что некоторые члены ФПО одновременно входили и в другие организации, не имевшие общих каналов связи, — например, Виттенберг и Кризовский были членами двух подпольных организаций: и ФПО, и Компартии, — возможно, Ковнер просто не знал, что инициатором встречи был Виттенберг.
По неизвестной нам причине Генс отложил встречу раз, потом еще раз. Когда все пятеро собрались в кабинете Генса, было около полуночи.
Казалось, все идет нормально; по словам присутствовавших, атмосфера была как на дружеских сборищах. По словам Ковнера, Генс налил всем спиртного, произносили тосты, «лехаимы». Но через какое‑то время, вероятно минут через 20 после прибытия вожаков ФПО, в комнату вошли немецкие (по некоторым свидетельствам, литовские) солдаты. (Есть также свидетельства, что с военными был Залек Десслер, помощник Генса; его в гетто, пожалуй, и ненавидели больше всех, и не доверяли ему тоже больше, чем кому бы то ни было.) Вот какие показания дал Ковнер на суде над Эйхманом, говоря об аресте Виттенберга:
Боковая дверь в кабинете Генса распахнулась, и вошли эсэсовцы, нацелив на нас автоматы. Они велели нам встать и спросили: «Кто из вас Виттенберг?» Никто не ответил. Тогда Генс указал на Виттенберга: «Вот Виттенберг». На него надели наручники и вывели под дулами автоматов.
Остальные трое вожаков ФПО остались в кабинете вместе с Генсом, который, как теперь ясно, и подстроил арест Виттенберга. Далее произошло вот что, по свидетельству Ковнера: «Мы сказали Генсу: “Подлый предатель. Погоди, мы еще встретимся”. Генс ответил: “Я тут ни при чем. Кого‑то из ваших поймали гестаповцы, он назвал фамилию Виттенберг, я вынужден был его им передать; иначе за него заплатили бы своей жизнью другие”». По словам Кризовского, который там лично не присутствовал, Хеня Боровская плюнула Генсу в лицо. (Однако Боровская в своих воспоминаниях, довольно подробных, не упоминает об этом.)
Немецкие /литовские конвойные вывели Виттенберга из кабинета Генса во двор юденрата и направились было к воротам гетто, до которых оставалось метров двести. Но их сразу же заметили партизаны, выставленные вести наблюдение у здания юденрата. (Здесь свидетельства очевидцев расходятся, то есть непонятно, всегда ли такие меры предпринимались при встречах с Генсом, то есть всегда ли выставляли наблюдателей «для подстраховки», или они были вызваны длительными разногласиями между Генсом и ФПО. А некоторые члены ФПО уверяли, что среди партизан частичная мобилизация уже была проведена, поскольку кто‑то видел, как Залек Десслер покинул гетто, а потом вернулся с немецкими /литовскими солдатами.)
ФПО напали на конвоиров и освободили Виттенберга. Иосиф Хармец утверждает, что он и еще двое партизан «бросились на полицейских, сняли с Виттенберга наручники» и что освободили его «очень быстро». По словам Хармеца, «обошлось почти без шума». Рахель Корзак, тоже партизанка из ФПО, рисует в своих мемуарах более захватывающую сцену:
Шум во дворе усилился. Бежали полицейские с фонарями в руках. В этот момент я забыла обо всем, кинулась к воротам, оттолкнула сторожа и выбежала на улицу. За мной — топот и стрельба. Я помчалась к Рудницки, 7 и кричала: «Товарищи! Нашего командира схватили! Все к воротам! Освободим его». Во дворе открылись окна. Люди спросонья высовывались [из окон], спрашивали, что происходит. Но отвечать было некому. Все побежали на другую сторону улицы с криком: «Мы своего командира не отдадим!»
Ицик слышал крики. И понял, что пора действовать. Он вырвался из рук захватчиков и побежал на голоса. Гестаповцы — за ним. Но неожиданно [партизаны] преградили им путь, напали на них, принялись колотить. В темноте мы едва могли разглядеть наших товарищей, боровшихся с охранниками. А потом уже ничего не было видно — только огромная бегущая толпа, и впереди — Ицик, освобожденный.
Среди других рассказов есть более и менее драматичные, более и менее эмоциональные. Так или иначе, в ночь на 16 июля 1943 года Ицик Виттенберг, командир ФПО и член коммунистического подполья, сбежал от гестаповцев, и, соответственно, от Генса и администрации еврейского гетто.
Меньше чем через час после того, как Виттенберга освободили, Генс велел всем обитателям гетто собраться во дворе юденрата — фактически главной площади гетто. Раньше таких собраний не проводили, в народе началась паника. Пошли слухи, что будет акцион (чистка) или вообще ликвидация гетто. Все это происходило примерно в час ночи.
Генс обратился к собравшимся с балкона здания юденрата. Он объявил, что гестаповцы опознали Ицика Виттенберга как коммуниста‑подпольщика и требуют его немедленной выдачи. Если же — далее Генс передал предупреждение гестапо — Виттенберга не доставят живьем в течение часа, гетто будет уничтожено. Видный историк Марк Дворжецкий , переживший Холокост, так передает слова Генса:
В городе арестовали польского коммуниста Козловского. Тот на допросе признался, что поддерживал контакт с неким Виттенбергом, который устроил в гетто подпольную типографию, где печатают листовки для местных коммунистов. Гестапо требует выдать Виттенберга. Они предъявили полиции гетто ультиматум: доставить им Виттенберга в течение часа, если же нет — в гетто войдут немецкие танки и будут стрелять по домам… Что же нам делать? Принести всех жителей гетто в жертву ради одного человека или пожертвовать одним ради спасения всех?
Но говорил ли Генс правду? Действительно ли гестапо так ставило вопрос? Не преувеличивал ли Генс, не сочинял ли? Правда ли, что немцы грозили уничтожить гетто? Нам этого уже не узнать. Никаких письменных приказов, которые могли бы это подтвердить, в архивах не сохранилось. В ту ночь ничто не указывало, что немцы стягивают силы; в ту ночь никто из немцев даже не делал попыток вернуться в гетто.
Однако сама постановка этого вопроса — передал ли Генс требования немцев дословно или приблизительно, а может, вообще все выдумал — неуместна, поскольку Генс произносил свою речь не для того, чтобы проинформировать жителей гетто, а чтобы повлиять на них, манипулировать ими. Независимо от того, имела ли место угроза уничтожения гетто или нет, Генс в первую очередь преследовал тактические цели: он убеждал обитателей гетто, что жизнь всех теперь зависит от одного человека, если он сдастся — их не тронут.
Толпа, что неудивительно, завелась. В какой‑то степени Генс этому поспособствовал, пригласив штаркеров — полукриминальных громил, которых юденрат нанимал в крайних случаях. Люди, взбаламученные Генсом, подначиваемые штаркерами, хватали кто камень, кто палку, а еврейская полиция не только не вмешивалась, но даже поддерживала их. Рассказывают, что полицейские‑евреи раздавали народу револьверы. Скандируя: «Один или двадцать тысяч», толпа принялась прочесывать гетто в поисках Виттенберга. Дворжецкий пишет, что помогал прятать жену и ребенка Виттенберга — опасаясь ареста, они скрылись в «мелине» (тайном убежище). Снаружи полицейские кричали:
Евреи, кто внутри, в «мелинах», слушайте! Помогите поймать Виттенберга. Спасите гетто! Виттенберг переоделся женщиной. На нем черное платье и платок. Ищите в домах, в «мелинах»: может, он среди вас? Евреи, спасайте свою жизнь!
Но Виттенберг забаррикадировался на одной из явочных квартир ФПО (о том, где именно, идут споры), и толпа доведенных до отчаяния людей в панике собралась возле узкого деревянного строения — штаба ФПО. Они требовали, чтобы Виттенберг немедленно сдался, иначе они возьмут здание штурмом. Но вооруженным партизанам был отдан приказ никого не впускать.
Вожаки ФПО безуспешно пытались утихомирить толпу. Ковнер отпечатал листовку, призывавшую евреев восстать перед угрозой неминуемого уничтожения, «поскольку, — говорилось в воззвании, — арест Виттенберга лишь повод для последующей ликвидации гетто». (Листовку распространить не удалось, и после войны Ковнер признавал, что содержащиеся в ней утверждения были безосновательными, так как он не располагал сведениями о готовящейся акцион.) Подавляющее большинство жителей гетто, как убедились партизаны, было против них.
Толпа негодовала: назначенный срок выдачи Виттенберга — а многие в гетто верили, что от этого зависит их жизнь, — прошел, а Виттенберга еще не нашли и не уговорили или не заставили сдаться.
Противостояние переросло в открытое насилие. Некто по фамилии Шапира — выжившие члены ФПО назвали его провокатором — начал стрелять; кое‑кто свидетельствует, что партизаны вели ответный огонь. Одного партизана ударили по голове топором. (Во время интервью для документального фильма «Партизаны Вильны» он наклоняется и показывает шрам — рваную линию от темени до лба.)
Как минимум восемь партизан были арестованы и посажены в тюрьму. Один полицейский получил пулевое ранение. Витка Кемпнер вспоминает, как матери гневно кричали в лицо ее товарищам: «Как ты смеешь приносить нас в жертву? И ради такой малости? Ведь есть надежда, что нас оставят в живых». В стихотворении Абы Ковнера «Сегодня шестнадцатое июля» есть такие строки: «В безрассветную ночь / шестнадцатого июля / жалкая толпа готова / сожрать тебя живьем». Гетто оказалось на грани гражданской войны. Генс посылал к ФПО одну делегацию за другой — сначала полицейских в мундирах, затем вожаков гетто, которым больше всего доверял, — чтобы договориться о выдаче Виттенберга.
По словам Абы Ковнера, а он утверждал, что вел эти переговоры от лица ФПО, посланникам Генса удалось убедить партизан в следующем. Первое: немцы знают только о Виттенберге, то есть они установили только, что он коммунист, а не руководитель ФПО, и о существовании ФПО не догадываются. Второе: угрозы акцион нет — то есть, если Виттенберг сдастся, в обозримом будущем гетто никто уничтожать не собирается. Также, по словам Ковнера, Генс обещал сделать все возможное, чтобы освободить Виттенберга, если тот выдержит пытки. Согласно другим источникам, Генс (а согласно другим, Десслер) ручался, что Виттенберга отпустят.
Переговоры Генса с ФПО продолжались, намеченный гестапо крайний срок неоднократно отодвигался — с 3.00 до 6.00, потом до 10.00. (И опять роль гестаповцев во всем этом недоказуема — их распоряжения, достоверно или нет, передавались Генсом/Десслером. Один из выживших рассказывает, что Десслер постоянно и все более настойчиво напоминал партизанам, что немцы стягивают танки, что почти наверняка было неправдой.)
Выбор, который партизанам предстояло сделать, — выдать своего вожака или поставить под удар все гетто — во многом отражал главную нравственную дилемму, стоявшую перед Генсом как руководителем гетто, а именно: должен ли он пожертвовать несколькими людьми, чтобы спасти многих? Генс всегда недвусмысленно говорил, что его задача как руководителя гетто — выживание его народа, то есть он должен по возможности предотвращать массовое уничтожение, даже если для этого придется кем‑то пожертвовать. Имеет ли он моральное право, а может, даже обязан отправить на смерть нескольких, чтобы спасти многих — вот из чего исходил Генс в своем решении.
Подобная моральная дилемма — выбор, сделанный членами ФПО, был аналогичен тому, к которому самого Генса и юденрат постоянно подталкивали с момента создания гетто, — тема довольно частая в литературе о Виленском гетто. В «Царе Иудейском» Лесли Эпстайна , полусатирическом романе о воображаемом гетто, Отряд Эдмунда Триллинга (подразумевается ФПО) должен решить, принести ли в жертву Липского (подразумевается Виттенберг). Все проголосовали за то, чтобы его выдать, и Липский заливается слезами:
Я не себя жалею. Я не боюсь умирать. Фьють — и еще одним евреем меньше! Мне жаль Триллинга и Зиппера и профессора Зигмунта, потому что они отдали жизнь. А ради чего? Чтобы мы поступили так же, как их заклятый враг, юденрат! Сдавая одного, мы спасем многих!.. Видно, есть что‑то такое в истории, что заставляет всех поступать одинаково!
Вожаки ФПО решили, что Виттенберг должен сдаться немцам. Как именно пришли к этому решению, кто его проталкивал и сразу ли с ним согласилась верхушка ФПО, точно неизвестно. Одни говорят, что сначала решение приняли члены коммунистического подполья, а уже потом, соответственно, и ФПО. Другие утверждают, что обе организации — коммунистическое подполье и ФПО — независимо друг от друга приняли такое решение. Также неясно, проводились ли эти собрания в присутствии Виттенберга или его проинформировали позже. Как бы то ни было, в конечном счете ФПО и коммунистическое подполье, не говоря уже о Генсе, юденрате и большей части населения гетто, сочли, что Виттенберг должен сдаться.
А Виттенберг отказался. Он, все еще в женском платье и платке, с корзинкой в руках, ушел с собрания и скрылся. Жители гетто вскоре схватили его, но он опять бежал — по утверждениям некоторых, он несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера — и направился в один из опорных пунктов ФПО, чтобы встретиться с руководством ФПО и обсудить свою участь.
Поначалу Виттенберг был непреклонен: он утверждал, что в истории еще не было случая, чтобы бойцы Сопротивления выдавали своего командира, и если его выдадут, это нанесет серьезный урон делу ФПО. По словам Ковнера, Виттенберг «не хотел, чтобы ФПО вошла в историю как несерьезная организация». Виттенберг вызвался покончить жизнь самоубийством, но это предложение отклонили, поскольку гестапо настаивало (или Генс уверял, что гестапо настаивает), что Виттенберг им нужен живьем. Идею скрыться в лесах отклонили по той же причине. Кто‑то из вожаков ФПО предложил, чтобы весь штаб покончил жизнь самоубийством, от этой идеи, согласно некоторым свидетельствам, отказался уже сам Виттенберг, сочтя, что это нанесет серьезный урон организации.
Потом Виттенберг предложил партизанам поднять восстание: совершить наконец то, к чему они готовились и готовили других с первых месяцев существования гетто. Но головка ФПО его не поддержала. Они ведь договорились, что прибегнут к вооруженной борьбе лишь в том случае, если гетто будет угрожать полное уничтожение, и что еще более важно: жители гетто их не поддерживают, и, прежде чем воевать с немцами, им сначала придется воевать с евреями.
Но Виттенберг все еще оставался их командиром; поднимать или не поднимать восстание — это в конце концов должен был решить сам Виттенберг. По словам Ковнера, он сказал тогда Виттенбергу: «Только прикажи, все уже готово, люди только ждут сигнала. Прикажи, и мы пойдем в бой». Виттенберг такого приказа не отдал.
В конце концов Виттенберг сдался: он сам выйдет к гестаповцам. (Зеня Беркан, партизанка из ФПО, утверждала, что Виттенберга сдали против его воли, но позже признала, что не присутствовала на том собрании.) Согласно многочисленным воспоминаниям, Виттенберг, прежде чем выйти, встал и вручил Ковнеру свой револьвер.
Утром 16 июля 1943 года Ицик Виттенберг, по своей воле или вынужденно — а может, и по той и по другой причине, — встретился с Генсом возле здания юденрата, где уже поджидала машина. Его увезли в штаб‑квартиру гестапо, в паре километров от гетто, и на следующий день он был мертв. Нисан Резник, один из членов ФПО, так заканчивает свой рассказ о тех событиях: «Ицик сказал: “Если вы считаете, что так надо, я к ним пойду”. И пошел».
История Ицика Виттенберга — преданного, возможно даже не единожды, вожака Виленского подполья — стала легендой; ее рассказывали и пересказывали множество раз и на разные лады. О Виттенберге написано как минимум двенадцать пьес, из них самая известная — «Адам» Иешуа Соболя , десятки песен и стихов. Буквально в каждой книге на смежную тему — о гетто ли, о партизанах ли, о еврейском Сопротивлении, так же как и в рассказах о Холокосте более общего плана, — можно найти несколько строк, посвященных Виттенбергу и трагическим событиям ночи 16 июля 1943 года. В мемуарах выживших узников Виленского гетто обычно даже те, кто непосредственно не общался с Виттенбергом и не имел дела ни с ФПО, ни с Генсом, уделяют Виттенбергу куда больше внимания, чем остальным участникам тех событий (кроме разве что Генса). Виттенберга превозносили и жалели, увековечивали и мифологизировали; он стал героем, жертвой, символом; его история призвана была показать, как гнусно поступил Генс, в каком безвыходном положении находилась ФПО и как недальновидны/наивны были жители гетто, как жестоко обмануты были их ожидания. Нетрудно догадаться, что так привлекает в истории с Виттенбергом поэтов, а также исследователей. История эта захватывающая, многосложная, запутанная; в ней есть всё: сопротивление, власть, предательство, партизаны, политика, махинации, переговоры, толпы, манипуляция, насилие — как предполагаемое, так и реальное.
Но в этом нарративе есть зияющий пробел: мы не знаем самой, вероятно, важной части этой истории, а именно: как она кончается. Сейчас нельзя сказать со всей определенностью, как — от чьих рук, каким именно образом — Виттенберг погиб. На основании рассказов очевидцев — а это более двух десятков показаний, воспоминаний, дневников, записок и интервью тех, кто утверждал, что знает, как погиб Виттенберг, — можно выделить три возможных варианта развития событий.
Первый вариант — за неимением лучшего — Виттенберг погиб так, как и должен был, по идее, умереть еврей‑коммунист в застенках гестапо: то есть его допрашивали, пытали, искалечили и в конце концов убили. В архивах КГБ в Литве есть записи послевоенного допроса некоего Гинзбурга — он работал истопником в штаб‑квартире гестапо, и, по его словам, именно он сообщил ФПО, что Виттенберга убили и распилили на куски; в том же самом документе приводится подробный рассказ еще одного еврея, работавшего в здании гестапо, — М. Камермахера. Авром Суцкевер писал в своих воспоминаниях: «Тело Виттенберга лежало в коридоре здания гестапо. Волосы спалены, глаза выколоты, переломанные руки связаны сзади». В восстановленной версии «Черной книги» Суцкевер даже называет агента гестапо, который пытал Виттенберга: Макс Гросс.
Второй вариант развития событий: Виттенберга убили Генс и/или Десслер, опасаясь, что тот сообщит немцам какую‑то компрометирующую информацию. Способ убийства? Согласно этой версии, Генс и/или Десслер, перед тем как доставить Виттенберга в гестапо, подмешали ему в питье цианид замедленного действия; таким образом, Виттенберг умер в застенке, но избежал пыток. Сошлюсь на воспоминания члена ФПО Рохл Корчак:
Днем мы услышали странную новость: душа Виттенберга отлетела еще до допроса. Он умер утром. Когда его вынесли из застенков, тело его уже посинело. Причина его гибели стала для нас большой загадкой. Нам ведь не удалось тайком подсунуть ему капсулу с цианидом! Через много дней наши подозрения подтвердились: оказывается, Генс и Десслер отравили Виттенберга, перед тем как он покинул гетто, поскольку опасались, что своими признаниями он может им навредить.
И третий вариант, который многие поддерживают: Виттенберг покончил с собой, добровольно проглотив цианид, который дали ему Генс и/или Десслер. У этого варианта в свою очередь две версии: (1) Виттенберг принял яд замедленного действия еще в гетто и умер несколько часов спустя, уже после того, как его передали гестаповцам; и (2) у Виттенберга была при себе капсула с «обычным» цианидом, не замедленного действия — кто‑то вспоминал, что он прятал капсулу в ухе, — и он проглотил ее уже в гестапо, после чего умер почти мгновенно. Так или иначе, Виттенберг умирает за пределами гетто и еще до пыток; главное отличие между этими версиями — какой яд был в капсуле: замедленного действия или обычный. Большинство рассказчиков, похоже, согласны с тем, что яд был замедленного действия. Возможно, самое любопытное свидетельство мы находим у Брайны Ас, бывшей узницы гетто: она утверждает, что, хотя у Виттенберга был при себе яд, он по какой‑то причине решил к нему не прибегать. По словам Ас, тело Виттенберга обнаружили на полу в гестапо «со следами ужасных пыток».
Эту третью версию развивает Ицхак Арад в книге «Гетто в огне» — самом авторитетном и часто цитируемом историческом очерке о Виленском гетто. Арад пишет: «[Виттенберг] отравился цианистым калием, принесенным из гетто. Яд дал ему с собой Генс при последней встрече, перед тем как тот сдался». Арад продолжает:
Виттенберг решил покончить с собой, когда понял, что немцы живым его не отпустят, и опасаясь, что не выдержит пыток и выдаст имена подпольщиков. До момента самоубийства он не выдал никакой информации немецкой полиции безопасности, поэтому после его задержания никого из его товарищей‑подпольщиков ни в гетто, ни за его пределами не арестовали.
(Несмотря на явные противоречия, все эти версии довольно категоричны; на самом деле я видел только одно свидетельство, а именно Нюси Длуги, еще одного выжившего члена ФПО, дающее основание для сомнений: «На следующее утро нам сообщили, что Виттенберг мертв. Что именно произошло в гестапо, неизвестно — то ли его запытали до смерти, то ли он сразу умер. Говорят, что Десслер или Генс его отравили, пока он еще был в гетто, или у него был с собой яд. Но, насколько я знаю, у него яда при себе не было».)
Иногда по прошествии некоторого времени исторический спор удается разрешить; могут всплыть свидетельства, подтверждающие правоту той или иной версии (или, как чаще бывает, неправоту), и мы имеем возможность все взвесить, что‑то отмести и исправить историю, очистив ее от домыслов. Споры о гибели Виттенберга не дают нам такой возможности: до сих пор ни одну из этих трех версий не удалось ни опровергнуть, ни подтвердить.
Убедительных доказательств той или иной версии нет; все имеющиеся свидетельства основаны на предположениях.
Не сохранилось ни одного письменного свидетельства немцев о смерти Виттенберга. Нет никаких достоверных показаний очевидцев, которые видели бы тело Виттенберга, со следами пыток или без, если не считать материалов КГБ, а на них, как мы знаем, полагаться нельзя. У нас нет никаких свидетельств — ни из вторых рук, ни из третьих — о том, что Генс и/или Десслер признались в отравлении Виттенберга или в том, что передали ему яд. (Ни Генс, ни Десслер не дожили до конца войны.) И никто из членов ФПО — а многие из них, как Аба Ковнер, были достаточно хорошо осведомлены об этих событиях — никогда не утверждал, что дал Виттенбергу яд. (Многие члены ФПО в своих воспоминаниях и интервью говорили, что хотели дать Виттенбергу яд, а некоторые, по их словам, пытались это сделать. Но прояснить это так и не удалось.)
В 1983 году Аба Ковнер писал профессору Давиду Роскису : «Версия Арада похожа на правду <…> согласно всем свидетельствам, которые нам удалось собрать на тот момент, агенты гестапо не пытали Виттенберга — не успели».
Но что это за свидетельства, на которые ссылается Ковнер, до сих пор неясно. А Ковнер, высказывавшийся о деле Виттенберга в своих заметках и интервью как минимум раз пять, последовательностью не отличался. В одном интервью он утверждал, что Виттенберга пытали, что изувеченное тело Виттенберга — со сломанными руками и выбитыми глазами — обнаружили на следующее утро после его ареста.
Во многих исторических трудах о Холокосте, таких как «Война против евреев» Люси Давидович и «Юденрат» Исайи Трунка , этой темы касаются очень осторожно, обходясь туманными выражениями или общими фразами. Там пишут, что Виттенберга доставили в здание гестапо, «где он погиб», или «был найден мертвым», или — тоже не уточняется, от чего, — скончался.
Возможно, вы подумаете: лишь дотошным историкам важно знать, отчего умер Виттенберг — от цианида или под пытками, убили его гестаповцы или он ушел из жизни до того, как они до него добрались, — какое это имеет значение? Так или иначе, он погиб трагически.
Однако подробности смерти Виттенберга (каким видели его тело, как именно он скончался — сам или от рук палачей) образуют нарратив о его смерти (герой/жертва/предатель/жертва предательства), который, в свою очередь, придает тот или иной смысл его гибели. Противоречивые «версии» последних часов Виттенберга — скорее, не альтернативные истории смерти Виттенберга, а конкурирующие нарративы и нравственные модели. Смерть от цианида наступает относительно быстро и без мучений; Виттенберг, умерший подобным образом, избежал пыток, издевательств, надругательств, унижений; он сорвал планы гестапо и остался тверд до последней минуты; он умер, не сказав врагу ни слова, его не в чем упрекнуть. Виттенберг, умерший под пытками, — обезображенный труп: символ могущества гестапо. Два Виттенберга — это две попытки ответить на вопрос: символом чего является смерть — а следовательно, и сама фигура Виттенберга?
Советская историография собственно к истории имела мало отношения; трактовка событий прошлого должна была соответствовать советской идеологии, в противном случае событие стиралось из анналов истории. Виттенберг, погибший коммунист и партизан, посмертно стал советским героем, легендой — после войны одна из улиц в Старом городе Вильнюса была названа его именем. Его образ приукрасили, подретушировали и растиражировали в пропагандистской литературе, преподнося как выдающийся пример мужества советского человека.
В 1944 году, через несколько месяцев после освобождения Вильнюса Красной Армией, советские органы предприняли расследование с целью установить, кто же предал Виттенберга. Поскольку были живы свидетели тех событий, особенно партизаны, которые могли попасть под подозрение, поэт Авром Суцкевер скрыл от следствия 17 страниц дневниковых записей (дневник вел библиотекарь гетто Герман Крук, не доживший до конца войны), потому что, по словам Суцкевера, там затрагивалась «болезненная тема».
Дневник Крука (одного из немногих жителей гетто, кто, не будучи партизаном, поддерживал тесные отношения и с Генсом, и с вожаками ФПО) — один из тех редких материалов о Виленском гетто, которые были написаны во время войны, а не после, он и до сих пор считается наиболее ценным источником, дающим возможность лучше понять и исторические фигуры, и внутреннюю политику гетто. На этих 17 страницах, относящихся к периоду с 15 июля 1943 года по 27 сентября 1943 года, почти наверняка были подробности о смерти Виттенберга, которые многое могли бы прояснить. Но эти страницы так и не нашлись, и содержание их неизвестно. Что наводит на мысль о неявной советской цензуре.
В конце 1960‑х Маша Рольник, в четырнадцать лет попавшая в Виленское гетто, опубликовала свой дневник, озаглавив его «Я должна рассказать» . Публикация вызвала большой читательский интерес, «Я должна рассказать» — одно из немногих опубликованных в СССР свидетельств о Холокосте. Рольник стали называть литовской Анной Франк.
В дневнике Рольник упоминает, как нечто само собой разумеющееся, что Виттенберг отравился цианистым калием, и известный историк Виленского гетто Арад и некоторые другие ссылались на ее книгу как на первоисточник. Однако возникли вопросы по поводу авторитетности данной публикации. В июле 1943 года Маше Рольник было 14 лет, и едва ли у нее был доступ к информации, известной лишь узкому кругу посвященных — в лучшем случае на страницах дневника получили отражение ходившие в гетто слухи. Более того, дневник Рольник нельзя назвать аутентичным документом: тот дневник, который она вела, находясь в гетто, был утрачен, его так и не нашли. А то, что было опубликовано, — это попытка его повторить, что‑то вроде воспоминаний в дневниковой форме, написанных уже после войны.
Но даже если оставить это за скобками, у ряда историков есть основания считать, что местами дневник Рольник подвергся цензуре и/или был выправлен советскими властями, желавшими изобразить Виттенберга образцовым коммунистом, который умер как герой. Люси Давидович, выдающийся историк Холокоста, категорически отказывается считать дневник Рольник исторически достоверным документом: Давидович считает стопроцентной выдумкой, «чудовищной фальсификацией» реальных событий то, что Виттенберг умер от цианистого калия.
У Давидович своя версия происходившего в ту ночь, и она куда банальнее. Виттенберга, переодетого в женское платье, задержала еврейская полиция. Он сдался, не оказав сопротивления, и его сразу же доставили к зданию юденрата, где уже поджидал гестаповский автомобиль. Давидович продолжает:
Разумеется, [Виттенберга] убили гестаповцы, возможно, в тот же день. В дневнике Рольник приводится совсем уж надуманная версия событий, о драматическом ходе которых все гетто было наслышано и подлинную историю которых Рольник должна была знать.
Но при всей своей категоричности Давидович в данном случае преувеличивает: в 2014 году Рольник была жива и проживала в Санкт‑Петербурге, за последние сорок лет с ее ведома было подготовлено множество переизданий и переводов дневника, а значит, все случаи, где ее текст явно подвергся цензуре или был переписан, можно было исправить. Важнее другое: слух о том, что Виттенберг принял яд — имея на то основания или нет — пустила вовсе не советская власть: еще 16 июля 1943 года обитатели гетто называли причиной его смерти цианид. Зелиг Калманович, почтенный филолог и публичная личность (как известно, он последовательно защищал Генса и был против ФПО), писал в своем дневнике: «Не в силах вынести мучений того дня, [Виттенберг] принял яд и завещал жить всем живущим».
Тем не менее в своих претензиях Давидович права: смерть Виттенберга от яда — версия, которую распространяли и одобряли Советы. Советская власть могла переиначить или не переиначить дневник Рольник — подобное вмешательство происходило сплошь и рядом, — но, невзирая на это, ясно, что они учитывали историческое и политическое влияние истории Ицика Виттенберга и прямо или косвенно корректировали ее, о чем‑то недоговаривая, что‑то преувеличивая. Они стремились — и в какой‑то степени им это удалось — превратить сложный, неоднозначный сюжет о смерти Виттенберга в простую и прямолинейную поучительную историю о сопротивлении/победе коммунистов. Таким образом из Виттенберга сделали павшего героя‑коммуниста: он не просто еврей, не еврей‑партизан, не жертва Холокоста, а член коммунистического подполья, который пожертвовал своей жизнью, сражаясь с немецко‑фашистскими захватчиками.
Самый поразительный пример этого советского перекоса находим в повести, опубликованной в 1968 году в двух номерах «Советиш геймланд» — это был единственный в СССР журнал на идише, он выходил при правительственной поддержке. («Геймланд», кстати, в начале 1960‑х отверг рукопись Рольник: редакторы — или кто там отвечал за отбор произведений — сослались на переизбыток публикаций на военную тему.) История, занимающая примерно 100 страниц с иллюстрациями, вроде бы о Виленском гетто, но во всех смыслах она — о Виттенберге: гетто и его обитатели не более чем эффектный фон для повести о коммунисте‑герое, руководителе подполья.
Виттенберг в «Советиш геймланд» — красивый, суровый, всеми покинутый, одинокий, высоконравственный — больше всего напоминает героя комиксов. («На самом деле вам бы стать кинозвездой», — говорит другой герой Виттенбергу в пьесе Соболя «Адам».) Советизированный Виттенберг — герой в чистом виде; у него нет слабостей. Даже главная нравственная дилемма в случае Виттенберга — один или 20 тысяч — вывернута наизнанку: в реальной жизни те, от кого зависело принятие решений (ФПО, Генс), уговорили, а может, даже заставили Виттенберга сдаться, а в «Советиш геймланд» Виттенберг отчитывает партизанку за то, что та предложила тайно вывести его из гетто, ведь это, как он говорит, поставит под удар 20 тыс. людей.
Соня Мадейскер пришла к нему и сказала, что может тайно вывести его в леса. [Виттенберг ответил:] «Зачем это мне? Есть две цифры: 20 000 и один. Ты хочешь спасти одного. А как же 20 000? Возможно, немцы блефуют, но мы не знаем наверняка. Ты хочешь, чтобы уничтожили 20 000 евреев?»
Нагляднее всего эта тенденция — вернее даже, стремление — представить Виттенберга отважным и дерзким проявляется в том, как высокопарно описывается его уход из гетто. Повесть в «Советиш геймланд» заканчивается так:
Ицик Виттенберг в последний раз взглянул на ворота гетто и сдался гестаповцам. Утром у него уже было предчувствие, что придется уйти… Он хотел спасти 20 тысяч ценой вооруженной борьбы, победы. Сейчас пришло время спасти их ценой собственной жизни.
«Советиш геймланд» не исключение, в других, не советских версиях этот почти кинематографический, полный внутренней напряженности эпизод — одинокий герой молча и решительно идет к воротам — встречается так часто, что стал почти метафорой.
И хотя в действительности о подробностях спорят — неясно, шел ли Виттенберг один или с сопровождением, была ли на площади толпа или только случайные прохожие, — выход Виттенберга из гетто очень эмоционально описан чуть ли не в каждом рассказе‑воспоминании. «[Виттенберг] шел к воротам, — писал Авром Суцкевер, — словно входил в историю». Историк Дина Порат приводит некоторые яркие высказывания (они записаны) тех, кто находился в гетто в то время: «Он умер как мученик ради гетто», «жертва ради народа», «его назовут святым», «шел как царь», «как наши предки в минуту смерти». Поэт‑партизан Шмерке Качергинский о Виттенберге сложил песню:
И сказал тогда Ицик —
молнией пронзили нас
Его слова:
«Не хочу, чтобы вы за меня
Расплачивались своей жизнью…»
Гордо навстречу смерти
Идет командир.
А вот свидетельство Абы Ковнера — из его показаний на суде над Эйхманом:
Виттенберг отдал мне револьвер, назначил меня командиром и вышел на улицу. Мы, бойцы, с патронташами, никчемными ружьями, стояли в толпе. Он прошел по пустой улице до ворот гетто, чтобы сдаться гестапо.
Еще один образ Виттенберга, Виттенберга‑жертвы, вызывает не восхищение, а жалость. Свидетельства, согласно которым Виттенберг не умер от яда — заранее припасенный или переданный яд не спас Виттенберга от гестаповских пыток, — отличаются жестокой конкретикой: следы увечий, вывернутые руки, выбитые глаза, расчлененное тело. Виттенберг — жертва, человек, от которого избавились. Он жалок: вожак, посланный — возможно, против его воли — на верную смерть своими же соратниками, евреями.
Во время суда над Эйхманом в 1961 году Ковнер показал: «Мы пытались передать цианид [Виттенбергу]. Но не смогли. Что‑то пошло не так. Он умер под пытками. Историки рассудят нас, чего мы заслуживаем: позора или оправдания».
На самом деле большинство рассказчиков сходятся в том, что Виттенберг умер от яда, а не под пытками; это широко распространенное мнение обрело собственную реальность, и с ней историки ничего поделать не могут. Все же важно понимать, что мнение группы людей — это еще не исторический факт. Версия смерти от яда не доказана, и сейчас доказать ее не представляется возможным. Источники отсылают к другим источникам, а те в свою очередь — к следующим; и весь этот спирально раскручивающийся нарратив строится всего‑навсего на слухах, на мнении, даже на своего рода надежде — зародившейся еще во время существования гетто и дожившей до сегодняшнего дня, — что Виттенберг сумел избежать позорной смерти, что его тело и, соответственно, память о нем остались незапятнанными. Похоже, нам хочется видеть наших героев в каком‑то особом свете. Как говорит в пьесе Соболя Адам, за образом которого стоит Виттенберг: «Каждый рассказывает мою историю, как ему хочется».
Пару лет назад я выступал с докладом о Виленском гетто на большой конференции в нью‑йоркском YIVO . Это был беглый обзор — самые общие сведения о социальной, культурной и политической жизни в гетто; я вкратце упомянул ФПО, Виттенберга, Генса. После выступления ко мне подошла женщина средних лет, явно чем‑то расстроенная. Дождавшись, когда, приняв поздравления коллег, я остался один, она отвела меня в сторонку и стала упрекать в том, что я порочу память Якоба Генса, ее деда. «Все как один повторяют эту ложь, — сказала она. — Но учтите: только партизанам удалось представить свою точку зрения на эту историю. С другой стороны никого в живых не осталось». И ушла.
То ли ей было известно о событиях той ночи 16 июля 1943 года нечто такое, чего не знал я, то ли она просто вступилась за своего деда. (Спор «Виттенберг‑герой или Виттенберг‑жертва» касается также и Генса. Передал ли он незаметно яд Виттенбергу — своего рода акт милосердия, возможно, чтобы как‑то искупить свою вину?) Как бы то ни было, ее позиция заслуживает внимания: историю создают те, кто ее рассказывает. А историю Виттенберга, Генса и той ночи 16 июля 1943 года в основном создавали выжившие члены ФПО.
Обычно — и в идеале — факты опережают чувства; рассказ опережает мораль. Наши ощущения по поводу случившегося зависят — или нам кажется, что зависят, — от того, что нам известно о случившемся. Но когда речь идет о легенде — то есть о событиях/людях, рискующих войти в историю, — возможен и обратный вектор. Наш рассказ может сильно зависеть от эмоций; история может стать такой, какой, по нашему мнению, она должна быть. Виттенберг был героем — значит, и погиб как герой. Виттенберг был жертвой — значит, и умер мученической смертью.
История, которую мы рассказываем, правдива она или нет, тем не менее наша история.
Как тонко подметил исследователь Дэвид Роскис, говоря о Виттенберге: «Только миф способен увязать между собой такие две крайности, как геройство и позор».
Аба Ковнер в своей речи на суде над Эйхманом сказал:
Виттенберг сдался гестаповцам добровольно и с нашего согласия. Возможно, история возложит вину на нас. Возможно, никто не будет знать, в каком мы были — и очень долго — положении, и не будет знать, что нами двигало огромное чувство ответственности за судьбу гетто, массы людей, с которыми мы не могли — и не имели права — воевать. Образ Виттенберга навсегда будет связан с жизнью нашего народа, а для нас он всегда будет служить символом благородства и героизма. 
Оригинальная публикация: How Did Itzik Wittenberg, Hero of the Vilna Ghetto, Die?
Аба Ковнер: «Не пойдем как овцы на убой!»
Партизаны-евреи в Польше, 1942–1945
